В тесной украинской хате, с земляными полами и давно небелеными стенами, хлопотал возле стола Иван Костенко. Дымятся в огромной миске вареники, сдобренные перцем и топленым маслом, сюит кувшин молока.
Усаживаемся за стол.
- Идите, диду, снидать, - громко произнес Зленко, и тотчас же с печки донесся хриплый, словно простуженный старческий голос:
- Зараз, сынку, зараз…
С печки свесились сначала босые ноги, потом показалась взлохмаченная голова старика.
- Це наш хозяин, - пояснил Зленко. - Один остался. Старуху зимой схоронил, а дети и внуки в армии, известий никаких.
- Нэма, нэма чуток про них, - подтвердил старик, осторожно опускаясь с течи. Он не спеша подошел к столу, чинно уселся, деликатно кашлянул в кулак и, как ребенок, который ждет угощения от родителей, уставился на Зленко кротким взглядом подслеповатых слезящихся глаз.
- Вы, диду, не сумуйтэ, - попробовал успокоить хозяина Петро Зленко. - Може ще и побачите сынов и внуков.
- Колы поварами воюют, як ты, тоди побачу, - беззлобно и примирительно отозвался старик.
Лицо Петра вспыхнуло, и Петро выскочил из-за стола, как ошпаренный.
- Годи! Иду бунтовать!
- Да ты чого, сынку, гниваешься? - опросил хозяин. - Я не хотив над тобою насмихатысь. Радуюсь, що у тэбэ должность гарна.
- Эх, диду, ничего вы не разумиете! Снидайте, а я пиду.
Командира полка повар не застал: подполковника Бойченкова вызвали в штаб дивизии. Разговаривал Петро с заместителем командира полка по политчасти майором Гордиенко.
В полк Гордиенко был переведен из политотдела дивизии, где он служил инструктором. Сам напросился. Пришел как-то к начальнику политотдела и сказал: "Надоело все время представителем быть, хочется послужить самостоятельно. Пошлите в полк". Просьбу удовлетворили, и вскоре бойцы увидели на переднем крае коренастую фигуру нового замполита. Пулям он не кланялся, часто ночевал прямо в ротах, на передовой, "снимал крепкую стружку" с хозяйственников, когда у них случались казусы, любил и песни с бойцами попеть. Голос у него был приятный, грудной. В полку о нем говорили, что человек он дотошный, но справедливый, что по характеру своему напоминает Кармелицкого.
- Значит, ты окончательно решил оставить кухню и пойти в роту? - спросил у Зленко замполит.
- Окончательно, товарищ майор.
- Может быть, слово обратно возьмешь, передумаешь?
- Не возьму назад своих слов. Хочу в роту, хочу своими руками зныщать ворогив, которые лютують на моей батькивщине. Сердце горит, товарищ майор. Спать не можу. Вы уж не агитируйте…
В зеленоватых глазах замполита вспыхнул теплый огонек.
- А кухню на кого оставляешь? Кто меня и командира кормить будет?
- Я уже навчив Ивана Костенко. Не хуже меня готовит.
- Не преувеличиваешь?.
- Честное слово даю. Последнюю неделю он сам готовил обеды. Разве не подобались?
- Что ж, обеды хорошие, обижаться грех. Но скажи, Зленко, что ты умеешь делать по солдатскому ремеслу?
- Все умию. Стреляю гарно из пулемета, противотанкового ружья, из винтовки, гранату на восемьдесят метров бросаю.
- Не хвалишься?
- Можете испытать!
- Пусть будет по-твоему: испытаем тебя. Сдашь экзамен, тогда возражать не буду, иди в роту.
Экзамен на солдата Зленко держал на окраине села, в глубоком овраге. Сюда собралось немало бойцов и командиров, чтобы видеть, как великана-повара испытывают на солдатскую хватку.
Петро Зленко приказал завязать себе глаза. Василий Блинов охотно исполнил просьбу повара. С повязкой на глазах Петро разобрал и собрал станковый и ручной пулеметы, винтовку, автомат. Послышались одобрительные возгласы:
- Здорово получается!
- Словно у часового мастера.
- У такого оружие не откажет в бою.
- Теперь покажи, как стреляешь, - предложил замполит.
Зленко без промаха поразил все самодельные мишени, выставленные в овраге. Тут были порожние бутылки, консервные банки, листы из ученических тетрадей. Кто-то из бойцов-болельщиков примостил на дальнем склоне оврага тыкву, на желтом боку которой углем была намалевана физиономия Гитлера. Зленко методически посылал в затвор патрон за патроном, щурил левый глаз и плавно нажимал на спусковой крючок. Выстрелы рвали тишину, и разлетались вдребезги бутылки, с дребезжащим шумом подскакивали в воздух консервные банки, а на физиономии фюрера одна за другой появлялись пробоины. Кто-то подбросил в воздух пилотку. Петро Зленко вскинул карабин и продырявил неожиданно появившуюся цель с первого выстрела. И опять восхищенные возгласы:
- Ай, шельмец, любому снайперу нос утрет!
- Молодец, Петро! В солдаты годишься!
Майор Гордиенко хлопает Петра по спине.
- Ты скажи, где всему научился?
Зленко, польщенный похвалой замполита, простодушно улыбается, вытирает огромным носовым платком вспотевшее, возбужденное лицо и говорит нараспев:
- Давно готовлюсь в солдаты. Обид сварю и до Василя Блинова в гости. Вин и навчив.
Гордиенко переводит взгляд на командира взвода.
- Значит, ты готовил повара?! Выходит, ты подговорил, чтобы Зленко бросил поварскую должность?
- Так точно, товарищ майор! Я готовил Петра, я учил его. Но бросить кухню он задумал сам, сам до такого стратегического решения дошел. Уж тут я не виноват буду, если вы без повара-чудотворца останетесь.
- Может быть, ты еще попросишь, чтобы Зленко в твоем взводе был?
- Вот об этом я как раз и прошу вас, товарищ майор. Пусть Зленко будет у меня.
Замполит разводит руками, смотрит вопросительно на начальника штаба полка.
- А ведь хитер Блинов. Лучших бойцов забирает. Недавно Григория Розана взял, теперь подавай ему и Петра Зленко. Как ты думаешь, удовлетворим просьбу?
- Можно удовлетворить, - ответил начальник штаба. - У старшего лейтенанта Блинова наш повар без дела сидеть не будет.
На этом и порешили: бывшего повара Петра Зленко зачислить во взвод Василия Блинова.
Вечером, когда полк двинулся к линии фронта, Петро Зленко, сияющий и довольный, шагал с разведчиками, рядом с Григорием Розаном.
Молдаванин и украинец познакомились давно, еще на Северо-Западном фронте. В кругу солдат Григорий Розан так рассказывал об этом знакомстве:
- Иду в новый полк. Тут должна продолжаться моя служба. Жаль, конечно, прежних друзей, да что поделаешь - война! Не унываю: на новом месте будут и новые друзья. Выхожу на поляну. Вдалеке блиндажи, часовые, а немного на отшибе - кухня дымит. Обрадовался ей, как родной матери: три дня на сухом пайке был. Знакомство с полком начинаю с кухни - примета хорошая. Подхожу ближе и вижу, как верзила-повар черпаком, словно тростинкой, в котле вертит. Думаю, такому оглобля нужна, а не черпак. Делаю умилительное, подхалимское лицо и говорю: "Не попотчуете ли, дорогой товарищ повар, отощавшего и горемычного служивого. Всю дорогу шел и о кухне вашей мечтал". Великан смерил меня взглядом, молча кивнул. Эге, думаю, клюнуло. Усаживаюсь тут же, возле кухни, и не успел глазом моргнуть, как передо мною появился котелок со щами. От их запаха в голове кружение пошло. Начал я ложкой орудовать за семерых. Повар подсел и спрашивает: "Новичок?!" - "Новичок, товарищ повар". - "В боях бывал?" - "Не приходилось, товарищ повар!" Неспроста я солгал: к новичкам, к необстрелянным юнцам, люди относятся всегда покровительственно, рады во всем угодить. Я же, скажу вам, на второе блюдо рассчитывал. Вот тут и стал меня повар поучать, как в бою держаться, как окоп рыть, как из-под минометного огня выходить. Слушаю почтительно и жду, когда же он догадается котлеток подбросить. Тут как назло и расстегнись моя шинель. Увидел повар орден у меня на гимнастерке, вспыхнул от досады, глаза выкатил на лоб, да как гаркнет: ты, мол, обманщик, зачем простаком, невинным ягненком прикидываешься? Уходи, говорит, с моих глаз, людей с кривой душой терпеть не могу. Оробел я. Думаю, если такой схватит ручищами поперек тела, обязательно ребра недосчитаешься. Но повар тут же остыл и оказал примирительно: "Стыд я большой испытываю, что бывалого и храброго бойца военным наукам обучал. Ты уж прости"… Навалил он мне котлет в миску и с собой всякой снеди надавал. Словом, не ошибся я: встреча с полковой кухней - примета хорошая. Все равно, что женщина с полными ведрами. Иди тогда смело, не унывай, все, что задумал - исполнится.
Теперь бывший повар идет рядом с Григорием. Балагур-молдаванин не умолкает ни на минуту. Все мы с интересом прислушиваемся к его беседе с Петром Зленко.
- Ты, Петр о, заповеди солдатские знаешь?
- Ни, Грицко, нэ чув про таки заповеди.
- Тогда запомни, садовая твоя голова. Первая заповедь - никогда, не отрывайся от кухни, иначе без обеда останешься. Вторая - когда обстановка неясная, ложись спать. Пока обстановка прояснится, выспишься. Третью заповедь запомни - не попадайся на глаза начальству, кроме проборки, ничего не получишь…
- Ох, и язык же у тебя, как помело! Брешешь ты все, Грицко.
Григорий не унимался.
- Ты окажи, что солдату страшнее всего на свете?
- Ей-богу, не знаю, - признайся Зленко.
- Тогда запомни: мозоль на ноге - самое страшное, с нею ни отступать, ни наступать…
А Розан продолжал:
- Ты, медведь киевский, знаешь, как сало по компасу находить?
Петро Зленко от души рассмеялся.
- Знову байки казать станешь?