В споре участвовали четверо – пятеро, если считать и Лукмана.
– Мистер Аджангба сказал, что вас будет четверо, – заметил Уолтерс. – Иначе перегрузка. А вас пятеро.
– Пятеро? – взгляд Лукмана сосредоточился на Уолтерсе. – Нет. Нас четверо. – Но тут выражение его изменилось, и он благожелательно улыбнулся. – О, вы думаете, этот спятивший один из нас? Нет, он с нами не пойдет. Он скорее отправится в могилу, если будет настаивать перед Шамином на своем толковании слов пророка.
– Понятно, – сказал Уолтерс. – Тогда подпишите, пожалуйста…
Араб пожал плечами и взял листок у Уолтерса. Он разложил его на оцинкованной поверхности бара и с трудом начал читать, держа в руке ручку. Спор стал громче, но Лукман, казалось, не обращает на него внимания.
Большинство посетителей кабака были африканцами, причем кикуйю сидели по одну сторону, а масаи по другую. На первый взгляд, в этом обществе спорщики казались одинаковыми. Но теперь Уолтерс видел, что это не так. Один из спорщиков был моложе остальных, меньше ростом и стройнее. Кожа у него темнее, чем у большинства европейцев, но не такая смуглая, как у ливийцев; глаза такие же черные, но веки не окрашены.
Уолтерс повернулся к ним спиной и терпеливо ждал возможности уйти. Не только потому, что хотел увидеть Долли. Порт Хеграмет знаком с этнической враждой. Китайцы в основном оставались с китайцами, латиноамериканцы в своем баррио, европейцы – в европейском районе – о, не совсем обязательно и, конечно, не всегда мирно. Даже внутри этих общностей существовали четкие границы. Китайцы из Кантона не дружили с китайцами с Тайваня, португальцы имели мало общего с финнами, а бывшая Чили и прежняя Аргентина продолжали враждовать. Однако европейцам определенно не следовало приходить в африканские бары; поэтому, получив подписанный контракт, Уолтерс поблагодарил Лукмана и ушел быстро и с явным облегчением. Не прошел он и квартал, как услышал за собой гневные крики и вопль боли.
На планете Пегги каждый старается не вмешиваться в чужие дела, но Уолтерсу нужно было защитить предстоящий чартер. Он видел группу нападающих, окружившую одного человека. Вполне возможно, что африканцы напали на его нанимателя. А это уже его дело. Уолтерс повернулся и побежал назад – ошибка, о которой он, поверьте мне, впоследствии очень глубоко пожалел.
К тому времени как Уолтерс подбежал, нападающие исчезли, а хнычущий окровавленный человек на тротуаре оказался не из группы нанимателей: это был молодой незнакомец; он схватил Уолтерса за ногу.
– Помоги мне, и я дам тебе пятьдесят тысяч долларов, – сказал он неуверенным голосом; губы его распухли и кровоточили.
– Пойду за полицейским, – предложил Уолтерс, стараясь высвободиться.
– Никакой полиции! Помоги мне их убить, и я тебе заплачу, – рявкнул человек. – Я капитан Хуан Генриетта Сантос-Шмитц и вполне могу заплатить за твою службу!
Конечно, в то время я ничего об этом не знал. С другой стороны, Уолтерс не знал, что мистер Лукман работает на меня. Это неважно. На меня работают десятки тысяч людей, и совсем неважно, знает их Уолтерс или нет. Плохо, что он сразу не узнал Вэна, потому что лишь немного слышал о нем. Для Уолтерса в конечном счете это составляло большую разницу.
Я хорошо знал Вэна. Впервые встретил его, когда он был ребенком, воспитанным машинами и нелюдьми. Приводя для вас каталог своих знакомых, я его имел в виду под не-другом. Вообще он никогда не социализировался настолько, чтобы стать кому-нибудь другом.
Больше того, можно сказать, что он был врагом – и не только моим, но всего человечества – в те дни, когда испуганным и похотливым юнцом мечтал на своей кушетке в облаке Оорта, не зная и не беспокоясь, что его мечты сводят все человечество с ума. Конечно, это не его вина.