- О, как плохо, - сетует он, - очень-очень плохо. - И ведет меня - а руки у него чуть влажные - сквозь завесы к смотровому столу, обитому бледно-зеленым винилом. Накрывает стол белой фланелевой простыней, усаживает меня. Чуткие руки - на моих коленях. - Как давно вы болеть?
- Да на самом-то деле я не больна. Просто голова ноет, и… и какое-то кожное раздражение. Думаю, может, фурункул.
- Голова болеть - весь организм болеть, - поправляет он. - Символ дисбаланса в система, то да се. Мой отец бывать доктор покойной вдовствующей императрица Китая. О, вот у нее голова быть… - Следует пространный анекдот про черную жемчужину, каковую вдовствующая императрица не то отхаркнула, не то, наоборот, проглотила на смертном одре. Доктор Хо становится то более, то менее вразумителен, в зависимости от того, забавляют его излагаемые события или шокируют. Пересказывая забавный эпизод, он хихикает, при скандальном - понижает голос до шепота. Как полагается приличной иностранке, я киваю и улыбаюсь - дескать, все понимаю, - забывая, что и он здесь - чужой.
Когда он вроде бы слегка успокаивается - я так и не поняла, это он или его отец служили покойному императору Китая в местечке под названием Манчжоу-Го, - я указываю пальцем на собственный отнюдь не венценосный лоб.
- Вот здесь пульсирует.
Он сосредоточивается на точке чуть выше моих глаз и посередке. Его длинные седые волосы, задевающие пурпурный шарф вокруг шеи, падают на один глаз.
- Очень странно. - Он ощупывает мой лоб. - Точно большой прыщ, только никакой прыщ нет, то да се.
- Иногда еще выделения бывают, - сообщаю я.
- Выделения?
- Ну, вроде… как слезы.
- Может, ваш третий глаз грустный. Мы стимулировать эндорфины, вы чувствовать лучше. Может, не сразу. - Он тянется к маленькой стеклянной коробочке. - Как часто вы приходить?
Я в растерянности.
- Сколько раз вы приходить на прием?
- А сколько нужно, как вы считаете?
- О, - доктор Хо резко встряхивает головой, - два-три раза две неделя, потом будем посмотреть. - Снимает крышку со стеклянной коробочки. На ватной прокладке - четыре тонкие серебряные иголки. - Вы столько много раз заплатить?
- У меня бабла - жопой жуй, - заверяю я. Когда мистер Аракава нанял меня на работу в школу "Чистых сердец", он вручил мне в офисе коричневый бумажный конверт, битком набитый пачками банкнот по 10 000 иен. Наверное, компенсация за малыша Нобу.
Теперь озадачен доктор Хо.
- Жопой жуй? Это как в туалете?
- Ну, то есть я богата.
- Но вы артистка? - уточняет он, смазывая мне лоб спиртом.
- Вроде того.
- Значит, артистка, даже если богата. Иногда бывает. - Он вводит первую иголку. Немножко щипет, но на самом деле боли нет, только ощущение того, как она пронзает слои кожи, жира, мышц. В голове у меня что-то вспыхивает; я вижу, как иголка медленно входит в плоть.
- У меня есть постоянная работа, - поясняю я. Доктор Хо втыкает мне в лоб вторую иголку.
- Школа "Чистых сердец". - Он сгибается вдвое, хлопает себя по ляжкам. - Забавное место - девочки одеваются в мальчики, то да се. Вам нравиться?
- Мне нравятся деньги.
- Вы платить мне много. - Он сгибается еще ниже и загоняет иголку мне в голень.
- А это зачем?
- Стимулирует либидо. Вы платить много сейчас, чем больше приходить, тем меньше платить.
- С либидо у меня все в порядке. А если я стану приходить достаточно часто, вы станете платить мне?
Ему это по душе - перекидываться шутками с рослой, развязной девицей.
- Мы оба платить, - радостно сообщает он. - Когда в последний раз трахаться?
- Не так давно. - Я уже порываюсь добавить "то да се", но Япония помаленьку учит меня сдержанности.
- Как давно?
- Не помню. Пару недель назад.
- Не есть хорошо. Свет гаснуть, если не трахаться все время. Так случиться с Рита Хейворт, Она делается старой, красота уходить, то да се, перестает трахаться, свет гаснет, точно свеча под ураганом. Не есть хорошо. Для артистки трахаться - номер один.
Порываюсь было спросить, откуда ему известны подробности личной жизни Риты Хейворт, однако в голову приходит вопрос получше.
- А что номер два?
- Какать номер два для артиста, - не моргнув глазом, отвечает доктор.
Могла бы и сама догадаться.
- Когда последний раз какать?
- Сегодня утром.
- Пахнет хорошо?
- Довольно пикантно.
- Что есть пикантно?
- Ну, богатый запах. Он хлопает в ладоши.
- Ха! Это есть очень хорошо. Богатая леди, богато какает. Хорошее будущее для вас, Луиза.
Он вскакивает на ноги и принимается играть с моими волосами. Руки чешутся хорошенько ему врезать, больше всего на свете терпеть не могу, когда лезут мне в волосы. Вот только с его стороны это исключительно по долгу службы: четвертую иголку он погружает мне в ухо.
Доктор Хо колдует с машинкой, с виду смахивающей на стереоусилитель. Из спутанного клубка проводов извлекает четыре черных зажима-"крокодильчика" и прикрепляет их к воткнутым в меня иголкам. В одной руке он держит черную коробочку, вроде пульта управления от старинной игрушечной железной дороги. Поворачивает одну ручку, и в ухе у меня возникает легкое покалывание. Еще одна ручка - и каждые две секунды в голень мою впивается насекомое. Последние две он поворачивает до предела, и на лбу моем крохотные ножки отплясывают танго, туда-сюда, туда-сюда, шаг-шаг-поворот.
Придерживая меня за плечи, доктор осторожно укладывает меня на спину.
- Хотите гусиный подушка?
Качаю головой. Хочу пустой потолок, хочу белые завесы, хочу, чтобы Рита Хейворт оберегала мои сны, танцуя танго в черных перчатках. Еще одна великанша. Или нет? Уж экран-то она весь заполняла. Вдруг вижу ее отчетливо, как наяву, даже с закрытыми глазами, между нами - только завеса, и даже этого нет, потому что ее лицо уже на… нет, в завесе, а вовсе не за нею. Я бы сказала, что в мыслях у меня полная ясность, в жизни такой ясности не было, вот только сказать так - значит не сказать ничего. И, однако, дело не в мыслях, это мои глаза, даже если быть того не может, потому что они закрыты. И все-таки я вижу. Нет, не заурядные, повседневные вещи. Если не считать Риты Хейворт, как будто она была когда-то повседневной и заурядной. Я вижу воздух и свет - я знаю, что все это видят, но я вижу, как они перетекают друг в друга, точно складки переливчатой ткани, как если бы и воздух, и свет были прозрачными, но твердыми, как заливное, только не трясущееся. Новый мир застыл в неподвижности, я - заключена внутри шара. О ярчайшее из светил! Я - внутри воздуха, света и тепла. Кожа у меня тоже превратилась в желе, абсолютно прозрачное. Казалось бы, сущий кошмар, вот мой завтрак перистальтически продвигается по кишкам, и в то же время ничего ужасного в том нет, ведь я вижу, что все это - часть перламутровой, гармоничной сферы и того, что за нею…
- Ха, Луиза… - Надо мной возвышается доктор Хо. - Вы храпеть так же громко, как вон мистер Кагути.
- Я в жизни своей не храпела, - заверяю я.
Он наклоняется, убирает локон с моего влажного лба.
- И что у нас тут такое, - шепчет он, - то да се?
- Что?
Пытаюсь приподнять голову, но вся тяжесть мира тянет ее вниз.
- Думаю, мы… - У него отвисает челюсть. - Думаю, мы… - И - поток слов, из которого я вычленяю одно-единственное, похожее на "тянуть".
Отрываю голову от стола.
- Чего это вы собрались тянуть?
Его прохладные пальцы поглаживают мой лоб.
- Нет, Луиза, не тянуть. - Он вытирает руки о белое полотенце с узором из мишек-панда по краю. Пальцы его оставляют кроваво-красные следы. Он сближает ладони вместе. - Как устрица, - начинает он, затем медленно разводит ладони, вроде как двустворчатый моллюск раскрывается.
- Жемчужина, Луиза, у вас жемчужина.
Он подносит зеркальце в розовой пластмассовой оп-разе прямо к моему лицу. И верно: чуть выше бровей, в точности посередке - в плоть вросла жемчужина, безупречной формы, сияющая, сбрызнутая кровью, размером с молочный зуб.
10
Малютки
Мое первое занятие в "Чистых сердцах" - а никого нет. На мой взгляд, вопиющее нарушение всех японских обычаев, однако пожалуйста: вот классная комната, затерявшаяся в лабиринте коридоров позади зала "Кокон", вот ряды пустых парт и безупречно чистые доски. Еще раз сверяюсь с компьютерной распечаткой из главного офиса: да, место правильное, и время тоже. Жду еще немного. Не то чтобы меня так уж заботило, объявятся ученицы или нет. Пока мне платят, все в ажуре, верно? Вчера вечером, когда я перебиралась в свое бунгало в дальнем конце школьного комплекса, зашла Гермико с еще одним коричневым конвертом, набитом банкнотами по 10 000 иен. А ведь я пока и первого мешка мистера Аракава не распотрошила.
В восемь двадцать спускаюсь в фойе "Кокона". Там пусто - если не считать полдюжины девчушек в зеленых клетчатых юбочках и беретах, что, ползая на коленях, надраивают розовый мраморный пол. У каждой на одной руке намотана клейкая лента - липкой стороной наверх. Они передвигаются по блестящему полу единым строем туда и сюда, подбирая мельчайшие частички пыли, пушинки и ниточки. Строй расступается, пропуская меня вперед. Я киваю - однако ни одна не поднимает глаз.