- О, но это вовсе не табак…
- Будь это табак, я бы стрельнула у вас сигаретку. А от запаха тлеющей гвоздики меня тошнит.
- В самом деле?
Залпом осушаю свой дж-т наполовину.
- Еще воспитываясь в Канаде, я учила языки: английский - в Альберте, французский - когда перебралась в Монреаль поступать в университет. В Вене, во время годичной стажировки, выучила немецкий. Так что видите, Бонни, я учила языки всех мест, где когда-либо жила, и знаете что?
Расстроенная Бонни пытается привлечь внимание Слима, который вдруг решил, что самое время заново аккуратно сложить все скатерти.
- Что?
- Сама я, хоть убей, никого не понимала, и никто так ни черта и не понял насчет меня. Так что, еще летя в самолете, я решила, что в Японии начну все сначала.
Бонни щелкает пальцами, глядя на Флосси, тот щелкает пальцами в ответ. Мел замечает, что происходит - нет, он отнюдь не всегда слеп и глух! - и отвешивает Флосси смачный шлепок; тот, всхлипывая, бежит на кухню.
- Но если вы здесь хоть сколько-то пробудете, все равно основ поднахватаетесь.
- Всеми силами постараюсь этого избежать. Бонни смеется пронзительным, металлическим смехом.
- А вы большой оригинал, Луиза.
Мел наклоняется к ней с огромной дымящейся кружкой какого-то напитка. Запах - прямо как от сгнившей на корню люцерны.
Бонни склоняет голову набок: косит под чью-то ненаглядную сорокалетнюю девочку.
- Аригато, Мел.
- Это еще что такое? - Я локтем подталкиваю кружку ближе к Бонни.
Она пододвигает кружку обратно - прямо мне под нос.
- Изумительный местный чай: его здесь из прошлогоднего риса готовят. Вы только понюхайте.
- Спасибо, я уже.
- А где вы остановились?
- В гостинице "Милый котик", рядом с "Серебряным павильоном".
- Гинкаку? Какая вы счастливица, это один из моих любимых храмов. Не правда ли, чудо что такое? Такая суровая простота…
- Вообще-то я в Киото за китчевкой приехала. Сады, где песок граблями выравнивают… Хотите, скажу вам одну вещь.
Бонии сдвигается на самый краешек табуретки, рисовый пар клубами окутывает ее розовые щеки..
- Это все на туристов рассчитано. Здесь - культура скупости, не эстетики. Суровая простота должна окупаться.
- Район вокруг Гинкаку очень мил, - роняет она, отсмеявшись. - Хотя довольно дорогой. У вас комната с ванной или просто комната?
- Комната с ванной, плюс завтрак в кафешке "Тигра и Винни-Пух" по соседству.
- И во сколько вам это обходится? Я называю цифру.
Челюсть у нее отвисает.
- Но это же непомерно дорого, даже для такого района.
- Зато в номере есть еще мини-бар и цветной телевизор.
- Вы там обосновались лишь до тех пор, пока не подыщете квартирку?
- Наверное. Вообще-то я никуда не тороплюсь.
- Должно быть, дела у вас идут в гору. Сколько у вас учеников?
- Четверо.
- И на это можно жить?
- У меня кое-что есть в заначке. Вы слыхали когда-нибудь про неудачников, живущих на переводы из дому?
Бонни качает головой.
- Это когда ваша семья вам платит, чтобы вы на родину носа не казали.
- Ваш случай? Я киваю.
- Как печально. И обратно вы не собираетесь?
- Только не в Альберту.
- Что же вы такого натворили, чтобы так настроить против себя своих близких?
- Родилась.
Бонни надолго присасывается к рисовому чаю.
- Прямо и не знаю, Луиза, шутите вы или нет.
С этой женщиной явно надо что-то делать. Когда я иронизирую, она убийственно серьезна, а когда я серьезна, она со смеху лопается.
4
В купальне с миссис Анака
В разгар сборов - я перебираюсь под "крышу" подешевле - в дверь робко скребутся. Мико с гостиничной стойки регистрации.
- Будьте добры, к вам гость.
До сих пор в "Милом котике" меня никто не навещал. Набрасываю рубашку поверх ночной кофты, мчусь вниз по лестнице по пятам за Мико. В фойе с низкими потолками, с клетчатым ковром, закрывающим весь пол, и fauteuils в стиле Людовика XIV - ни души.
- Снаружи, будьте добры. - Мико вновь ныряет за стойку.
Рядом с внушительным "бентли" - приземистый коротышка. Он кланяется, вручает мне визитку. Толку с нее чуть: визитка на японском. Затянутой в белую перчатку рукой коротышка переворачивает карточку - специально для меня. Тисненая надпись по-английски: "КАМИЛЛА АНАКА, дипломированная медсестра".
Он кланяется.
- Будьте добры, вас в купальни.
Вспоминаю о том, что надо бы обновить дезодорант.
- Я только сбегаю за рюкзачком.
Он встает между мною и стеклянными дверями "Милого котика". Двери бесшумно расходятся в разные стороны.
- Мы ехать сейчас или поздно.
Коротышка обходит машину кругом, открывает заднюю дверь "бентли". Я проворно обегаю с другой стороны и занимаю пассажирское место спереди. Глиптоману это не по душе. Он усаживается на тщательно зачехленное водительское сиденье (и за что же это мне досталась только кружевная салфеточка?), а я тем временем пытаюсь объяснить ему, почему предпочитаю ездить рядом с шофером. В результате приходится проиграть эпизод-другой из "Дилижанса", причем я и за Джона Уэйна, я и за Энди Дивайна. Вроде бы почти получается, но тут машина подъезжает к приземистому прямоугольнику темного стекла чуть в стороне от Имадегава. Смахивает на банк, хотя окна слишком темны, чтобы увидеть, что там внутри, и указателя никакого нет, если не считать серебряного диска над вращающейся дверью. В центре диска вырезан один-единственный японский иероглиф, только его я до сих пор и заучила. В метро его не захочешь, а запомнишь: он означает "Выход". По словам Бонни, на самом деле это - идеограмма для понятия "рот". В недоумении стою перед вращающейся дверью; шофер поклоном зазывает меня внутрь.
Нет, не банк. Длинный, узкий садик - ну просто куда угодно сад впихнут! - раз этак в двадцать протяженнее в длину, нежели в ширину. Шофер ведет меня по песчаной петляющей тропинке, по низкой каменной плите-мостику через озерцо с карпами. Тут вам не привычные золотые, белые и пятнистые карпы, куда там! - рыбы, что шевелятся в темно-зеленых глубинах, - темно-фиолетовые. Мы идем по мостику, карпы плывут за нами вслед - много, не сосчитать. Ветерок всколыхнул бамбуковые листья высоко у нас над головами. Впереди расстилается легкий туман. Из тумана встает сводчатый коридор: ряды массивных бамбуковых стволов, закрепленных крест-накрест. Водитель останавливается у арки и поклоном приглашает меня войти. Я оглядываюсь через плечо. Он поднимает руку в прощальном жесте. Прохожу под скрещенными шестами. Чувствую себя словно в старом фильме: сад по-прежнему отлично виден, вот только поделен бамбуковыми шестами на кадры длиною в фут каждый. В конце сводчатого прохода - серебристые двери лифта. Ищу кнопку. Кнопки нет. Двери открываются, внутри тоже ни одной кнопки. Двери закрываются. Лифт идет вниз.
Долгий, долгий спуск. Звякает колокольчик, двери расходятся - передо мной девочка-подросток лет пятнадцати-шестнадцати, черные волосы выкрашены в медно-красный цвет, прихотливо изодранные джинсы, футболка с английской надписью через всю грудь ("БОГАЧИ СОСУТ МОЙ ЧЛЕН, ЖАГАЛА СРАМУ"). В ушах, в губах, в носу, в щеках и языке - английские булавки и прочие, менее опознаваемые металлические предметы. Мне страх как хочется напомнить бедному ребенку, что на дворе 1985 год, панк приказал долго жить… но, может, это только в моем мире так.
Интонации у нее - как есть калифорнийские.
- Хай, меня зовут Сьюки. Ма сейчас будет. - Девочка ведет меня по слабо освещенному коридору со стенами из толстого зеленого стекла. Сквозь них легко просматриваются другие комнаты, и еще прозрачные стены, и еще. Коридор поворачивает налево, Сьюки отпирает узкую металлическую дверцу со скругленными углами и высоким порогом, в точности как на корабле.
- Вы пока заходите, переодевайтесь. Я пойду гляну, куда она запропастилась.