Рядом с шоссе раскинулись великолепные в три обхвата дубы, по прихоти природы образовавшие полукруг. В центре на поляне, залитой солнцем, возносится к небу высокая белотелая береза. Стоит она, словно беженка промеж чужих, незнакомых ей людей, и не поймешь, о чем шумят ее говорливые листья: то ли тоскуют они о покинутых родимых местах, то ли рассказывают о мытарствах на чужих дорогах. Солдаты любуются деревом.
- Ух, какая красавица!
- Совсем, как у нас, на Рязанщине…
- Хороша, ничего не скажешь.
Смуглявый молодой боец прыгает через кювет, выбегает на поляну, становится возле дерева и, запрокинув голову, долго смотрит на его густую крону. Потом осторожно трогает руками белый ствол.
- Теплое оно, как человек, - кричит он товарищам.
- Оно всегда теплое, даже зимой, - говорит рыжеусый сержант и тут же добавляет: - Веселое деревцо, вроде песни.
- А у нас их подсекают весной, - сообщает один из бойцов. - Березовый сок - сущий мед. Сливай его в бочку, сдабривай дрожжами и хмелем, получится лучше всякой браги. Пей за милую душу…
- Варвары вы, - злится сержант, - за такие дела судить надо. Это все равно, что кровь пьете, а ты за милую душу…
Постепенно солдаты разговорились о родных краях.
Не одними разговорами заняты солдаты. Можно и послушать, и дело делать, чтобы с пользой провести эти короткие часы отдыха. Зашивают прорехи на выгоревших гимнастерках, наворачивают на ноги свежие портянки, проверяют содержимое вещевых мешков, и все лишнее летит в кювет: путь еще далек, и солдат не должен уподобляться ишаку, таскать на спине вещи, правда, приглянувшиеся на военных дорогах, но совершенно лишние в боевом деле. Тут и массивные металлические портсигары и запасы соли, которую можно с успехом обменять в каком-нибудь местечке на кусок добротного вкусного сала.
Один из бойцов точит о шоссе малую саперную лопату. И летят шутливые, незлобивые замечания.
- Знать, бриться ею собирается.
- Нет, братцы, он сало и хлеб режет лопатой.
- Вот и не угадал: он ею спину чухает, зуд у него от тоски по женке появился.
Боец продолжает точить лопату, да так, что искры летят, как при сварке, а сам смеется, скалит зубы.
- Лопата - друг солдата! - озорно кричит он друзьям-побратимам. - Разве не читали об этом в дивизионке? Если нет, то прочтите и сразу поумнеете. Лопата везде сподручна: и окоп отрыть, и щетину с подбородка сбрить, и почесаться можно.
Вскоре прибывает кухня. Обедаем. Короткий отдых, и снова полк трогается в путь.
Все слышней и слышней становится канонада на западе. Мы ускоряем шаг. Время близится к вечеру. Люди устали.
К пулеметчику Ивану Гнатюку подходит майор Гордиенко.
- Замаялся, солдат?
- Есть немножко, товарищ майор. Годы не те…
- Вижу, товарищ Гнатюк. Дай я немного кожух пронесу.
- Ни за що не дам! Сам справлюсь…
- Давай, солдат, не противься! Я моложе тебя…
Замполит силой отбирает у Гнатюка кожух станкового пулемета и шагает рядом с Гнатюком.
День рождения Тиллы
Наступление, конечно, дело хорошее. Душа поет, но вот на теле твоем, хотя и крепко натренированном, жилистом, не найдешь живого места. Ступни ног горят, будто в кирзовых сапогах вместо стелек раскаленные сковородки. Ремень автомата до крови натирает плечи, дает о себе знать и вещевой мешок, который по фронтовой привычке мы называем просто "сидором". Легок он на привале, заглянешь внутрь, и будто ничего в нем нет, но вот отмахаешь с ним километров пятьдесят, и вымотает он все твои силы.
Порой удивляешься: в чем только держится твоя душа? Худ ты по-страшному, живот-подтянут, как у гончей собаки, кожа да кости. Но попробуй ущипнуть мышцы рук или ног - не удастся.
Присядешь на привале прямо на раскисшую от дождя землю, и ничто тебя не берет: ни холодный ветер, ни проливной дождь. Только пар валит от тебя, словно ты только что выскочил из бани. Уж тут не бойся схватить простуду - какой-нибудь подленький грипп или воспаление легких. Солдат на войне от этого заворожен.
Как ни тяжело в походах, но все-таки ликует солдат. Ведь мы гоним немцев, неудержимо идем на запад.
Первое польское село. Оно - в небольшой долине, по обе стороны неглубокой, но быстрой речушки. Наш удар был стремительным, и немцы не успели ни сжечь, ни разграбить село.
Поздний вечер. Небо затянуто тучами. Низенькие домики жмутся к земле, готовы совсем слиться с нею от только что пережитого испуга. Жители выходят из погребов, приветствуют нас.
В хлевах мычат перепуганные голодные коровы, надсадно, несмотря на поздний час, кудахчут куры, где-то простуженным хриплым голосом горланит петух.
Мы с командирам роты Поляковым разместились в маленьком опрятном домике. Хозяин, низенький, щуплый и подвижный пан Кручинский, мужчина лет сорока, суетится в избе, торопит свою женку пани Ядвигу, которая варит для нас в печи картофель. Пан Кручинский превосходно владеет русским языком, мать у него была русской. Все это хозяин успел нам рассказать в первые же минуты знакомства.
Скромный ужин готов. Мы и хозяева за столом. Пап Кручинский рассказывает, как жилось при немцах. Жутко жилось. И страшно, и голодно.
- Да ты кушай, Владек, - говорит очень полная и высокая пани Ядвига, - не мешай гостям.
- Так-так, Ядя, буду кушать, - соглашается пан Кручинский и тут же снова начинает рассказ.
По полной щеке пани Ядвиги скатилась крупная слеза. Хозяин, бросив мимолетный взгляд на жену, вдруг на минуту умолк, заморгал глазами, как-то сразу постарел, съежился.
- Не надо, Ядя, не плачь, - тихо произнес он и, повернув лицом к нам, пояснил: - У нас тоже горе. Сына в Германию угнали, там и умер в шахте. Файный был хлопец.
Поляков, виновато заулыбавшись, деликатно перевел разговор на другую тему.
- Кажется, начинается большой дождь, - произнес он. - Совсем испортит дороги…
- О, не волнуйтесь, пан поручик, - воскликнул хозяин. - Настанет утро, пригреет солнце, и дороги высохнут моментально. Можно снова гнать немцев, - пся крев, как они надоели!..
Пани Ядвига недовольно поджала губы.
- Зачему ругаешься, Владек?..
Хозяин обмяк под строгим взглядом жены.
- Простите, панове, за сорвавшееся слово.
- Вы не называйте нас так. Для вас мы товарищи, - попросил Поляков.
- Так-так, пан-товарищ поручик.
Хозяйка тепло улыбнулась.
- Ох, Владек, ты совсем, как малый хлопец.
Пан Кручинский вдруг вскипятился, расправил плечи.
- Вот и не малый хлопец. Пойду вместе с вами, товарищи, до Берлина дойду, чтобы Гитлеру в лицо плюнуть. Вместе с вами буду бить немцев.
На губы Полякова легла едва заметная улыбка.
- Зачем беспокоиться, вы занимайтесь по хозяйству, а мы как-нибудь довоюем, - произнес командир роты.
- Нет, не отговаривайте меня. Обязательно пойду, - горячился хозяин.
Пани Ядвига посмотрела на мужа материнским взглядом.
- Какой из тебя солдат, Владек?
- Справный будет солдат! - воскликнул хозяин. - Стрелять я умею, и силу имею, не смотри, что худ. Если пан-товарищ поручик не разрешит, к самому большому начальнику пойду, а на своем настою. - И добавил, уже спокойнее, обращаясь к нам: - Не один я буду бить немцев. Наши хлопцы уже давно воюют с фашистами. Вы слышали про наших партизан? Знаете, кто такой пан Янек Гусев?
- О нем не слышали, - признался старший лейтенант Поляков.
- О, это боевой человек! Отрядом партизанским командует. Все наши хлопцы у него. Немцы, как дьявола, боятся пана Янека.
На дворе давно уже ночь. В оконные стекла барабанит дождь. В комнате тепло и уютно. Ярко горит настольная лампа. Со стен смотрят на нас красивые католические иконы. Взгляд у матки боски тих и печален. Зато вид у Марии Магдалины совсем беспечный, мирской, чуть-чуть даже легкомысленный.
- Скажите, панове, - опять обращается к нам хозяин, - какая установится в Польше власть?
Пан Кручинский впивается взглядом в лицо Полякова. Почему-то он чаще обращается к командиру роты, считая его, очевидно, человеком более серьезным и солидным, нежели я.
Поляков некоторое время молчит, затягивается табачным дым-ом.
- Власть будет такая, какую захотите вы!
- О, тогда я знаю, какая будет власть! - с удовольствием произносит пан Кручинский. - Мы пошлем к черту всех старых министров-пройдох. Они только портили нам кровь, мутили воду, ссорили нас с Россией. На грош амуниции и на злотый амбиции - вот какими были наши прежние министры. К черту их! Уж мы постараемся избрать такую власть, которую сами захотим. Правду я говорю, пан-товарищ поручик?
- Совершенно правильно, пан Кручинский, - отвечает старший лейтенант Поляков. - Так и я мыслю. Знаю, что война научила уму-разуму многих людей, они поняли, на чьей стороне правда, кто у них друзья и кто враги. О нас вот говорили, что мы чуть ли не с рогами. Теперь смотрите на русских, смотрите на большевиков. Ведь такие люди, как все…
- О, самые лучшие люди, товарищ поручик! И не стыдно будет нам, полякам, доучиться у вас, последовать вашему совету. Ведь мы братья по крови, вместе воевали еще при Грюнвальде, - сказал пан Кручинский. Глаза его потеплели. Морщины на худых, обветренных щеках и лбу разгладились, лицо помолодело.
Пани Ядвига мягко улыбается, сидит молча, считая, пожалуй, неделикатным вмешиваться в разговор мужчин. Но все же внимательно прислушивается, а последние слова мужа явно вызвали ее одобрение: она несколько раз кивнула головой.