мои бывшие одноклассники -
все ходили к ней
пить водку,
точнее не к ней, а - якобы - к ее дочери.
(Хотя у Вороны на тот момент был бойфренд-перепихонщик по имени
Алексий (как Патриарха нарекли, прости, Господи!),
и мы, как аристократы духа
и джентльмены,
почти ни на что не претендовали…
Обращались к ней все почтительно: МАМОЧКА, хотя выглядела она гораздо моложе своих лет, пила мало, но зато постоянно
смотрела сквозь пальцы на наше порнографическое поведение,
с похмелья (когда были деньги) ходила с дочкой за пивом,
делилась заныканными на "черный день" сигаретами…
Так вот: не помню, с чем это было связано,
но я был первым из нашей компании, кто залез
робкой рукой
под ее ночную рубашку:
знаете, - такую очень распространенную ночную рубашку,
которую обычно носят
уставшие от жизни
сорокалетние женщины.
Она как-то недолго и старомодно посопротивлялась,
потом прикрыла дверь в дочернюю комнату,
и как была, в этой своей ночной рубашке,
залезла со мной под одеяло…
это был советский секс:
в усвоенной ей с юности строгой комсомольской позе,
называемой в просторечии - бутерброд…
Мне на тот момент все это не очень подходило.
Я тогда, после двухлетнего армейского воздержания,
вообще был склонен ко всяческому
половому разнообразию;
любил, грешным делом, замутить групповушку с друзьями, - если подворачивались подходящие "по интересам" дамы;
пытался экспериментировать с начинающими проститутками
(тогда все проститутки были начинающими, кроме вокзальных),
занимался любовью с малолетками,
с подругой Вороны, например;
звали ее Регина, и было ей, на тот момент,
пятнадцать
мокрощелочных лет…
Однажды, после очередного комсомольско-бутербродного
совокупления, я, лежа с МАМОЧКОЙ рядом,
раздираемый какими-то смутными
внутренними противоречиями, спросил:
- МАМОЧКА, ты бы хоть в рот разок взяла
для разнообразия?
При всей мягкости ее характера
подобной наглости стерпеть она
не смогла:
- Может, тебе еще и в задницу дать?
Извращенец!
То есть для нее эти невинные, по сути, шалости - минет с аналом -
являлись табуированной темой
и страшным преступлением против
нравственности…
Притом что Ворона, как мне рассказывала Регина,
после их совместной поездки на ЮгА,
в солнечную грузию,
лечилась не только от гонореи (как, впрочем, и сама Регина),
но и залечивала "повреждения прямой кишки";
причем, говоря все это, Регина смотрела на меня
светлыми,
широко раскрытыми
глазами
пятнадцатилетнего
морального
урода.
Как это все может укладываться у них в голове?
И у матери, и у дочери?
Как это все можно
отделить одно от другого
и, не замечая вопиющих противоречий,
продолжать жить дальше;
по своей гиперболе и
параболе,
каждая в своем измерении;
недалеко от метро
на окраине -
постоянно расширяющейся в сторону "Внуково",
совершенно равнодушной
ко всему происходящему в ней, -
москвы.
Кто о ком напишет
ОН мне запомнился "в очках",
как анекдот про три проклятых вопроса
русской интеллигенции:
1) кто виноват?
2) что делать?
3) и самый мучительный - ГДЕ МОИ ОЧКИ?!
Дело было в библиотеке имени чехова
на творческом вечере
Дмитрия Александровича Пригова
в центре москвы.
На НЕМ, кроме очков, была еще
фетровая ковбойская шляпа
с загнутыми по-техасски полями,
которую ОН принципиально
в помещении снимать не собирался…
ОН был пьян. Не просто под "мухой"
или, скажем, "на кураже",-
ОН был в жопу!
Держался на ногах с видимым трудом,
и общался с окружающими преимущественно
при помощи междометий;
среди этих окружающих был и
невозмутимый
Дмитрий Александрович…
Я сидел в середине маленького
зрительного зала, ожидая
начала вечера. (Надо отметить,
что пришел я на этот вечер
с глубокого похмелья, - в таком состоянии
пьяные люди обычно вызывают у меня
смешанное чувство - отвращения и
жгучей зависти).
ОН сел - конечно же! -
у меня за спиной,
путаясь в своих междометиях,
постоянно одергиваемый
какой-то девушкой
(видимо, его спутницей)
откровенно хиппейского вида.
Пригов начал чтение.
Читал, заглядывая в тетрадку,
слегка заикаясь, делая небольшие,
но многозначительные паузы.
ОН сидел тихо. Очень тихо.
Удивительно тихо,
изредка выдыхая в мою сторону
облако пиздопротивного перегара.
И тут!
в момент, когда Дмитрий Александрович
зачитывал один из своих наиболее удачных
концептуальных текстов (там, где у него клинтон
рифмуется с клитором),
в этот святой для всех собравшихся момент ОН
снял свою ковбойскую шляпу и надел
на мою голову…
Я тоже был со спутницей, если бы не она,
все закончилось бы тривиальным мордобоем
с обязательным выдворением нас из зала.
Я вернул ЕМУ шляпу, надев ее прямо на очки;
наши спутницы растащили нас по местам
и призвали в один голос
обратить внимание на Пригова,
который уже начал настороженно поглядывать
в нашу сторону.
Говоря на корявом языке милицейского протокола:
"Происшествие удалось предотвратить".
Уже на выходе один знакомый,
прикуривая от моей зажигалки,
На мой вопрос:
- Кто этот мандалай?
Небрежно ответил:
- Ванька Жданов, метафорист.
Так вот оно, значит, как - ИВАН ЖДАНОВ:
"Но больно видеть, что душа поката,
окружена экранами сплошными,
где что-то происходит подставное,
и ничего не видно из-за них.
Смерть подражает очертаньям жизни,
И речь в проказу вбита запятыми,
И непривычно видеть эти тени
От внутреннего солнца в нас самих".
Да…надо же так наклюкаться,
Да еще на творческом вечере у Пригова.
Бог с ним,
бывает… Поэт в России -
буду бля! - поэт…
…Примерно десять лет спустя
я участвовал в кулуарном пожирании хани,
которое осуществлялось в буфете одного
довольно известного столичного театра.
Отмечали премьерный показ пьесы Владимира Сорокина
"Щи".
Сорокин был с женой и с Дмитрием Александровичем Приговым.
(Пригов, впрочем, после просмотра спектакля на банкет не остался).
Вел себя Сорокин весьма сдержанно,
выглядели они с женой
респектабельно и
предельно буржуазно.
Меня представили:
- Вот тут у нас актер, бывший…Стихи, понимаете ли, пишет…
тоже, - в каком-то смысле, - литератор…
Выпили. Посидели. Вскользь обсудили трудности
применения инвективной лексики
на театральной сцене…
Пьян я не был.
Очков от роду не носил.
Шляпы ковбойской у меня на голове
не наблюдалось.
В общем, навряд ли он меня запомнил,
и уж точно вряд ли что-либо обо мне
напишет…
А жаль.
Очень жаль!
Надо было наебениться
до полного
с
р
а
к
о
п
а
д
е
н
и
я
и хотя бы шапку свою
(вязаную!)
ему на голову!
Да ладно,
чего уж там…
Проехали.
Третья степень
Нас бросала молодость
Под лежачий камень
Нас водила молодость
Строем по нужде
Нина Искренко
- СССССУУУУУУКККККИИИИИ!!!!! ССССУУУУУКККК…
Он орал во весь голос, яростно и, надо сказать, небезуспешно отталкивая двух худеньких низкорослых санитаров, вцепившихся ему в голые, покрытые лагерными татуировками руки. На правом предплечье, где у него красовалось намеченное тремя волнистыми линиями море с встающим из него символическим полукругом солнышка и парящей в виде жирной размашистой галочки птицы, синела выполненная крупными печатными буквами стандартная кривобокая надпись:
ЛЮБЛЮ СВОБОДУ
КАК ЧАЙКА ВОДУ.
Докторская кушетка, вытертый напольный линолеум, кафельная плитка, белые халаты запыхавшихся санитаров - все, буквально все было забрызгано мелкими каплями крови. Кровь эта сочилась из множественных порезов, протянувшихся по разукрашенной церковными куполами и блядскими женскими ликами широкой спине, разбушевавшегося не на шутку пациента.
- Чего это он?
- Да бабу свою увидел, вон она в коридоре сидит, расслабляется. Менты ее с собой привезли. Сказала, что если до больницы не подбросят - протокол им не подпишет.