- Надо... - Минька сжал кулак. - Как меня?.. А?... Я ж их, как рубанок полено! В стружечку кудрявую.
- И мужики такие есть, - сказал Седой. - Пожилых теток жалеют. За капусту. Не здесь, конечно, в чевлыжнике. В Дагомысе, Сочах. Где повидло погуще.
- Простых телок надо снимать, - сказал Лёлик. - Жизни радовать. Еби криву, калеку, Бог добавит веку. А он всё на королеву точится.
- Если хочешь быть окей - факай телок эвридей.
- Я от секса отказался, - сказал Рисовальник. - И очень хорошо себя чувствую. Козявки эти. У них же энергия грязная. Их сначала чистить надо. Знаешь, как устаешь? Мерзость. Ты туда ей добро вкачиваешь, силу свою, а в ответ - говно. Она твоей же силой пользуется да еще и в своих интересах. Представь: между вами бронированное стекло. Ты защищен, неуязвим. Но пока клинья подбиваешь, влюбленности разводишь, люли-люли стояла добиваешься, стекло ребром разворачивается - и ты будто в чем мама родила. Вот за это время, пока ты с ней то да сё, пока открыт, она твои слабые места ищет. И находит. Они ж ведьмы. У них интуиция - чистое золото. И потом. Даже стекло не стекло, в любом стекле бронированном есть резонансная точка, удар по которой разносит стекло вдребезги. Точку эту они тем же методом определяют. И в случае, даже если ты стекло поворачиваешь, защищаясь, она по этой точке - земля-воздух СС-20 - шлёп! И твоя броня в щепки, как на Курской дуге. Начинаешь психовать, заикаться, на мат переходишь. А она спокойнёхонько тебя, да по самому больному месту, да когда тебе и крыть-то нечем...
- Я и говорю: бабы голову не теряют. Правильно. Они интуицией своей всё просчитывают. Это мужик безрассудный: помани его кудрявой, он и забыл про всё, летит-бежит, подштанники потерял. А она его - хуякс! Он-то, курдюк с крахмалом, думает, что победитель, а его скушали и хрящиков не оставили.
- Сопляжницы наши, слышь: ар раскручивают, что леденцами на базаре шинкуют.
- Ну и правильно. Капуста у черных есть? - есть, на тёток ее жалеют? - не жалеют. Да и вообще ары к бабью подлаживаются не нам чета. Еще поучиться надо. И не то что башлями тропочку мостят, а на пьедестал ее, как царицу.
- Да ладно-о, тоже мне. Блядво косоногое.
- Не надо, ванюша. Тётки тоже другой жизни хотят попробовать. Красивой. С эффектами. А что ты ей? За титьку и под куст? Надо, чтоб брызги до солнца! чтоб она, корова, павлином ходила. Оттянуться народ на долгую зиму хочет? И правильно делает.
- Когда воротимся мы в Портленд, мы будем кротки, как овечки.
- Да шоркал я их, - внезапно признался Седой. - Чего там. Ниже среднего. Тройка с минусом. Что мама, что дочка.
- Горазд ты, дядя.
- От-та! Молодца!
- Так это тебя из санатория попёрли? Теперь понятно, откуда они тебя…
- Липнут ко мне бабы. Чего скрывать! У меня по этому поводу и тест заведен. Я им сразу про вставную челюсть сообщаю, чтоб только верных отобрать, а остальных предаю полнейшей эмансипации на все четыре веселых стороны.
- А в молодые годы, наверно, ой?
- Да не смотреть же на них. Скажу вам, однако, фердинандам, у меня в этих захолоустях знакомая была. Большой душевной силы женщина. Познакомился я с ней прозаическим образом. В Сочах. Помог мешок семушек поднести. И наехала коса на клевер. Ватерпас, значит, кордебалет и полная шизгара. Два дня, как дурни, без передыху шоркались. На третий укатила она до хаты. Все свои семечки отдала и ту-ту. Но адресок оставила. С пламенным пожеланием. Знаешь, как оно бывает. На обратном пути я уверенно беру билет до своего мурманского края и натурально еду. Еду, еду, и чем ближе ее край ридный, тем меня заводит больше. Будто будильник на ночь. А поезд, буквально, стоит там полминуты. И я сдергиваюсь, будто помешанный. Вещички цоп, прыг с подножки. Темень катакомбная. Мне проводница наказывает: ты, паря, бери такси, тут до станицы далеко, железная дорога это место по правому борту пропускает, да и шалят здесь с чужими. Ладусь. Предупрежден - вооружен. Сажусь в машину с шашачками, говорю васе: вези, дорогой, до милиции, прямёхонько к воротам ближе, чтоб не попиздили. Да я и сам, мол, мент, намекаю. На всякий пожарный. Долго ли, коротко ль, прибыли. У нее дом так, рядом от райотдела. Всё как объяснила. Хатенку нашел, стучусь. Уже как-то мне неуверенно, уже я по поезду, что по курским степям чешет, заскучал. Зашоворкались, щеколдами бряцают. Кто? что? станишники, маму вашу. Да вот такую мне надо. Смотрю - она. Чувствую - мимо, - мы вас не ждали. А куда я денусь? На каблучке не развернешься. Ночь на дворе. Дубинноголовым прикинулся, шарами не ворочаю. Тато-мамо, братья-сэстры. Вся семейка большая в сборе. Смотрят во все гляделки на дядьку. Покормили некошерной пищей, самогонки нацедили. Уложили на верандочке. Так и вот, - он щелкнул губами весьма похоже имитируя звук вылетевшей пробки. - Приходит по зиме бандероль. Смотрю обратный адрес. Край барбарисов и мимоз. Моя вцепилась, как в сберкнижку, я сама, я сама вскрою. Да на, Нюра, что ты. Там, понимаешь ли - цидуля. Но написано от мужского лица. Ты извини, дескать, мою жену, что приняли не так ласково. Чуешь? В общем орехов разных греческих и такого поселкового.
- От мужика написала!
- Ты смотри, какая умная баба.
- Большой нравственной культуры человек, я тебе сразу пообещал.
- И не ездил к ней?
- Как не ездил! Еще как ездил. Не один, филлипок, год катался. Как еду, так заеду. Но когда то было. Не одно Черное море с тех лет испарилось. Уже чисто исторический факт бурной юности.
- Любовь, - вздохнул Минька.
- Любовь – это фальшивые деньги, - глубокомысленно сказал Лёлик.
- У нас в клубе кассирша… - сказал Маныч. - Сохла по Борьке. Электрик, в общем, клубовский. "А ты б могла все деньги взять?" - он ее спрашивает. - "А ты б женился, Борь? – она ему. О! Это любовь так любовь.
- Что любовь? Цепляешься обычно за ту бабу, которая тебя полюбить откровенно не может, ты ей органически мимо. И вбухиваешь в нее здоровье, силушки, деньги, нервы, время, в ущерб всему, мимо рассудка, без правды, без разума, без смысла, без надежды, без малейшего! Любовь. Дерьмо на палке.
- Когда идет народный суд, - продекламировал Маныч, - гандон на палочке несут, впереди гармонь играет, сзади выблядка несут.
20
- Ну что, забрался к насте в палатку, ноги ее немытые? - спросил Маныч. - Идёт на бронзу?
- Откуда ты знаешь?
- Да она тут тобой интересовалась.
- Мне другое интересно… Рисовальник с ней, чего? действительно, ничего?
- Да нахера с козявками в носу, я ж говорил вам, придуркам. Зачем это умному человеку? К чему эта молодятина, когда есть молодящиеся? Учишь вас, учишь. Всё без толку. Не прощелкиваете котелками своими. Что с этих полудырок - одни понты, а вот тётечки, - да, умеют быть и благодарны хорошему человеку. Вон, учитесь, - Маныч показал на Седого.
- Семнадцатилетних нам не надо, - хохотнул Седой. - Так, годика двадцать два-двадцать три. Чтоб не говорила "який дядько вы колючий". Нам хоть овечья, была б душа человечья.
- Ты чего там зачитался?
- Трактат. О бороде.
- О Рисовальнике что ли?
- Исследование. О бороде.
- Хер ли о бороде? Вот тебе трактат. Филологический. Как богат русский наш язык: сколько производного от самого главного глагола. Тут начнешь и не кончишь. Поебать, да?
- Поёбывает, - радостно добавил Лелик.
- Да. Имеет доступ, ходит, и так, тихонечко, поёбывает аккуратненько.
- Подъебнулся!
- Ебаришко.
- С существительными подожди.
- Подъебнул.
- Наебал.
- Ага!
- Не просто обманул, а крепко, цинично, нахально.
- Съебал. Наебнуть.
- Вот уж действительно. Не просто, а кэ-эк...
- Эт точно!
- Наебнул, аж рожа по швам пошла.
- Заебал.
- Заебенил!
- Уебал.
- Ёбнул.
- Скажи вот: "стукнул", "ударил". Ну не то! Нет той силы. Чувства нет выраженного. А тут уж дал так дал! Всем понятно.
- Ебанидзе. У грузина подтибрил.
- Уебнулся.
- Уёбище.
- Страшней страшного. О, сказано. Жуть жутчайшая. Наверно, от - рубище, уродище, угробище.
- Ебанат.
- Да, шпиону у нас в Расее трудно.
- Оттенков, а?
- Великий и могучий. Нечего сказать.
- Вот диссертация. А то - борода... Херней-то страдать.
21
- Как поживаете?
- Нерегулярно, - ответил Седой.
- А что так?
- Сорокалетнюю жену на двух двадцатилетних не поменял.
- Так, с другой стороны, и требования возрастают, - сказал Маныч.
- С другой стороны не пользуемся - это привилегия южных народов. Держите, - Седой протянул бутылку коньяка. - У меня там пара кавунов. Под деревце положил. С утреца хорошо будет после сегодняшнего.
- Ну, - сказал Маныч, потирая руки. - Рассаживайтесь, товарищи дорогие. Присаживайтесь, прилёживайтесь. И не откладывая. Стаканы в руки.
- Нас упрашивать не надо.
- Артуша! Дорогой! Чтоб одеяло зонтиком стояло в девяносто шесть лет!
- С днем рождения.
- Присоединяюсь. Поздравляю. Желаю.
- А Рая где?
- Она на хозяйстве. И не надо.
- Нехорошо как-то. Наготовила вон всего. Вкуснятины.
- Да она и сама не больно-то хотела,- махнул рукой Маныч и сморщил нос. - Стесняется.
- По-второй. Не задерживай добрых и честных людей.
- Как вы говорите, нужен тост, - сказал Рисовальник. - У меня тост такой. Чтоб не быть тем, кем захотят другие.
- Ёмко.
- Мне думается у Артура с этим всё на 36 и 6. Это я вообще, - сказал Рисовальник.