Когда Виктор ушел, Гоциридзе, не поднимая головы, тихо сказал:
- Иван Трофимович, извините, что вмешиваюсь... Но у вас давно нет адъютанта. Возьмите сына. Он повоевал. Хорошо повоевал. Никто вас не упрекнет. И его не упрекнет...
Мазников холодно взглянул на него, сел за стол, потрогал зеленовато-золотистый стакан гильзы.
- Никогда больше не говорите мне об этом.
Начиналась метель. Впереди, в клубящейся снежной мгле, смутно темнели по горизонту окраины Биа. Неподалеку, на берегу речушки, дымились три подбитых "тигра" и одна "тридцатьчетверка".
Надо было подождать начала артналета, чтобы под его прикрытием двинуться через речку. Наконец позади один за другим раздалось несколько приглушенных выстрелов, шурша, полетели где-то в черноте неба снаряды, и настороженную, молчаливую окраину Биа сквозь тучи снега тускло высветили первые разрывы.
Мазников легонько толкнул Свиридова ногой в спину. Это был сигнал "трогай". Машина дернулась и начала спускаться к реке. Нос танка встал на лед. Послышались треск и бульканье. Свиридов прибавил газу. "Тридцатьчетверка" до верха катков погрузилась в воду и спустя минуту вылетела на другой берег.
Противник заметил танки сразу же после окончания артналета. Виктор увидел в перископ, как в Биа, на темном фоне строений, то там, то здесь стали остро посверкивать вспышки выстрелов. Это били немецкие противотанковые орудия. Он засек первую цель, скомандовал Свиридову;
- Короткая!
Против роты Мазникова немцы бросили большую группу танков и самоходных артиллерийских установок. Грохот выстрелов слился в сплошной раскатистый гул. Вспышки пламени, вылетавшего из стволов орудий, озаряли мертвые домики на окраине Биа, голое поле, по которому были разбросаны танки, насквозь просвечивали метавшиеся над землей белые космы снега. Понять, где своя машина, где чужая, было почти невозможно.
В наушниках послышался высокий, певучий голос Снегиря:
- Прикройте слева, прикройте слева!.. Окружают четыре самоходки... Прикройте слева!
Виктор развернул орудие. В дымном внутреннем освещении башни золотом сверкнула гильза снаряда. Кожегулов зарядил пушку. Мазников приложился к прицелу, поймал на центральную марку "фердинанд", облитый багровым светом полыхающей среди поля "пантеры", нажал кнопку электро-спуска.
Громыхнуло. Снаряд с ревом вылетел из длинного ствола, слепящая вспышка разрыва голубым пламенем полыхнула по борту немецкой самоходки.
- Спасибо! - почти в ту же секунду крикнул Снегирь.
Тяжелый удар справа упруго качнул машину Мазникова. Кожегулов стукнулся головой о крышку люка. Виктора отшвырнуло назад. "Только бы не зажгли!.. "
- Товарищ гвардии капитан! Кожегулов! Живы? - прохрипел в наушниках Свиридов.
- Давай вперед! Живы!..
- Витя! Витя! "Пантера" сзади... Эх!...
Теперь немецкий снаряд попал в задний борт. "Тридцатьчетверку" словно подтолкнуло и чуть приподняло. Погас свет.
- Витя! Горишь!..
Мазников развернул башню пушкой назад и, целясь в "пантеру", совсем близко увидел взметнувшийся над решеткой воздушного охлаждения рваный, кровавый язык пламени, Пришлось выстрелить наугад, сквозь этот жутко шевелящийся клок огня.
В башне стало жарко и уже пахло дымом. Виктор поправил у подбородка проводок ТПУ, крикнул механику:
- Паша, гони! Надо сбить пламя!
Командир бригады и Гоциридзе, каждый с одним наушником, сидели в машине радиостанции. Оттуда, куда ушла рота Виктора Мазникова, доносилась артиллерийская и танковая стрельба, сдавленный перестук пулеметов.
Гоциридзе выходил в эфир через каждые пять минут, коротко спрашивал:
- Как дела?
- Выполняю задачу! - докладывал Мазников.
Еще пять длинных медленных кругов секундной стрелки, и снова:
- Как дела?
- Сильный лобовой огонь .. Вижу немецкие самоходки.
В ноль десять "Орел" передал:
- Меня подожгли. Пробуем сбить пламя.
Услышав это, полковник Мазников нахмурился, достал папиросу, медленно размял ее, потом спросил:
- А что слева?
Гоциридзе вызвал своего заместителя, который пошел с двумя ротами в обход Биа слева. Тот сообщил:
- Противник оттягивается на северную окраину... Я посадил на броню десант автоматчиков...
- Пора,- сказал командир бригады.- Отводите. По-моему, уже можно отвести.
Казалось, что Гоциридзе только и ждал этого. Он рывком переключил рацию.
- "Орел"! "Орел"! Я - "Ракета"... Двадцать два.
- Я "Орел"! Вас понял!-откликнулся Виктор.- Выполняю! Двадцать два выпол...
Голос внезапно оборвался. Командир бригады вскинул голову, потом перевел взгляд на темно-зеленую коробку рации, В наушниках была звенящая ледяная тишина.
- "Орел"! Я - "Ракета",-снова заговорил Гоциридзе.- Отвечайте! "Орел", отвечайте!..
- "Орел" - горит,- ответил незнакомый полковнику . Мазникову голос.- Горит... Двигаться не может...
Не глядя на Гоциридзе, командир бригады положил наушник на стол и отвернулся от света.
16
Свиридов, яростно гонявший "тридцатьчетверку" по снежному полю, сбил наконец пламя. Теперь танк, обгоревший, с вмятинами от немецких болванок, но еще способный кое-как двигаться, отстреливаясь, шел к берегу. Тяжелый снаряд "фердинанда" нагнал его в сотне метров от реки. По инерции "тридцатьчетверка" проползла еще несколько секунд с разорванной гусеницей, становясь поперек курса и подставляя противнику бортовую броню.
Новый снаряд разбил два катка с правого борта. Вышла из строя рация. Пять вражеских самоходок возникли неподалеку из метельной мглы и сразу же открыли огонь по одинокой, неподвижной машине Мазникова" Экипаж ее ответил выстрелом. Тогда самоходки стали окружать "тридцатьчетверку", заходя с тыла и с обоих бортов. Теперь их было уже девять.
Виктор выстрелил по головной, но в тот же миг снаряд "фердинанда", подкравшегося в темноте слева, ударил в лобовую броню рядом с местом механика-водителя. Следующий сорвал люк башни. Без крика сник на казеннике орудия Кожегулов.
Виктор нырнул к боеукладке. Там были только пустые гильзы.
- Всем выходить! - скомандовал он. Потом пошарил возле своего сиденья, нащупал две дымовые шашки. Зажег их одну за другой и выбросил через башенный люк.
"Тридцатьчетверку" стало заволакивать дымом, Противник, решив, что она загорелась, прекратил огонь, а немного погодя отошел обратно на окраину Биа.
Первым через свой люк вылез наружу Свиридов. Взобравшись на броню, он помог Виктору вытащить потерявшего сознание, а может, и мертвого, Кожегулова. Петя Гальченко выбрался сам и словно слепой судорожно хватался обгоревшими руками за холодную, мокрую от снега сталь катков:
- Хлопцы! Вы здесь, хлопцы? Товарищ гвардии капитан! Не вижу я ничего... Хлопцы!..
К нему подошел Свиридов.
- Здесь мы, здесь! Держись за меня.
- А машина?
- Накрылась, Петя, наша машина. Вечная ей память!..
Ночь кончалась.
Гоциридзе барабанил пальцами левой руки по столику перед рацией, командир бригады держал незажженную папиросу и хмуро глядел перед собой.
Вдруг Гоциридзе поднял голову:
- Идут!
Не надевая папахи, он распахнул дверь кузова, вывалился из машины в свистящую ветром метельную тьму. У Мазникова заныло и словно остановилось сердце. Он с трудом заставил себя подняться и тоже выйти наружу.
Голые виноградники стыли холодной снежной синевой. Ветер, доносивший глухую канонаду со стороны Будапешта, трепал короткие жесткие волосы Гоциридзе.
Совсем недалеко шли танки. Мазников сосчитал их. Не хватало четырех.
Передняя машина остановилась. От нее, как две тени, отделились две шатающиеся фигуры. Каждый что-то нес на руках. И в том, кто тяжело шел по глубокому снегу впереди, командир бригады узнал сына. Хотел шагнуть навстречу и не смог.
Виктор осторожно опустил Кожегулова на сброшенную кем-то из подбежавших штабников шинель. Рядом с "начальником артиллерии" Свиридов положил обессилевшего, тихо стонавшего Петю Гальченко.
Гоциридзе схватил Виктора Мазникова за плечи:
- Танкисты! Черти мои! Герои!..
Тот оглянулся. Отец неподвижно стоял в стороне.
- Ну как, Витёк? - глуховатым голосом спросил он.
- Порядок в танковых войсках! Правда, немножко зацепило. В руку. Когда уже уходили... За нами Снегирь вернулся, взял на броню.
... Спустя четверть часа машина командира бригады шла по зимней накатанной дороге на юго-восток, к Эрчи.
- Мы прямо в медсанбат, - обернулся к сыну командир бригады, сидевший рядом с шофером. - Там Стрижанский, мой старый однополчанин... Он сам тебя посмотрит,
Каждый день, даже каждый час Пфеффер-Вильденбрух с тревогой отмечал, что, казалось, прочная, хорошо подготовленная оборона 6-й немецкой армии на "Линии Маргариты" бесславно рушится под мощными, прекрасно организованными ударами советских войск. Двадцать третьего декабря они взяли Секешфехервар и Бичке, затем - Мартон-Вашар, Паз-манд, Ловашберень, Этьек, Торбадь, двадцать пятого декабря - Пать, Жамбек, Мань и, что ужаснее всего, - Будакеси и Терекбалинт, пригороды, лежащие в пяти-шести километрах от западной окраины Будапешта. Все железные дороги, ведущие из венгерской столицы, были теперь перерезаны.
Вечером двадцать пятого декабря Пфеффер-Вильденбрух, разогнав всех, оставив около себя только радиста, пытался связаться со штабом Балька. Генерал сидел у аппарата, прижав к ушам наушники, когда на узле связи появился начальник штаба.
- Несколько часов назад,- сказал он, наклонившись, и так, чтобы не слышал радист,- русские войска взяли Эстергом и соединились севернее Будапешта.