- Гелашвили и Бухалов - направо, мы с Коробкиным - прямо, в эту дверь! - скомандовал Авдошин. - А ты, паря, - он тронул Лайоша за плечо, - а ты лежи тут и не рыпайся! Тут, понял? Иртем?
- Иртем, - заикнувшись, ответил тот.
Подъезд встретил Авдошина и Коробкина пустотой и безмолвием. Все двери были распахнуты настежь, по безлюдным комнатам гулял ветер. На ступеньках лестницы валялись рваные женские платья, мятые газеты, ящики, вынутые из письменного стола, пустые коробки из-под сигарет, разбитый абажур настольной лампы, растрепанные книги.
Авдошин прислушался. Пулеметы молчали, и сюда очень явственно доносилась лишь трескотня автоматов.
- Двинулись, - кивнул помкомвзвода и первым стал подниматься по ступенькам, стараясь не шуметь и ни за что не задевать ногами. Коробкин с автоматом наизготовку шел сзади.
Первый пролет лестницы, до бельэтажа, миновали спокойно и остановились около двери. Она была сорвана с петель, висела перекосившись, и в дверной проем был виден хаос разграбленных комнат. Сквозило. Под ногами мягко шелестели припорошенные снежком клочья каких-то бумаг.
- Как поднимемся на второй, ты - направо, я - налево.
- Ясно!
Последний пролет лестницы они прошли, останавливаясь почти на каждой ступеньке и прислушиваясь. Неожиданно, Авдошин даже вздрогнул, пулемет заработал совсем близко, в комнате налево. Коробкин метнулся направо и мгновенно исчез за дверью.
Оглядевшись, Авдошин переступил порог и сразу нос к носу столкнулся с немцем. Тот, на ходу застегивая штаны, вышел из большой комнаты, в которой во всю стену были видны длинные полки с книгами. Встреча была настолько неожиданной, что оба они, и помкомвзвода и немец, несколько мгновений обалдело глядели друг на друга. Но Авдошин оценил создавшуюся обстановку несколько раньше, чем это сделал его враг, вскинул автомат и ударил прикладом в белое, с выпученными глазами лицо эсэсовца. Что-то хряснуло, и немец, привалившись к стене, медленно сполз на пол.
Авдошин влетел в комнату.
У окна с выбитыми стеклами возились возле пулемета три немецких солдата. Другой пулемет стрелял, и около него тоже было трое. Седьмой немец, сидевший на полу в углу с котелком в руках, увидев Авдошина, вскочил, тихонько взвизгнул и схватил прислоненный к стене автомат. Котелок вывалился из его рук и с грохотом покатился по полу.
Авдошин дал длинную очередь, вторую, третью и скорее почувствовал, чем увидел, как заметались, падая на пол, вражеские солдаты. Он слышал их крики и все стрелял и стрелял, не двигаясь с места...
Очнулся он от звонкой тишины, внезапно заполнившей комнату. Диск кончился. По стенам медленно вилась затхлая кирпичная пыль.
Авдошин сменил диск и выскочил посмотреть, что с Коробкиным. Там, куда тот ушел, тоже стояла тишина.
Помкомвзвода заглянул в одну дверь, в другую и, только пройдя две смежные комнаты, в третьей, на захламленном, истоптанном паркетном полу, среди пяти или шести мертвых эсэсовцев увидел Коробкина. Тот лежал неподвижно, поджав ноги и раскинув руки. Низенький тщедушный немецкий солдат, сидя на корточках, деловито выворачивал его карманы.
- Хенде хох! - заорал Авдошин, вскидывая автомат.
Немец от неожиданности подскочил на месте, упал и выстрелил из пистолета.
- Не хочешь, с-сука?
Прижавшись к косяку двери, помкомвзвода дал длинную, яростную очередь. Солдат чуть приподнялся, словно хотел встать на четвереньки, и вдруг повалился на бок, щекой в разодранную, выпотрошенную подушку.
"А Митя-то... Погиб Митя Коробкин. Ах, Митя, Митя! Шестерых уложил и погиб... "
Авдошин склонился над ним, поднял на руки и, шатаясь, тяжело понес вниз по лестнице.
4
Виктор и Снегирь молча посмотрели друг на друга, и каждому стало ясно, о чем думает сейчас их товарищ и однополчанин гвардии старший лейтенант Костя Казачков.
Похудевшей рукой Казачков медленно разглаживал вытертую байку серого медсанбатовского одеяла и, не мигая, глядел в окно напротив. Там за стеклом виднелись голые ветки высокого дерева, трепещущие на ветру, и летящие по небу низкие, угрюмые тучи.
- А меня послезавтра в тыл отправляют, - вдруг сказал он.
- Точно?
- Точно. До сих пор думали, что спасут ногу. Я упросил оставить здесь, чтоб потом полк не потерять... А вчера сам Саркисов опять приходил. И Стрижанский тоже. Не выдержала моя ножка, гниет. Отхватят...
Снегирь наклонился к койке:
- А може, они той... не разобрались?
- Разобрались, Снегирек! - вяло улыбнулся Казачков. - Три недели разбирались. Теперь точка! Тыл, и по чистой на гражданочку! В сапожники!
- В сапожники! - сердито передразнил его Мазников. - Сейчас такие протезы делают - в балете выступать будешь! В сапожники!..
- Костыль, комбриг, по тросточка - хочешь берешь с собой, хочешь нет. И потом, ты только не обижайся, имея две свои, одной чужой ноги не жалко. Это уж как водится.
Казачков замолчал и опять начал разглаживать на груди одеяло. Нет, уже не было в нем той веселости, жизнерадостности и легкомыслия, которые с первой же встречи и удивили и привлекли к нему Виктора Мазникова. На высоком лбу Казачкова появились морщины, скулы обтянуло, а в глазах все чаще светилось какое-то новое выражение - смесь озлобленности, равнодушия ко всему и тоски, тоски...
- Значит, пропал Андрюша? - вспомнил вдруг Казачков об Овчарове. - Хороший был парень... А кто ж теперь на моем месте?
- Рудаков своего привез, - сказал Виктор,
Снегирь поморщился:
- Хлопец, кажись, ничего, только, по-моему, малость нос задирает,
- Немножко есть, - согласился Мазников.
- А сам хозяин?
- Хозяин - мужик неплохой. Три ордена Красного Знамени! Один еще за Халхин-Гол. Мне пока нравится.
- Нашему брату понравиться трудно, - усмехнулся Казачков. - Я помню, когда вместе с Гоциридзе приехал, весь полк.,, это... с любопытством приглядывался. До первого боя.
В палату вошла дежурная сестра в белом халате и в белой косыночке, чем-то напомнившая Виктору Никитину.
- Заканчивайте, товарищи, - официальным тоном сказала она. - Подполковник разрешил полчаса, а вы разговариваете без двух минут уже час.
- Неужели час? - удивился Снегирь.
- Без двух минут час.
Казачков повернулся к сестре и улыбнулся так, как улыбался всегда:
- Мариночка! Золотко! Мы ж три недели не виделись. Да еще эвакуировать меня хотят. Хоть по часу за неделю отпусти.
- И немножко авансом на будущее, - добавил Мазников.
Сестра устало отмахнулась.
- Не уговаривайте, пожалуйста! Порядок есть порядок. А кроме того, товарищ старший лейтенант, - строго взглянула она на Казачкова, - вы, вероятно, забыли, что у вас сейчас перевязка?
- Перевязки, перевязки! А какой толк?!
Глаза Казачкова опять потускнели. Друзья должны уходить, и кто знает, когда он теперь с ними увидится и увидится ли вообще. Разговаривая с Мазниковым и со Снегирем, он как-то забыл и о своей ноге, и о своем одиночестве, и о безрадостном будущем калеки, которое он каждую ночь рисовал себе все мрачней и мрачней. Они сейчас уйдут, и он останется один, наедине со своими невеселыми раздумьями о том, что ждет его впереди. Длинная дорога, сначала в кузове грузовика, потом - в пропахшем карболкой санитарном поезде, потом... Потом опять госпитальная белая палата, койка, перевязки, операция, глаза врачей, не умеющие, хоть и пытающиеся скрыть правду...
- Ну держи, Костя! - Мазников протянул ему руку.
Казачков схватил ее обеими руками, болезненно улыбнулся:
- Всего, комбриг!
- Адрес наш не забыл?
- Помню.
- Пиши! Нас не будет, ребята ответят.
Снегирь тоже пожал Казачкову руку, но, взволнованный и растроганный, ничего не сказал. Уже подходя к двери, он вдруг что-то вспомнил, вернулся, достал из кармана гимнастерки белую, цвета слоновой кости, автоматическую ручку с тонкой золотистой планочкой зажима.
- Вот, бери... Это я в немецком штабе под Рацкерестуром тогда нашел.., Видно, генеральская. Писать нам будешь.
- Спасибо, Снегирек!
В коридоре было пусто и пахло лекарствами. Виктор и Снегирь прошли в маленькую комнатку у выхода на улицу, сдали дежурной санитарке халаты. На крыльце остановились закурить. Вдоль длинного медсанбатовского здания дул сырой ветер. Начал падать редкий липкий снежок.
Скучными глазами Виктор посмотрел сначала на небо, потом на Снегиря.
- Двинемся?
- Двинемся, - вздохнул тот.
Недалеко от шлагбаума, где стоял их мотоцикл, в конце неширокой яблоневой аллейки, по которой, темнея на снегу, тянулась извилистая тропка, им навстречу попалась Никитина. Она была в шинели, накинутой поверх белого халата, чистая косыночка туго стягивала ее золотые волосы.
Увидев Мазникова и Снегиря, Ниночка удивленно взмахнула ресницами:
- Это... вы?!
- Мы, - улыбнулся Виктор.
Перед ним вдруг мгновенно высветилось недавнее прошлое: перевязки в медсанбате, новогодний вечер, танцы, последняя встреча в каптерке старшины. Он только сейчас понял, что все это время, весь этот месяц - и на окраине Бичке, и под Замолыо, и в черной ночной степи возле господского двора Петтэнд, и в тишине тыловой деревушки Шошкут - оно жило в нем, недалекое счастливое прошлое...
Он протянул Никитиной руку:
- Здравствуйте!
- Здравствуйте, товарищ гвардии капитан.
- А мы были у вас в гостях, - сказал Виктор, не выпуская ее маленькой холодной руки.
- Вы хотите сказать - у Кости Казачкова?
- Собственно, у Кости... Не повезло ему.