К Тилле подходят мужчины и женщины. Каждый преподносит имениннику пирог, каждый целует солдата. На широких лавках крыльца возвышается уже целая гора пирогов.
- Какое богатство! - вполголоса восклицает Николай Медведев, стоящий со мною рядом. - Неужели не придется отведать…
- Ох, и обжора же ты! - сердится Григорий Розан. - Неужели хоть на минуту не можешь забыть о своем брюхе?
- Заткнись, Григорий! Не мешай мне смотреть на пироги, - парирует Николай Медведев.
Старший лейтенант вновь рядом с Тиллой. Он нагнулся к уху Матьякубова и прошептал:
- Надо что-то сказать, Тилла, поблагодарить людей.
Какой из Тиллы оратор? Он простой пулеметчик, он умеет хорошо воевать, быть исправным солдатом, но не умеет произносить речи.
- Смелее, Тилла, - негромко говорит Поляков.
Матьякубов делает шаг вперед, почему-то снимает пилотку, глядит в толпу. И она сразу притихла.
- Спасибо, дорогие граждане, за подарки, - наконец, произносит Тилла еле слышно, - спасибо за поздравления.
Вот и вся речь! По толпе прокатывается радостный гул, опять слышны восклицания:
- Нех жие Червона Армия!
- Нех жие русский народ!
Снова расступается толпа. К крыльцу идут генерал, начальник политотдела, майор Гордиенко. Тут же на улице выстраивается рота Полякова. Тилла тоже хотел было бежать в строй, по Поляков остановил.
- Повремени, Тилла, поздравления еще не кончились.
Командир дивизии зачитывает Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении сержанта Тиллы Матьякубова орденом Красной Звезды.
- Служу Советскому Союзу! - громко и отчетливо произносит Тилла. Он уже не бледен, щеки порозовели, глаза возбужденно горят.
- И хорошо служишь, товарищ сержант, - говорит генерал. - Не только отменный вояка, но и отличный, душевный человек. Дай я тебя поцелую за все.
Маленький, щуплый Тилла прямо-таки утонул в объятиях высокого генерала.
Настал черед преподносить подарки имениннику и друзьям Тиллы. Тут и портсигары, и самодельные мундштуки, и самых причудливых форм зажигалки, не обошлось и без пирога. Его преподнес повар полковой кухни Иван Костенко. Над ним он колдовал под наблюдением Петра Зленко. Григорий Розан написал стихи, которые начинались словами:
"Имениннику привет, пусть живет он сотню лет".
Удивил всех, в там числе и именинника, разведчик Николай Медведев. Он подарил Матьякубову добротные яловые сапоги, стачечные им самим. Прямо диву даешься, как только урывает время Медведев для такой работы. Видно, и впрямь у него талант. Пожалуй, и не врут люди, которые говорят, что дед Медведева тачал сапоги для самого генерала Скобелева.
Передает Николай свой подарок, а сам косится взглядом на пироги. Смотрит на них, как кот на сало. Тиллу не проведешь, он превосходно понимает, что означает этот взгляд.
- Бери любой, - шепчет он Николаю, - даже этот, со свечами.
- Неудобно при народе, потом… - вполголоса говорит Медведев. - Но со свечами не трону, он как бы персональный. Да и не справлюсь с ним, больно велик.
- Уж ты не загибай, с двумя такими управишься, - шепчет, смеясь, именинник.
- Тогда прибереги парочку.
- Будет сделано, Николай, не беспокойся.
Народ не расходится. Собравшегося уезжать генерала надолго задержал пан Кручинский. Он что-то доказывал, просил, горячился.
Но вот он бежит к Полякову.
- Пан поручик, генерал разрешил мне идти до вашего войска. Солдатом не хотел брать, но я упросил, чтобы я хоть ездовым пошел с вами. Значит, и повозку и коня возьму. Он у меня ладный и веселый, как я.
Весть о том, что пан Кручинский едет с нами, быстро облетела всех жителей села. Вокруг нас собрались молодые парни и мужчины.
- Берите и нас до войска!
- Мы тоже хотим воевать с немцами!
- Спокойно, панове, - громко говорит подошедший к ним майор Гордиенко. - Мы будем не в обиде, если вы останетесь здесь, с семьями. Пожалуй, так вам и надо поступить…
Но народ не успокаивается.
- Но пана Кручинского вы берете!
- Для него генерал сделал исключение, - оправдывается Гордиенко.
Не завидую Гордиенко. Как он выкрутится из такого положения, как успокоит людей? Замполит улыбается, минуту молчит, потом поднимает руку. Гул человеческих голосов сразу стихает.
- Дам я вам дельный совет, панове, - наконец, произносит замполит. - Где-то недалеко отсюда, на фронте, дерется с немцами Войско Польское. Идите в это войско. От себя и от всех бойцов наших спасибо вам, панове, что хотите помочь нам, спасибо, что встретили нас, как родных, что уважили нашего бойца Тиллу Матьякубова. За все вам спасибо.
И снова возгласы:
- Нех жие Червона Армия!
- Нех жие Россия!
Вечером покидаем село. Нас провожают все жители. Пан Кручинский прощается с жетон. Та немного всплакнула. Смотрит на своего Владека влюбленным взглядом, вытирает кончиком платка влажные от слез щеки.
- Пиши, Владек!
- Обязательно буду писать, Ядя!
- Нех матка боска будет с тобой!
- Не беспокойся, Ядя! Будет все файно.
На помощь братьям
Вот она, земля, которую мы освобождаем. Как и при Грюнвальде, мы пришли на помощь своим братьям по крови. И тем милее она для нас, что нет теперь на ней ни кичливых крулей, ни крикунов пилсудских, ни предателей беков, которые из кожи вон лезли, чтобы ссорить наши народы.
Идем по этой земле, и с каждым днем крепнет наша любовь к ее народу, который, как и мы, хлебнул крепкого лиха в эту войну.
Тут и там густо разбросаны тихие села, напоминающие украинские - с белыми мазанками, серебристыми тополями, с запахами улежавшейся пыли, навоза и парного молока, с голопузой детворой в каждой крестьянской хате, с флегматичными безобидными собаками во дворах, с густыми темно-зелеными конопляниками на огородах. Иногда прислонишься к плетню, тронешь рукой улыбающуюся шляпку подсолнечника, закроешь глаза и представишь, что ты находишься где-нибудь на Полтавщине, а не за тридевять земель, вдали от всего, что так близко и дорого сердцу.
Только поля здесь другие, не наши. Они рассечены узкими разноцветными полосками, и кажется, что до самого горизонта и дальше землю покрыло лоскутное одеяло. У подножия пологих холмов алеют дикие маки, как громадные пятна крови на поле боя. На перекрестках дорог скорбно застыли покрытые пылью распятия и статуи матки боски. На юго-западе синеют Карпаты. В ненастную погоду горы дымятся, как солдатские костры на привалах.
В крестьянских домах - хоть шаром покати. Немцам не было дела до судьбы чужого народа, и они, как пауки, высасывали из него все, что могло пригодиться для Третьей империи. Мы оделяем жителей всем, чем богаты. Еду не протолкнешь в глотку, когда ловишь на себе голодные тоскливые детские взгляды, и котелок солдатского кондера или пшенной каши мы делим с хозяевами.
В одном селе Григорий Розан подарил хозяйке дома два куска хозяйственного мыла. Бог знает, где только достал он такую редкость. Женщина просияла, почувствовав себя на седьмом небе. Да и было чему радоваться: позади, цепляясь грязными ручонками за юбку матери, пряталась целая орава кудлатых малышей в засморканных, заношенных до металлического блеска рубашонках.
Женщина зачарованно смотрела на мыло, будто не веря, что является теперь обладательницей такого богатства, потом мотнула юбкой и выбежала из хаты. Дети сразу подняли разноголосый рев.
Розан стоял растерянный, сбитый с толку поведением женщины. Но вскоре женщина вернулась, протянула разведчику литровую бутыль самогона.
Григорий смутился, замахал руками.
- Не надо, пани! Не за это дал мыло… Уберите бутыль…
- Прошу, пана, прошу взять, - настаивала женщина.
- Да не пью я! - солгал Григорий.
- Какой же подарунок вам тшеба? - после минутной паузы спросила женщина упавшим голосом. Она была уже твердо уверена, что мыло, это великолепное мыло, снова исчезнет в солдатском вещевом мешке, и опять бегай ее дети в замызганных рубашонках и с немытыми головенками. А ведь на щелоке, которым она мыла детей, стирала белье, далеко не уедешь. Надоел он, как горькая редька, которой приходится часто питаться. Взгляд хозяйки потух, и она добавила, возвращая Григорию его подарок: - У меня больше ничего нема, пан жолнеж.
- Ничего мне и не надо, пани! - воскликнул Розан, отталкивая протянутые к нему куски мыла. - Это мой подарок от чистого сердца…
Женщина опять просияла.
- Денькую пана, да убережет вас матка боска за вашу доброту к людям. Может, чем поченствовать вас?
- О, это можно! Прошу, если вас не затруднит, приготовить отварной картошки.
Хозяйка засуетилась.
- Зараз, пан, зараз зроблю.
Розан, чтобы не мешать женщине, вышел на улицу, закурил. Окинул взглядом дом с покосившимся крыльцом, ветхий сарай с дырявой соломенной крышей и вздохнул. Засучить бы сейчас рукава, сплюнуть бы на ладони да так взяться за дело, чтобы дом закрасовался игрушкой! Но, может быть, даже этой ночью полк снова тронется в путь.
Наконец, хозяйка позвала разведчика в дом. Дети были уже умыты и причесаны, принарядилась и сама мать. Только теперь заметил Розан, что женщина совсем еще молода, не старше двадцати пяти лет. Была она высокой, с густыми каштановыми волосами. Большие синие глаза дружелюбно смотрели на гостя.
Собирая на стол, женщина вкратце поведала о себе. Живет вдовой. Вот уже прошло два года, как умер муж. Жизнь, конечно, не балует, тяжело успевать одной - и в поле, и по хозяйству. Но она не унывает: не вечно же продлится эта ужасная война.