* * *
Устроились за партами, строго "по линеечке", все - на первом ряду. Похоже, даже по росту разобрались, от трепещущей малышки у окна до высокой, мужеподобной девицы у двери. Сидят, выпрямившись, скрестив лодыжки, положив ладони на блестящие поверхности парт, черные глаза неотрывно устремлены на меня.
- Нет, так дело не пойдет.
Видимо, понимают они только слово "дело". Лезут под парты, расстегивают пряжки на одинаковых сумках черной кожи, достают разноцветные тетрадки и продолговатые металлические коробочки с узорами и надписями на крышках. Тетрадки кладут вертикально, в центре парты, металлические коробочки - параллельно тетради, слева. Все как одна открывают продолговатые коробочки, достают ручки, карандаши, безупречно чистые пузырьки с корректирующей жидкостью.
Иисус, мать их за ногу, прослезился бы.
- Девочки, пойдемте со мной. - Сидят, не шелохнутся. Пробую снова. - Ну-ка, все встали.
В панической спешке сметают с парт ручки, карандаши, корректор, тетрадки и металлические коробочки, суют обратно в сумки, каковые сумки, разумеется, сперва необходимо расстегнуть, затем застегнуть снова - чтобы все было правильно, как надо. Вытянулись по стойке "смирно" рядом с партами. Пацанка проверяет, под нужным ли углом ее беретик. Малышка в противоположном конце ряда украдкой грызет ноготь, пока не замечает, что я смотрю в ее сторону.
- Отряд, за-а мной, - объявляю я и направляюсь к двери.
В коридоре останавливаюсь, оглядываюсь. Девочки остались стоять за партами. У пацанки в глазах поблескивают слезы.
- Занятие уже все?
Машу им рукой, давая понять, чтобы догоняли, веду их по лабиринту коридоров в небольшой курительный салон позади зала "Кокон". Вдоль стен, оклеенных серебристыми обоями, протянулись длинные скамейки, на скамейках - большие синие бархатные подушки. Беру подушку.
- Ну-ка, хватайте.
Минутное замешательство. Все стоят, глядят не на подушки, а на меня.
- Какую нам брать? - шепчет наконец боязливая малышка.
- Да любую, черт побери! - Я вовсе не хотела на них орать, но, вместо того чтобы обидеться, и эта, и прочие словно оживают и накидываются на подушки. Вот по приказу они действовать умеют.
Веду их обратно в класс, бросаю свою подушку на паркетный пол, принимаюсь отодвигать с дороги парты. Пацанка бросается помогать, швыряет одну из парт через всю комнату, отбивает от стены кусок штукатурки. Остальные так и стоят на месте, судорожно вцепившись в подушки.
Сажусь на свою. Девочки раскладывают подушки аккуратным рядком прямо передо мною. Прежде чем сесть, неслышно разбирают сумки. Деловито их расстегивают, когда я поднимаю руки, веля прекратить.
- Никаких книг. Никаких карандашей, никаких ручек, никаких мазилок, никаких пеналов. Садитесь в круг.
Уж можете себе вообразить, времени на это уходит немало: круг должен получиться безупречно ровный. Пацанка обходит класс дозором, проверяя, образуют ли подушки идеальную кривую.
Тыкаю себя в грудь и очень медленно произношу:
- Меня зовут Луиза.
Девочки дотрагиваются до своих носов и хором повторяют:
- Меня зовут Луиза.
Видимо, доходит до них медленно.
Снова тыкаю себя в грудь.
- Луиза - это я. А теперь назовите мне свое имя и возраст. - Указываю на неугомонную малышку.
- Мичико, - говорит она. - Шестнадцать. Двигаемся по кругу дальше.
- Норико, семнадцать.
- Фумико, - сообщает девочка, что легко сошла бы за сестру-близнеца Норико, если бы не крупная родинка на подбородке. - Семнадцать.
- Акико. Мне девятнадцать. - Девочка указывает на себя, и я только сейчас замечаю, что на ней белые хлопчатобумажные перчатки. - Я вот уже много, много лет учу английский, и все равно до сих пор делаю в высшей степени прискорбные ошибки. Даже когда я…
- Очень хорошо, Акико. Будешь старостой группы. - Может, наконец замолчит. Она кланяется едва ли не до полу, показывая, сколь недостойна этой великой чести.
Последней открывает рот Пацанка и чистым контральто возвещает:
- Меня зовут Кеико.
А где же, скажите на милость, Харпо, Чико и Зеппо?
- Как так вышло, что у вас у всех похожие имена?
- Похожие? - переспрашивает малышка (Мичико?) и принимается терзать другой ноготь.
- Одинаковые, - поясняю я.
- "Ко" на конце имени означает "маленькая", - сообщает Кеико.
- Только для женщин, - уточняет Мичико. Уже жалею, что спросила.
- Так вот, сегодня мы просто познакомимся друг с другом.
Кеико хмурится, понижает голос еще больше.
- Мы друг с другом уже знакомы. Все из труппы "Огонь".
Спасибо тебе, Пацанка.
- Но я-то вас не знаю. Так отчего бы вам всем для начала не рассказать мне про себя?
- Что угодно? - спрашивает девочка с родинкой (Фу-мико?). Никак в шоу-бизнес собралась, когда вырастет?
- Конечно. - От такой либеральности ученицы просто в ужасе. - Ну ладно, тогда скажите мне три вещи: из какого вы города, как давно учитесь в "Чистых сердцах" и почему вы здесь.
Руки нетерпеливо подрагивают, ерзают - девчушкам до смерти хочется это все записать.
- Мичико, не начать ли нам с тебя? Мичико неловко поднимается на ноги.
- Нет, Мичико, садись. Мичико остается стоять.
- Сидеть не есть хорошо. Для английский надо стоять, если сидеть, дыхание совсем плохо.
- Осанка, диафрагма, зубри-зубри, - восклицают остальные.
- Мичико, сядь. Расслабься, это всего лишь английский. Очень многие люди как-то умудряются говорить на нем сидя. - Господи милосердный, долгий же семестр меня ждет.
В магазине английской книги практически ни души, если не считать оравы девиц, что заведуют кассой, сметают пыль с полок и просто путаются под ногами, пока я пытаюсь выяснить, нет ли чего новенького в разделе "мистика". Охрененно мало, скажу я вам. Надо бы кому-то шепнуть Патриции Хайсмит, чтоб писала побыстрее. Рут Ренделл тоже сойдет под настроение, смеха ради, но в целом, несмотря на всю их репутацию, британцам детективы и мистика не то чтобы удаются - они всякий раз так удивляются злу, просто-таки до глубины души. Для американцев это - вторая натура. Забредаю в секцию серьезной литературы, и меня тут же зевота разбирает. Уж эти мне обложки с изящными репродукциями третьеразрядных полотен, уж эти мне рассерженные дамы-писательницы из Манхэттена, которые только-только осознали, что мужчины - это лживые мешки с дерьмом. Впрочем, всласть похихикала над сборником флегминистичных авторесс под названием "Оттянутый конец". Самое оно, точно. Здрассте, а вот и Бонни. Пихает меня под локоть.
- Это единственная? - спрашивает она и вырывает книгу у меня из рук. - В "Джапан тайме" о ней была большая статья, перепечатка из "Нью-Йорк тайме бук ревью". По-видимому, что-то изумительное. А обложка с Фридой Кало - просто чудо, вы не находите? - И тут Бонни замечает, что у меня на лбу. Вымученная улыбка меркнет, превращается в гримасу. - Луиза, что это, ради всего святого?..
В "Чистых сердцах" все восприняли жемчужину как нечто само собою разумеющееся. Никто не был настолько бестактен, чтобы упомянуть о ней вслух. Девочки помладше то и дело украдкой поглядывают в ее сторону, но даже в трамвае, идущем вниз с горы Курама, прочие пассажиры как-то умудрялись на меня не пялиться, а оравы толкущихся школьников так вообще держались подальше.
Смотрю прямо в глаза Бонни, давая ей возможность полюбоваться "видом спереди".
- Вы разве не слыхали про камиканитами, Бонни? Бонни так и ест глазами эту мою хреновину: зациклилась, одно слово.
- Что?
- Камиканитами, древнее японское искусство пирсинга. Буквальный перевод - "игла, пронзающая пронзительно кричащую кожу", хотя мне объясняли, что японского тропа он в полной мере не передает, каковой подразумевает также насильственное вхождение в не достигшую половой зрелости девственницу в белых носочках до щиколоток.
- В самом деле? - Ни слова не слышит из того, что я говорю.
- Мне один сенсэй с горы Курама сделал. По-моему, очень мило получилось, вы не находите? - В это самое мгновение зажигаю жемчужину - самую малость, не то чтобы ярко - и направляю тоненький, как булавка, луч на озадаченное лицо Бонни. И столь же внезапно гашу сияние.
- Что это было? - поражается Бонни. "Оттянутый конец" выпадает у нее из рук, но работница магазина с метелкой из перьев подхватывает книгу на лету, не успевает та коснуться линолеума.
- Вы про что, Бонни?
- Как вы ее включаете?
Гляжу прямо в ее испуганные кроличьи глаза.
- Совершенно не понимаю, о чем вы.
Она кладет пухлую розовую ручку мне на запястье.
- А не пойти ли нам выпить чаю? Я знаю одно чудесное местечко рядом с "Такасимая", там заваривают…
- Боюсь, у меня совсем нет времени. Мне нужно вернуться в школу к шести. Как-нибудь в другой раз, ладно?
Бонни тупо кивает.