""Разве закон наш, – говорится в Писании, – судит человека, если не услышит от него прежде и уразумеет, что тот творит?" Так следовало по ступить и тогда, когда твое блаженство услышало не что тяжкое и прискорбное о нашем смирении". Но, замечал Феодор, студиты "доселе ничего такого не слышали от свя той души твоей ни через посланного, ни лично, и не получали внушения, – и такой произнести приговор! Да рассудит твое совершенство, справедливо ли причинена эта скорбь чадам твоим?"
Игумен писал, что ни он, ни его братия, ни архиепископ Иосиф не являются "отщепенцами от Церкви", но православны, отвергают всякую ересь и принимают все святые соборы и каноны. "Ибо, – прибавлял он, – не вполне, а наполовину православен тот, кто по лагает, что содержит правую веру, но не руководст вуется божественными правилами". Он уверял, что ничего не имеет против патриарха, и нынешняя размолвка произошла исключительно из-за восстановления в сане эконома. Феодор пояснял, что заговорил об этом только теперь, а не сразу после принявшего беззаконное решение собрания епископов – "не знаю, как назвать его", добавлял он промежду прочим, – поскольку следовал словам Писания: "Человек премудрый умолчит до вре мени". Не имея епископского сана, он полагал, что для него "достаточно оберегать самого себя" и не общаться с экономом и с теми, которые служат вместе с ним, – "пока не прекратится соблазн". Но, подвергшись несправедливым нареканиям и видя, что никто и не думает о запрещении Иосифу служения, игумен вспомнил слова пророка: "Молчал я, но разве и всегда умолчу и потерплю?" – открыто высказал свое мнение о происшедшем и просит патриарха "обуздать этого человека", чтобы самому не подвергнуться укорам, и "чтобы не осквернялся божественный жертвенник служением низложенного". Если же патриарх и император не позаботятся об этом, писал Феодор, "то одному Богу известно, что будет с вы ступающими на защиту заповеди, а в Церкви на шей – свидетель Бог и избранные Ангелы Его – произойдет великий раскол".
Никифор раздраженно бросил письмо на стол.
– Нет, какова дерзость! За кого Феодор принимает меня? Кто я ему – архиерей или один из его монахов?!
Он обернулся и увидел у двери принесшего письмо секретаря, испуганно смотревшего на него.
– А, ты еще здесь? – недовольно спросил патриарх.
– Прости, святейший! – ответил асикрит. – Я обещал принесшему письмо монаху сказать, каков будет твой ответ.
Патриарх сдвинул брови.
– Передай ему, – сказал он, помолчав, – что ответа не будет.
8. "Стадо диких кабанов"
Не злоумышляй, нечестивый, против жилища праведника, не опустошай места покоя его, ибо семь раз упадет праведник, и встанет; а нечестивые впадут в погибель.
(Притчи Соломоновы)
"О Боже, "что за край, что за племя"! Кого я поставлен пасти! Это не епископы, а… стадо диких кабанов!.."
Патриарх не мог сдержать гнева по поводу прошедшего в Святой Софии собора. Сам он не присутствовал там из-за приключившегося с ним недомогания, которому Никифор поначалу был в глубине души рад – не очень-то ему хотелось идти на собор, созванный утвердить волю императора, а не Церкви; даже раздражение против архиепископа Иосифа не перетягивало чашу внутренних весов. И патриарх поддался малодушию – конечно, он мог бы пойти на собор, не так уж он был болен, если честно признаться… Но если б он знал, что там произойдет! Жизнь опять показала, что взятую ношу надо нести, не пытаясь даже отчасти переложить ее на чужие плечи. Теперь, прочтя запись деяний собора и выслушав рассказ синкелла о том, как он проходил, Никифор был в высшей степени раздражен; пожалуй, он не мог и вспомнить, когда в последний раз был столь разгневан.
– Нет, Николай, ты представь, – сказал он, обращаясь к келейнику, – постановить такое на соборе!
– Но, владыка, – робко возразил монах, – по-моему, большой беды тут нет… Изверженный снова служит, и это признано снисхождением…
– А, да при чем тут он? Мне, честно говоря, мало дела до этого эконома! Знавал я его еще в ту пору, когда был асикритом… Услужливость, обходительность, способность убеждать… Да, за богослужением он хорош, голос красивый… Что ж, пускай служит… с паршивой овцы, как говорится… Но я не о том. Вот почитай-ка соборное определение!
Патриарх положил на стол перед келейником несколько листов пергамента.
– Читай вслух. Вступление не надо, смотри сразу сами решения.
– "Поскольку устремление императора ко вступлению в новый брак было упорным и не поддающемся убеждению, – начал читать Николай, – и предписания священных канонов святой нашей Церкви не могли быть исполнены, блаженнейший и святой владыка наш святейший патриарх Тарасий, благорассудительно пользуясь правом, неотъемлемо принадлежащим епископскому чину, ради предотвращения еще более тяжкого ущерба для святой Церкви, могущего произойти из-за противоречия императору, употребил временное снисхождение, следуя благочестивым примерам святых наших отцов, и позволил Иосифу, бывшему игумену Кафарскому, эконому Великой церкви, совершить бракосочетание императора Константина и Феодоты…"
Николай остановился и поглядел на патриарха.
– Вообрази, как студиты истолкуют это определение! – сказал тот. – Но, не говоря о прочем, я совершенно точно знаю, что святейший Тарасий не благословлял Иосифа совершать венчание, и игумен совершил его по собственной воле…
И вдруг он вспомнил.
Будущий патриарх, а тогда протоасикрит императора Константина, Никифор в тот июльский день разбирал документы в большом зале Консистории. Рядом за мраморным столом сидели два писца и переписывали документы, за которыми должен был вот-вот зайти логофет геникона. Один из писцов так торопился, что поломал перо и в сердцах отбросил его в сторону. Сосед молча протянул ему новое и покосился на протоасикрита. Никифор улыбнулся и уже хотел сказать какую-то шутку для ободрения заваленных работой и к тому же одуревших от жары писцов, когда завеса на дверях, ведших из Консистории в триклин Кандидатов, раздвинулась, и вошел логофет Никифор, разговаривая с сопровождавшим его экономом Великой церкви.
– Не соглашается? – спросил логофет.
– Нет, увы! Боюсь, что святейший недопонимает положение, а дело может обернуться скверно…
– Да… Добрый день, господин Никифор, – обратился логофет к протоасикриту.
– День добрый.
– Экая нынче жара стоит!
– Да, жарковато…
Логофет подошел к писцам.
– Ну что, готово?
– Да, господин, вот только последний лист дописать…
– А, ну, я подожду. Да не торопись, а то ошибок наделаешь!
Логофет снова повернулся к эконому.
– Да, дело серьезное…
– Святейший не учитывает, что здесь страсть, а страсть слепа и безумна… и способна на многое…
– Так что же! Думаю, тут может сослужить службу и кто-нибудь другой… Например, твоя честность.
Взгляды логофета и игумена встретились.
– Ты думаешь, господин? – нерешительно промолвил Иосиф. – Но что скажет святейший?
– О, думаю, он не будет сильно гневаться на тебя! Скорее, будет рад такому выходу из положения. А уж государь точно будет благодарен…
Писец докончил работу и протянул логофету пергамент.
– Отлично! Ну, теперь можете отдыхать.
– Да какое там! – уныло вздохнул писец. – Еще вон целая куча работы…
– А… Ну, справитесь, даст Бог… До свидания, господин Никифор!
– До свидания.
Протоасикрит раскланялся с логофетом и игуменом, и они пошли к выходу из Консистории, продолжая разговор.
– Так ты подумай над этим, отче, – говорил логофет Иосифу. – Хоть это и не совсем по чину будет, но что делать! Зато, даст Бог, всё успокоится и обойдется…
Вся эта сцена четырнадцатилетней давности вспомнилась теперь патриарху очень ясно. "Как это я забыл? – думал он. – Ведь сам Никифор и предложил тогда Иосифу совершить это венчание! Вот и еще одна причина, почему ему хотелось снять с него прещение…"
– Продолжай же! – обратился патриарх к келейнику.
– "Исходя из вышеизложенного, – читал дальше Николай, – мы подтверждаем, что упомянутый Иосиф действовал с полного благословения святейшего патриарха Тарасия и по принятому в Церкви снисхождению, а посему его восстановление в священном сане, совершенное святым собором, состоявшимся три года назад в этом богоспасаемом Городе Константина, было справедливым, и он может и впредь беспрепятственно совершать священнослужение".
Он опять остановился.
– Как тебе такое определение? – спросил патриарх.
– Сколько я помню, владыка, прошлый собор… признал, что Иосифу возвращается сан в порядке снисхождения… А тут уже выходит, что он поступал во всем хорошо…
– А значит и извержен был изначально несправедливо, потому что, обвенчав Константина с Феодотой, не сделал ничего плохого. Именно! Читай дальше!
– "Кто не признаёт снисхождения святых, да будет анафема…"
По решению собора, подкрепленному ссылками на соответствующие каноны, Феодор и Платон за учиненное "возмущение" и "непослушание своему епископу" извегались из сана и предавались анафеме, а архиепископ Иосиф, без благословения патриарха служивший в его епархии и "уничиживший лицо местного предстоятеля", лишался епископства.
– Д-да, – проговорил Николай после небольшого молчания, – кажется, они перестарались…
Патриарх заходил по келье.
– Говорят, будто Феодор мстит мне за то, что не стал патриархом… Я уверен, что это неправда, игумен выше этого, хоть и смутьян порядочный… Но теперь наверняка будут говорить, что во мне взыграла ревность за то, что его поначалу предпочли мне, а я попал на престол, в сущности, благодаря покровительству императора… Студийский игумен под анафемой! Что скажет народ?..