- Фары гасить! - скомандовал по радио Гоциридзе. - Не увлекаться. Использовать маски. Следить за соседом. Помогать соседу!..
Тяжелый удар тряхнул, словно приподнял и бросил обратно машину Овчарова. Но "тридцатьчетверка", судорожно дернувшись, продолжала идти, и это успокоило его. Только шла она теперь как-то странно, виляя с борта на борт.
- Бурлак! - позвал механика командир машины.
В наушниках потрескивала тишина..
- В чем дело, Бурлак?
- Глаза, - сдавленным голосом ответил механик. - В люк попал, сволочь!.. Н-не вижу...
Овчаров сразу понял все: бронебойный снаряд "тигра" ударил в лоб машины, попал в люк и брызги раскаленного металла ослепили механика-водителя.
- Стой!
- 3-зачем? - хрипло спросил Бурлак.
- Поднимайся сюда. Я сяду.
- "Тигр" слева! - крикнул командир башни, досылая снаряд и запирая пушку.
- Бурлак! Короткая!
Овчаров нажал кнопку. Башня стала разворачиваться влево.
"Тигр" уходил, отстреливаясь. В рыжих отсветах пламени Горящей неподалеку машины Овчаров увидел его тяжелую приземистую громадину, летящий из выхлопных труб дымок и длинный ствол орудия, сверкнувшего в этот миг острым огненным языком.
Командир танка зажмурился, ожидая удара. Машину качнуло. Болванка скользнула но башне и рикошетом ушла в сторону, в черноту ночи.
Еле видимый в дыму отработанных газов, "тигр" еще маячил в треснутой линзе прицела. Овчаров чуть довернул рукоятку горизонтальной паводки и надавил педаль. Пушка выстрелила. Над кормой немецкого танка, у самого основания башни, сверкнули голубые термитные искры.
"Башню наверняка заклинило. Но упускать! Добить!"
В наушниках зашумело, послышался голос Бурлака:
- Товарищ гвардии лейтенант! Вы приказывайте... Куда вести, приказывайте... Я как-нибудь. Только говорите, куда - направо, налево... Или ногой толкните...
Овчаров стиснул зубы, сглотнул подкативший к горлу приторный комок, секунду переждал. Потом тихо сказал:
- Давай вперед, Серега... Вперед.
С полным светом преследуя подбитого "тигра", Овчаров не видел ничего, кроме тускло поблескивающих, мелькающих звеньев его гусениц и безжизненно сникшей пушки. "Значит, действительно заклинило, стрелять по мне он не может..."
- Готово! - доложил командир башни.
Звук выстрела слился со скрежетом и грохотом на левом борту. Овчарова швырнуло к стенке башни, в глазах на мгновение потемнело. "Подкараулил все-таки... Другой какой-то подкараулил..."
Нужно было развернуться, чтобы убрать из-под огня борт.
- Налево, Серега!
Бурлак сбросил газ, машину стало заносить правым бортом, и в ту же секунду ее остановил новый удар. Погасло внутреннее освещение. Зазвенев, покатились куда-то стреляные гильзы. Мотор заглох.
- Амба! - проговорил во тьме командир башни.
- Амба! - зло передразнил его Овчаров.- Бурлак! Серега!
Механик не отвечал.
- Фонарь! - Овчаров на ощупь взял поданный ему башнером фонарик, скользнул со своего сиденья вниз. Посветив, увидел Бурлака. Механик-водитель был неподвижен. Всем телом навалившись на рычаги, он, казалось, и в последние минуты жизни все еще пытался вести подбитую "тридцатьчетверку". Его промасленная ватная куртка дымилась.
Овчаров погасил фонарик, сунул в карман. Потом взял отяжелевшее тело Бурлака под мышки и осторожно подвинул в сторону, чтобы освободить сиденье. Надо было попробовать завести мотор. Если гусеницы целы, тогда удастся убрать машину из-под огня.
Он нажал стартер. Послышался бессильный сдавленный клекот - и только.
"Еще раз! "
Над головой грохнуло. Казалось, что танк зашатался.
Мотор не заводился. Стартер стонал, хрипел, задыхался и был бессилен. "Тридцатьчетверка" больше не могла двигаться.
Подсвечивая фонариком, Овчаров полез обратно в башню - там было орудие, которое, наверно, могло еще стрелять.
Внутри танка едко пахло дымом. Лейтенант вытер со лба пот, закашлялся. Его протянутая вперед рука наткнулась на голенище кирзового сапога. Нога, обутая в этот сапог, не пошевелилась.
"Значит, и командира башни!.. "
Овчаров остался в неподвижной машине один. Один с двумя убитыми товарищами.
Снаряд, угодивший в танк несколько минут назад, когда Овчаров пытался завести двигатель, сорвал крышку люка. Вышли из строя прицел и смотровые приборы. Овчаров подключился к рации. Тишина.
"Теперь, кажется, действительно амба! " Нельзя было даже стрелять, хотя пушка цела и в боеукладке еще не кончились снаряды.
"Вынести ребят - и уходить".
По башне ударил еще один снаряд. Брызнуло холодное синее пламя, и спустя миг на все вокруг обрушились тьма и тишина...
Очнулся Овчаров сам не зная отчего: то ли от душной жары, накалившей броню башни, то ли от боли, которая разламывала все тело. Ноги не слушались, голова отяжелела, а перед закрытыми глазами метались желтые, синие, розовые, зеленые, белые расплывчатые пятна. Они бесшумно гонялись друг за другом, выписывали зигзаги, кружились, мелькая, как тарелки в руках невидимого жонглера.
Овчаров медленно открыл глаза. Над головой в дыре люка трепетно поблескивала одинокая звездочка. Где-то далеко слышалась стрельба. Где-то рокотал мотор танка. Где-то тяжело и раскатисто рвались снаряды.
Стиснув зубы, волоча непослушную, словно не свою ногу, он высунулся из башни и сразу захлебнулся горячим воздухом. Танк горел.
- Н-не пойдет! Эт-то дело н-не пойдет! - прохрипел Овчаров, цепляясь за обрез люка окровавленными руками.
Грязный, мокрый от пота, без шлема, с растрепанными волосами, он вылезал из башни, окруженный со всех сторон огнем. Наконец, застонав от боли, вывалился на узкую горячую ленту надкрылка. Кобура с пистолетом глухо ударилась о металл.
"Вниз... В снег... "
Сжавшись, чувствуя, что вот-вот вспыхнет на нем промасленный комбинезон, Овчаров перевернулся и упал вниз на исполосованный гусеницами, красный от полыхающего огня снег.
Здесь он несколько секунд отдохнул, зачерпнул горсть грязно-холодной кашицы, сунул в рот и пополз прочь от машины, оставляя за собой черный прерывистый след.
Неподалеку горела еще одна "тридцатьчетверка". Пламя спокойно и деловито лизало сталь башни, трепыхалось по решеткам жалюзи над двигателем. Люки машины были закрыты.
"Кто? - уставившись в этот страшный костер, спросил себя Овчаров. - Кто? Мазников? Снегирь? Или... Или полковник? "
Он прополз еще несколько метров, надеясь разглядеть на башне номер. Но пламя уже сожрало краску, и танк был похож на раскаленную глыбу металла.
"Кто? " - хотел закричать Овчаров во весь голос. Но он только пошевелил черными спекшимися губами и уронил голову в снег,
На другой день, двадцать третьего января, "Известия Будапештского котла" оповестили окруженных:
"... Продвижение наших войск развивается планомерно. По военным соображениям нет возможности сообщать все подробности и даже не всегда могут быть названы те или иные освобожденные пункты. Однако немецкие и венгерские войска с каждым днем приближаются к нам. Скоро мы будем освобождены!.. "
11
Маленькими неторопливыми глотками потягивая из фляжки воду, Бельский приказал связным пойти по взводам и передать их командирам, чтобы они немедленно доложили ему о потерях и о наличии боеприпасов.
- Вас к телефону, товарищ гвардии старший лейтенант, - позвал его дежурный телефонист.
- Кто?
- Комбат.
Не вставая, Бельский взял трубку.
- Боря, жив? - спросил Талащенко.
- Помирать нам рановато!..
- Дело вот какое...
- Слушаю.
- Там перед твоей ротой домишко есть на винограднике. Посмотри, может, туда можно пулеметчиков выдвинуть. Добре?
- Добре, погляжу.
Поеживаясь от предрассветного холода, Бельский пошел в окоп боевого охранения. На ничьей земле саперы устанавливали противотанковые мины. С правого фланга изредка постреливал пулемет.
- Слушай, сержант,- позвал командир роты начальника боевого охранения,- есть в той халупе немцы, не заметил?
- Где, товарищ гвардии капитан? - поднялся на цыпочки сержант.
- А вон, в домишке.- Бельский показал на одинокое, полуразвалившееся строеньице метрах в трехстах от окопа, ближе к левому флангу. Это была, по-видимому, сторожка. Вокруг расстилались молчавшие под снегом виноградники.
- Как будто нет, товарищ гвардии капитан. Мы тут наблюдаем. Пока ничего не обнаружено.
Бельский поплотнее надвинул ушанку и, не говоря больше ни слова, скрылся в узкой черной траншее хода сообщения.
Минут через двадцать в окопе боевого охранения прерывисто и настойчиво зажужжал зуммер полевого телефона. Командир роты предупреждал, что скоро через передний край на ничью землю пройдут три человека со станковым пулеметом. Старший группы - сержант Приходько.
Домик был пуст. Одну из его стен и покатую черепичную крышу разворотило снарядом. Возле потрескавшейся, с вывалившимися кирпичами печурки, скрючившись, лежал убитый немец - босой, без каски. Как он сюда попал, трудно было понять.
- Выбросьте эту падаль, хлопцы,- гася фонарик, поморщился Приходько.
Пулемет поставили у пролома стены стволом на запад: противник может атаковать роту только с юга, значит, можно будет бить ему во фланг губительным кинжальным огнем.
- Ну так,-сказал Гелашвили, присаживаясь рядом с пулеметом на кучу досок и штукатурки.- Окопались. Что будем делать дальше, дорогой?
- Ждать будем,- угрюмо ответил Приходько.
Откинувшись к стене, он поджал колени, обхватил их руками, устало закрыл глаза и словно заснул. Потом, не поднимая век, позвал Садыкова:
- Усман! Наблюдай.