- Товарищ гвардии капитан, - улыбаясь одними глазами, официально подтянулся Снегирь. - Разрешите, я пока мотоцикл опробую. У него что-то... той... магнето...
"Ах, Снегирек! Добрый ты малый! Мотоцикл в идеальном порядке... А ты, ты - честнейший и милейший хлопец, покраснел даже от такой маленькой и такой простительной лжи", - растроганно подумал Мазников, догадавшись, что Снегирь хочет оставить их вдвоем.
- Идите, - кивнул он. - Если это нужно...
Виктору стало вдруг стыдно за наивную уловку Снегиря. Ниночка могла подумать, что он и Снегирь предварительно обо всем договорились, "разработали план операции".
- Странно, - усмехнулась Никитина. - Ваш товарищ великодушно оставил нас одних, а мы, наверно, так и будем молчать?
- Не сердитесь на него, он очень хороший парень, - тихо сказал Мазников. - И подождите, пока кончится война...
- То есть?
- Тогда я приеду в медсанбат, разыщу вас и увезу с собой.
- А вы решительный молодой человек! Не думала.
За деревьями раздался длинный хриплый гудок мотоцикла. Он прозвучал несколько раз, напоминающе и призывно. Виктор недовольно поглядел в ту сторону.
- Это уже вас? - спросила Никитина,
Он вздохнул:
- Надо ехать. Время кончается.
- Счастливо!
- Спасибо.
- И постарайтесь дожить до конца войны, чтобы сдержать свое обещание.
- Вы смеетесь надо мной?
- О, вы еще и обидчивый. Но, по-моему, напрасно. Всего наилучшего!
Виктор проводил ее взглядом до самого подъезда. Вспорхнув на ступеньки крылечка, Никитина обернулась, помахала рукой и скрылась за дверью...
После обеда около столовой Виктора и Снегиря догнал солдат, связной из штаба полка.
- Товарищ гвардии капитан, разрешите обратиться?
- Ну?
- Командир полка вас вызывает.
Виктор вопросительно взглянул на Снегиря, потом вновь повернулся к связному:
- Всех командиров рот вызывают?
- Не знаю, товарищ гвардии капитан. Мне вас приказано.
- Ладно, сейчас иду.
Новый командир "девятки" полковник Рудаков стоял у окна комнатушки, в которой был его "кабинет", лицом к двери и, когда Мазников доложил, молча показал ему рукой на стул. Виктора удивил и чем-то встревожил его внимательный, изучающий взгляд. "Почему он так смотрит на меня? "
Сев за стол напротив, командир полка потер левой рукой свою блестящую бритую голову, потом посмотрел на Мазников а в упор.
- Вы давно из медсанбата? - спросил он, пододвигая Виктору раскрытую пачку папирос. - Курите.
- Около часу, товарищ гвардии полковник.
- Около часу, - повторил Рудаков. - Плюс на дорогу?
- Примерно полчаса. Дорога неважная.
Рудаков помолчал, закуривая, потом снова с каким-то странным вниманием посмотрел на Мазникова:
- Мне очень... неприятно первым сообщать вам об этом;. "
"Отец! " - сразу понял Виктор.
- Ваш отец ранен, капитан. Четверть часа назад мне звонил командир медсанбата.
Виктор взял папиросу и, не глядя на Рудакова, стал медленно мять ее пальцами.
- В Буде он попал под артиллерийский обстрел. И ранен, кажется, тяжело. Его привез в медсанбат шофер, тоже раненный... Но все-таки привез...
- Мне можно туда поехать? - спросил Виктор.
- Я как раз и вызвал вас за этим.
Командир полка поднялся. Виктор тоже встал, все еще разминая папиросу, но так и не закурив.
- Не падайте духом, капитан. Это никогда и никому не помогало. Никогда и никому!
Рудаков взял Виктора под руку и молча проводил до выхода из штаба. "Виллис" командира полка уже стоял около крыльца.
Дорогой Виктор старался отвлечь себя от невеселых и тревожных раздумий. Он вспомнил, как после декабрьских боев отец предлагал ему место своего адъютанта, и сейчас впервые пожалел о том, что не согласился. Может быть, тогда бы и не пришлось ехать сейчас в медсанбат. Может быть, он сумел бы помочь отцу выскочить из-под обстрела, где-то укрыться, переждать этот роковой артиллерийский налет... Но теперь поздно об этом думать. Теперь уже ничто не в силах изменить случившегося, и с ним надо было смириться, положившись на врачей.
Соскочив у шлагбаума с машины, он побежал по скользкой тропке, на которой недавно разговаривал с Ниночкой, через две ступеньки поднялся на площадку подъезда, распахнул наполовину застекленную, наполовину заколоченную досками дверь.
- Вы к кому, товарищ капитан? - услышал он за спиной знакомый голос. - Сначала надо узнать...
Медсестра, та самая Марина, что выпроводила его со Снегирем из палаты, где лежал Казачков.
- Мне Стрижанского, - сказал он, проходя.
- Подполковник занят... Он в операционной. Привезли раненого... Товарищ капитан!
Не слушая ее, Виктор быстро пошел в глубь коридора. Там, еще тогда, выходя от Казачкова, он заметил на одной из дверей маленькую табличку "Операционная".
Марина догнала его у самой двери, схватила за рукав мокрой от снега шинели.
- Сюда нельзя! Товарищ капитан, сюда нельзя!...
- Да вы поймите!..
- Нельзя! - медсестра загородила собой дверь. - Вы с ума сошли?! Идет операция!..
"Действительно, я сошел с ума! Что я могу там сделать? - спросил себя Виктор, почувствовав во всем теле какую-то чугунную слабость. - Помешаю, и больше ничего... "
- Извините, - сказал он.
Белая дверь операционной бесшумно отворилась, и в коридоре появилась Никитина. Не видя Виктора, она устало сбросила с лица марлевую маску:
- Саркисов был прав, Марина!.. Операция ничего не дала.
Полковник Мазников, прикрытый белой простыней, лежал на операционном столе, и первое, что увидел Виктор, было его очень белое и очень худое лицо.
Из угла справа слышался плеск воды. Там подполковник Саркисов мыл руки. Кто-то в белом халате стоял около окна спиной к двери, складывая в металлическую коробку уже не нужный хирургический инструмент. Стрижанский сидел на краешке табуретки и задумчиво пощипывал свои седые профессорские усики.
- Стенокардия, возраст плюс значительная, очень значительная потеря крови, - сказал главный хирург, выпрямляясь и вытягивая перед собой мокрые руки. - Гм... - Он заметил Мазникова, - В чем дело? Кто вам разрешил?.,
Виктор криво усмехнулся и даже не взглянул в темные, вспыхнувшие глаза Саркисова. Лицо отца не отпускало его от себя. Теперь, повернувшись на табуретке, сына командира бригады увидел и Стрижанский.
- Вы... уже приехали? - растерянно спросил он, поднявшись. - Да... А мы, увы... Мы сделали все возможное...
Стрижанский по-стариковски засуетился, осмотрелся и, встретив спрашивающий взгляд Саркисова, пояснил:
- Это сын полковника... Танкист... Да. И такое несчастье!..
Стиснув дрожащими пальцами ушанку и словно чего-то опасаясь, Виктор подошел совсем близко к операционному столу. Запавшие щеки отца, его лоб, иссеченный морщинами, казались сейчас, в свете кончающегося дня, бледно-серыми, глаза были плотно прикрыты...
- Осколочное ранение в живот, - послышался сбоку тихий голос Стрижанского. - Разорвана печень... Ничего нельзя было сделать. Совершенно...
- Он что-нибудь говорил? - помолчав, внешне очень спокойно спросил Виктор.
- Он не приходил в сознание.
Тишина в операционной стала невыносимой. Белая простыня, которой был накрыт командир бригады, казалось, слепила глаза.
Опустив голову, Виктор медленно повернулся и, шагнув к выходу, толкнул рукой дверь...
Ветер глухо шумел в голых деревьях знакомого сада, и уже через минуту он высушил слезы на его щеках. Голове стало холодно. Виктор надел ушанку, пусто посмотрел вокруг.
В то, что случилось, невозможно было поверить. Отец, живой и невредимый, казалось, глядел на него сейчас своими слегка выцветшими близорукими глазами. Неужели его совсем нет? Воевал в гражданскую, потом - против банд Унгерна, был в Испании, на Халхин-Голе, в Сталинграде. И вот... перед самым концом войны!.. Неужели он, Виктор Мазников, остался теперь один?
Сквозной, весь продутый ветром, засыпанный снегом сад тихо стыл в предвечернем синеющем безмолвии. Косо летел вниз мокрый снег. Где-то далеко на севере, наверное в Буде, чуть слышно перекатывался гул артиллерийской канонады...
Почувствовав, что кто-то стоит у него за спиной, Виктор обернулся. Со знакомой тропки на него глядела Ниночка.
- Витя, - сказала она, шагнув ему навстречу. - Что же поделаешь!.. Саркисов отличный хирург!..
- Я знаю...
Она подошла к нему, погладила мятые мокрые отвороты шинели:
- Мне так тебя жалко!
Шинель сползла у нее с одного плеча, и золотой завиток волос на виске около правого уха чуть шевелился от ветра...
5
Над холмами Буды, медленно тая, стоял редкий предутренний туман, и горбатая вершина горы Геллерт с огромным крестом и развалинами древних крепостных стен смутно рисовалась на фоне посветлевшего неба. У подножия горы, справа, что-то горело, далекие зарева розовели выше по Дунаю, за королевским дворцом и в районе Южного вокзала.