- В целом, да? Как тезис?
Сдвинули стаканы.
- А где Минька наш?
- К морю пошел. На обрыве посидеть. Депрессия у него.
- Депрешен?
- Деприссон де фуа.
- Надо позвать.
- Я схожу, - сказала Бацилла.
- Слушай, а где сигареты?
- А я забыл!
- Сказали же! Ну что за люди.
- Куротники вы!
- Забыл? Ты смотри, с этим будет всё хуже и хуже.
- На-ка. Перчиком закуси. В перце морфин - сразу будешь спокойный, как Стендаль.
- Артур, давно хотел спросить. А как тебя в музыку, да и в Москву, впрочем, как занесло?
Маныч уже свою дозу для рассказов принял. Еще с утра.
- А хотелось. В Москву, в Москву хотелось, как сестричкам из классики. А что? К большим огням. К фонтанам. К свершениям поехал. У нас фонтан в городе, как засох так и до сих пор и … А я фонтаны люблю. Нравится мне фонтаны.
- Родственники были? Знакомые?
- Да никого.
- Так смело?
- Лез напролом. Везде отчигнули. А кто нас когда к пирогам ждет? Без репетиторов, от сохи и одеждой на вырост? Там своих хватает. Но, слава Справедливости, все-таки существует что-то для равновесия. Негромкого такого. Есть, однако, вариант проходной пешки. Хотя б в слоны.
- Ты рассказывый. Не стесняйся. Мы поймем.
- Мы понятливые.
- В Москве есть губернский песталогический. Областной пед. Хоть пед да мед, как в народе бают, хуже нет, но - дорогая моя столица, золотая моя Москва. И кстати. Какой народ по коридорам ходил! Сливки взбитые! Все, кто не ко двору - там! Какие разговоры просвещенные, какие сотрясения воздуха! К тому ж по времени... Будто курочка ряба золотое яичко снесла. Буквально ж, обрушилось. И музыка, и литература, и остальные розы-мимозы. Всё с большой заглавной буквы. Хэм, Фолкнер, Камю, Кафка, Сэллинджер, Пруст. Дозы, конечно, гомеопатические, но и этого хватало, чтобы постоянно будто датым ходить. Да и то, что и говорить, если Мандельштама с Цветаевой видели только на восковке. "Иностранная литература" - сокровищем было бесценным. Тебя с ним на клочки разорвут - дай! Вот одна сторона. С другой - вельветовые мокасины, ресторан "Будапешт", и пиджак с ватными плечами, и носки в клеточку. Пиджака у меня не было, чего зря врать, а вот носки были, потому как брат у итальянских моряков в Новороссийске их чемоданами на шинковку скупал. Мокасины я самолично в ГУМе купил, шесть часов в очереди. Считай, дико повезло. Не совсем с дикого Запада, но для нас и Румыния почти Филадельфия... Потом. Бац! модернисты, тут и авангард - Пикассо, Дали - репродукции в музее выставили, очереди, как за хлебом в блокаду - этого же никто не видел. И наши пидорасы и говна собачьи тоже давай тараканов в краску макать и на холсте пасти.
- А музыка-то?
- А музыка... Что музыка? Тоже, можно сказать, рухнула кирпичиком на головку. Одно дело с "костей", другое - по "голосам" вылавливал, можно сказать, почти фантастические для тебя вещи, а тут перед тобой появляется. Живое. Как мамонт. Который вымирать и не думал. В мыслях не держал. Он еще не начинал, он только дудку к губам подносит, а у тебя мурашки по спине и в горле кадык дыбом встает. Пример - штука заразительная. Все идет через пример. Время пройдет об этом книги напишут. Придут наши в Берлин. А я до этого на роялях как-то... Баловался, скажем. А дудка сильно манила. Это сейчас, пожалуй, и не понять, когда из половицы гитары выпиливают. Эка дескать, что за невидаль? И вот случайность, а, по мне, промысел божий: шарился в клубе нашем, и за сценой, за декорациями нашел останки духового оркестрика, утки в дудки, тараканы в барабаны. А среди прочего медного - футлярчик драненькой. Расстегнул, себе не веря, но сердечко колотилось, врать не буду, и бэм-с! - дудка! Как сезам отворись. Еще довоенная, немецкая. Как попала туда? Какой любитель трофеев в сорок пятом завез?
- Ты его, конечно, зажилил?
- Мне же нужней. Все равно не продали бы. Да и списано все было давным-давно. Ладно. Чего там. Вспоминать. И радости и нерадости, всё было. Всего хватило. Город-герой Москва. И - пускай звучит мотив на ай лав ю. Я вам уже рассказывал. Давайте-ка, за мои именины.
- Давайте-ка, верно.
- Говори Москва, разговаривай, расея!
- Главное, запомнить, где капканы.
А тут и Минька с Бациллой подошли.
- А джаз? - спросил Минька
- А что джаз? "Плесень! Джазоубежище!" Которые лабухи и лес валить поехали. Опасная была занятия. Нота влево, нота право - в лагеря! Не хочу об этом. Наплескай по баклажкам. Давайте просто так. Без тоста. Каждый за свое.
Маныч выпил и лег на мотоциклетную попону, заложив руки за голову.
- Небо-небо-небо-небо...
- А ведь это все пройдет, - сказал Маныч, лежа. - И много лет пройдет, и нас не станет, а здесь кто-то будет также лежать. И до нас ему не будет никакого дела. И небо будет такое же. И море. А нас не будет.
- Грустно?
- 25 тысяч дней всего.
- Всего? - спросил Лелик. - Быть не может, что так мало.
- Всего. А ты как хотел? Торопиться надо.
- Или не торопясь, но и не откладывая, - сказал Рисовальник. - Каждый день.
- Так хотелось бы пожить-то, - сказал Седой. - Как там дальше будет? Любопытно.
- Да никак, - сказал Минька. - Только хуже.
- Это почему?
- По всему видно, - сказал Минька.
- У меня другое мнение, - степенно сказал Рисовальник. - Что ты вкладываешь - то и получаешь, то и переживаешь, что сам вложил. Поэтому надо вкладывать только хорошее. Твоё же к тебе самому и вернется.
- Куда "вкладываешь"?
- В природу, в мир.
- Природа - это загадка.
- Ну, почему? По мне: нет в ней никакой загадки, - сказал Рисовальник. - И не было. Она для того, чтобы человек считал, что у ней есть загадка и пытался ее разгадать.
- А чудеса разные?
- Да нет никаких чудес. Кто их видел? Боцман, Иван Митрофаныч, ты чудеса видел?
- Не знаю. Не приходилось, - ответил Седой.
- Чудеса встречаются постоянно, на каждом шагу, - снисходительно сказал Маныч, - но мы же хотим все по полочкам разложить, проанализировать. На небо посмотри, на море - не чудо? А сколько нелогичного, ненужного? Стрекоза вот. Её никто не ест. Она никого не ест. Летает себе, нарушая все законы термодинамики. Абсолютно бесполезная скотина. Но - красиво.
- Значит чудес нет? - спросила Бацилла. - Скучно.
- Все объяснимо, - сказал Минька.- Если не сейчас, так через сто лет. Все весьма логично. И математично. И стрекоза с стрекозлом логичны. Господь Бог не фокусник, чтобы зайцев за уши из цилиндра вытаскивать.
-А ты дай нам потрогать, как Фоме. Мы агностики. И те кто в церковь ходит - тоже. Только притворяются.
- Для чего у мышки хвостик? Я не знаю, я агностик.
- Да нет, ну что ты, какие мы в жопу агностики? - сказал Лелик. - Когда страшно крестишься? Крестишься. "Господи", "господи", приговариваешь? Еще как.
- Наносное, - сказал Маныч. - Мы, по сути, язычники. "Пока гром не грянет..." То есть один из богов для нас по-прежнему - Гром. Вытравливай не вытравливай. Солнышко - вот наш Бог. Ярило. И очень даже разумно и обоснованно. Потому как землица наша скудна. Человеку, на таких безумных просторах, Бог - только Природа. А как иначе? Никак иначе. Солнца, дождя в своё время: вот и не умрем, вот и поживем. Солнышко, к тому же, красивое, теплое и доброе. Жизненный Бог. Невыдуманный. С ним о смерти дум не возникает. Наоборот. Оно не пугает, по утрам будит. А крестили Русь, слово-то какое нехорошее - "крест", - смертью, и осталось чернота эта в душе, в подсознании. Так под теми вековечными страхами запуганные и ходим: что-то темно-непонятное, крест опять же, смерть с косой, жуть. И боимся вечно чего-то. А с семнадцатого годочка большевики почали колокола сшибать - и народ весь легонько с опиумом завязал. Так легонько, что странно даже. Кинули большевики в народ: давайте строить царство на земле! Гениальная в своей простоте идея. Строй здесь. Сейчас. Сегодня. И не что-нибудь - Царство для себя! Ну и что, что абстрактная идея? А религия не абстрактна? Лозунг-то архизамечательный. Зачем потом ждать, если потом ничего нет? Так что, правильно - агностики. Всё принимаем, перевариваем и космополитически осуждаем. Верю я, верю. Верую, как у Шукшина. В паровоз. В самолет. В то, что руками могу потрогать. А в справедливость относительную... Когда-нибудь, где-нибудь... Нет, не верю. Ты, спорщик чертов, веришь?
- Не верю.