Везде так, товарищ гвардии майор! Еще хуже есть!..
Возвращаясь в штаб после разговора с Кравчуком, командир батальона чувствовал на себе настороженные взгляды десятков пар глаз. Он старался не глядеть на теснившихся вдоль стен людей, прибавил шагу и у тяжелой, обитой железом двери в штабной отсек невольно остановился. Не замечая его, шофер батальонной рации, пожилой и добродушный солдат, посвечивая фонариком, показывал какие-то замусоленные картинки и бумажки двум черноглазым мальчуганам лет по пяти.
И углу отсека, занятого штабом, забрав себе единственную лампу-гильзy, сидел над картой капитан Уваров. "Одна лампа, подумал комбат. -Эх, Саша, Саша!.. Ты никогда не допустил бы такого!.. "
Он подошел к Уварову, молча поглядел через его плечо на схему батальонного участка, которую тот уже заканчивал, потом спросил:
А где Краснов?
- В первой роте.
- Добре. Начнем и мы с Бельского.
Когда они вышли, над Будой уже висела черная безлунная ночь. Падал тихий, редкий снежок. Перестрелки почти не было слышно, только иногда нет-нет да и раздавалась где-то впереди короткая пулеметная очередь. В стороне переднего края, невидимые за зданиями, взлетали осветительные ракеты, и тогда на темном фоне неба отчетливей вырисовывались безмолвные громады домов и тускло серебрились косо летящие к земле снежинки.
Уваров, шедший впереди, остановился, подождал командира батальона:
- По проводу пойдем, товарищ гвардии майор?
- Добре! Пойдем по проводу.
Начальник штаба опять пошел первым. Его невысокая плотная фигура смутно мелькала впереди, шагах в десяти от Талащенко.
Справа, на параллельной улице, один за другим раздались несколько звонких минометных выстрелов. "Минрота соседа, - догадался Талащенко. - Пристреливает цели. Сейчас немец начнет отвечать".
Он прибавил шагу, решив догнать Уварова. И в эту секунду яркая вспышка взрыва с железным грохотом полыхнула там, где, держась за провод, шел начальник штаба. Падая на заснеженный скользкий тротуар, командир батальона увидел впереди метнувшуюся куда-то темную фигуру Уварова. Запахло гарью. Талащенко хотел подняться, но успел только встать на одно колено. Где-то рядом опять ухнул снаряд, и упругая взрывная волна отшвырнула комбата к черной каменной стене дома...
Последнюю партию раненых отправили в медсанбат, и капитан Сухов, холодно посмотрев на Катю сквозь стекла очков, сказал:
- Идите пока отдыхайте. Если понадобитесь, вас разбудят.
Сухов держался теперь с ней строго и официально. После того разговора в Бичке, когда он отказался отпустить ее в батальон вместо Славинской, командир санроты больше ни разу не показывал ей, что творится у него в душе. Правда, иногда ей казалось, что в нем ещё теплится прежняя безответная нежность к ней, но стоило им только встретиться взглядами, глаза командира роты глядели па нее непроницаемо холодно, ничего не говоря и ни о чем но спрашивая...
Проснулась Катя от холода. Шинелька, которой она укрывалась, сползла на грязный цементный пол бункера. Железная дверь в длинный гулкий коридор была открыта, и там, в коридоре, кто-то негромко разговаривал. Прислушавшись, Катя узнала басовитый голос Славинской и другой - тоненький, тревожный- Галочки Лариной,
- Сюда, сюда! Скорей!
- Осторожно, не дрова!
- Ой, он без памяти...
- Быстро! Стол, свет!
Это уже сказал Сухов.
Что там такое? "
Ничего но понимая, только чувствуя в душе какую-то необъяснимую странную тревогу, Катя быстро натянула сапожки, подхватила шинель и вышла. В коридоре уже никого не было. Потом послышался шум шагов. Из отсека слева вышел человек в танковом шлеме и, остановившись, стал натягивать перчатки.
- Вы кого ищете? - спросила Катя.
- Никого. Раненого к вам привез. С донесением ехал и наткнулся. - Танкист козырнул, - Счастливо оставаться, красавица! Спешу!
В перевязочной под сводчатым потолком ярко горела маленькая электрическая лампочка. Катя подошла к высокому столу, возле которого уже возились Сухов и Славинская, и замерла в двух шагах от него: там, на столе, неподвижный и до странности чужой, лежал Талащенко. Желтое заострившееся лицо. Багровый кровоподтек на левой скуле. Закрытые, ввалившиеся глаза.
Кто-то мягко взял Катю за локоть, и она услышала тихий, прежний голос Сухова.
- Вам лучше уйти, - сказал командир санроты.
Но она не двинулась и не оглянулась, словно оцепенев. Она ждала. Ждала, что вот сейчас Талащенко очнется, откроет глаза, чуть склонит голову набок и узнает ее. Но он был неподвижен. Страшно неподвижен. Как мертвый.
Катя отвернулась и медленно вышла в соседнюю с перевязочной комнату. Здесь, расстелив на полу плащ-палатку, Кулешов чинил поломавшиеся носилки, а за низеньким столиком, близко пододвинув к себе свечку, что-то писала Галечка Ларина.
На столике лежали документы Талащенко: удостоверение личности, орденская книжка, партбилет. Катя машинально взяла коричневую книжечку с тисненой надписью "ВКП(б)", раскрыла ее. На стол упала небольшая, в половину почтовой открытки, фотография. Пышноволосая красивая женщина и очень похожая на нее девочка лет двух с белым бантом в темных кудряшках. На обороте карточки написано: "Дорогому мужу, милому папке. Любим и ждем. Олеся большая и Олеся маленькая".
7
Машина старшины приткнулась к уцелевшей от обстрела стене каменного дома на углу улицы. Из котлов валил пар, и раскрасневшийся Карпенко в натянутом на ватник белом халате ловко орудовал медным, начищенным до блеска черпаком с длинной деревянной ручкой. Солдаты стояли в очереди за завтраком, продрогшие, злые и неразговорчивые, с посиневшими от сырого ветра лицами, с красными, сонными глазами.
Перед самым концом завтрака возле кухни появился сосредоточенный и не в меру серьезный Авдошин. Старшина Никандров, тоже решивший наконец позавтракать, продолжая жевать, с минуту внимательно разглядывал его, потом Спросил:
- Чего опоздал-то? Я уж тут забеспокоился. Карпенко мировую кашу сварил, а благодарность от лица службы ему еще пока никто не вынес.
Помкомвзвода, подав Карпенко свой котелок, сел рядом со старшиной.
- У командира роты сейчас был, - сказал он. - Беседовали.
- Видать, по важным вопросам? - съязвил Никандров,
- Уходит от нас гвардии капитан.
Старшина перестал жевать:
- Как так уходит?
- Комбатом назначили. А лейтенант Махоркин на роту идет. На нашу.
- А ты - на взвод?
- Да я отказывался. А гвардии капитан говорит - приказ! А раз приказ, тут уж не рыпайся!..
- Это точно, не рыпайся.
Подошел Карпенко, поставил Авдошину на колени котелок.
- Куда ты мне столько? - взглянул на него помкомвзвода.
- Должность-то у вас теперь большая. Ответственность - тоже. Так шо пидкрипляйтесь, товарищ гвардии сержант.
- У него от этой ответственности, похоже, аппетит пропал, - вытирая усы, усмехнулся Никандров и вдруг хлопнул Авдошина по плечу. - Ничего, Ванюша, справишься! Дадут тебе одну звездочку на погоны для начала, а война кончится, в академию поедешь! Глядишь, будет у нас в Ивановке свой генерал, а?
- До генерала всю землю па белом свете перекопаешь, - ответил Авдошин, принимаясь за кашу. - А насчёт ответственности - это факт. Взвод не отделение...
- До Махоркина командовал? Командовал! Ну и теперь покомандуешь.
- Тут уж хочешь не хочешь, а придется.
***
Поздно вечером Виктор Мазников вывел свою роту в Будапешт в боевые порядки первого мотострелкового батальона, командир которого, капитан, назвавший себя Бельским, помог ему разобраться в обстановке и указал наиболее удобные, по его мнению, позиции для машин - на перекрестках и развилках улиц, под прикрытием каменных зданий.
Центр Буды, ближе к Дунаю, отсвечивал в небо заревами негаснущих пожаров, и с наблюдательного пункта Бельского на третьем этаже дома была хорошо видна безмолвная, застывшая на черном холме громада королевского дворца, таинственная и настороженная, со дня на день ожидающая штурма. Изредка, то ближе, то дальше от НП, слышалась автоматная перестрелка. С той стороны Дуная, из Пешта, по остававшимся у противника районам Буды били тяжелые орудия
- Последние деньки доживает, -глядя на красное, словно колышущееся небо, негромко сказал Бельский. -В бункера уходит, под землю.
Мазников тоже посмотрел на зарево, потом на темный силуэт королевского дворца.
- Контратакует?
- Редко. Но цепляется за каждый дом, за каждый подвал. Тут даже авиазавод под землей был. Вчера наша третья рота наткнулась. Электричество, станки, узкоколейка. По последнему слову техники! Мессершмиттовский.
Вернувшись к себе в роту, Виктор приказал Свиридову и новому радисту Каневскому по очереди дежурить у рации и пристроился в танке, на своем сиденье, подремать.
Разбудил его Снегирь. В приоткрытом люке башни серело хмурое утреннее небо. Слова из-за домов доносилась частая автоматно-пулеметная стрельба, опять, как и ночью на холмах Буды, оглушая рассветную тишь, рвались снаряды.
- Товарищ гвардии капитан!
- Ну? В чем дело?
- Овчаров-то... Вот, бачьте. Газета. Только сейчас принесли.
"Овчаров? - удивился Мазников. - При чем тут Овчаров? "
- Какая газета? - спросил он вслух.
- Читайте. Там все... все написано.
Снегирь подал ему в люк чуть надорванную по сгибу газету.
- Лезь, - сказал ему Виктор, - Поместимся. А то какая-нибудь дурная мина...
Они кое-как пристроились на одном сиденье, стараясь не разбудить Арзуманяна, который сладко посапывал на казеннике пушки.
- На второй странице про Овчарова, - сказал Снегирь.