Ножом Вартаняна рыли под дубком могилу, перерубая крепкие корни и выбрасывая пригоршнями серую, рассыпчатую лесную землю. А Саша, все еще державший автомат погибшего, стоял недвижно, словно маленький часовой. Стоял и глядел на Вартаняна, на ставшее почти совсем белым и сразу каким-то взрослым его лицо, на котором такими черными казались теперь брови и так выделялись не успевшие вырасти усы. И что-то волнующее и горячее наполняло Сашу всего, и беззвучно повторял он, словно на всю жизнь стараясь запомнить: "Вартанян, Вартанян…"
11
Дорофеев посматривал на идущего рядом Сашу. Тот все оглядывается, словно хочет еще раз увидеть давно заслоненную деревьями поляну с дубком посредине. На черной бугристой коре этого дубка Дорофеев наспех вырезал ножом:
Вартанян
из Ерев.
15.XI.43
"Совсем ведь мальчишка был, - с грустью думал Дорофеев. - И жизни понюхать не успел, кроме как на фронте. Мать, поди, до конца войны ждать будет. Жаль парня до невозможности. Эх, не сумел его вовремя сдержать!.. Двоих потеряли. А что впереди? Сколько времени-то уже? - Глянул на небо - все в тучах, по солнцу не определишь. - А часов нет. Да, за полдень уже, наверно. Уже полсуток в лесу бродим. Есть хочется, спасу нет. Ведь со вчерашнего дня…" - Дорофеев вспомнил, что сегодня к утру он должен был по раскладке приготовить на завтрак гречневую кашу с топленым салом и сушеным луком. Гречневой каши он терпеть не мог - еще в молодости, будучи поваром у геологов, вынужден был, как и все, месяца три питаться только гречей - единственным продуктом, который спасли с баркаса, разбившегося на порожистой таежной речке. Потом, когда в заводской столовой у себя в Соликамске работал, только для пробы в рот брал, если зразы или гарнир готовили. Но с каким удовольствием он сейчас поел бы ее - рассыпчатую, пышущую жирным паром… Где теперь та комендантская кухня, где та крупа да сало! Немцу достались?
Слюна подступила к горлу. Дорофеев в сердцах сплюнул, чуть-чуть не выругался. Но сдержался: "Спокойно, дорогой товарищ! Нервочки? Никто не должен видеть, что у тебя душа не на месте. Взялся командовать - командуй!"
Потянулись купы колючего, с кое-где еще сохранившимися красными плодами шиповника, податливые стебли малинника, унылая ольха. Среди кустов все чаще стали попадаться заросшие осокой кочки. Дорофеев огорчился: "Опять болото!"
Но оказалось, что на пути не болото, а сырая низинка, густо заросшая высокой, выше человеческого роста, ольхой. Дошли до тихого, мелкого, шага в три шириной ручья, к берегам которого кусты ольхи подступали вплотную. Текущий меж кочек ручей разделял низинку. Остановились: за ручьем над ольшаником виднелась длинная крыша скотного двора с посеревшей от времени соломенной кровлей. Из-под нее местами торчали стропила. Откинув за спину плащ-палатку, прыгая по шатким кочкам, Дорофеев перебрался через ручей и, сделав всего несколько шагов, остановился: дальше кусты ольхи кончались. Следом за Дорофеевым через ручей перешли все. Скрытые в лозняке, разглядывали: впереди, на прогалине, - три больших бревенчатых скотных двора, крытый тесом амбар, несколько загонов с кое-где обвалившимися жердевыми оградами, ближе с краю - рубленный из добротного леса дом. Все окна забиты, кроме одного: в нем стекла сохранились наполовину, а вместо остальных - какие-то дощечки.
- Ферма колхозная… - обернулся Дорофеев. - Да пусто, видать. Молочка не попьешь.
Постояли еще минуту-другую, присматриваясь, потом Дорофеев сказал:
- Пошли дальше, - и выступил из ольшаника.
Но тотчас же отшатнулся обратно: невесть откуда пулей вылетела маленькая рыжая собачонка, оглушительно затявкала, забегала возле дома.
Солдаты притаились.
Собачонка не унималась.
Из-за угла дома вышла пожилая женщина в наброшенном на голову теплом платке и в ватнике. Остановилась. Поднесла ладонь ребром ко лбу, стала вглядываться в заросль.
Дорофеев жестом показал остальным, чтобы пока не обнаруживались, и окликнул:
- Слышь, тетка!
- Цыц, Огонек! - прикрикнула женщина на собачонку, и та, тявкнув еще пару раз, смолкла. Дорофеев выступил из ольшаника.
Женщина настороженно смотрела на него.
- Немцы есть близко? - спросил Дорофеев.
- Нема, - лицо женщины оставалось настороженным.
- А наши?
- Яки ваши?
- Да ты что? - изумился Дорофеев. - За своих нас не считаешь? Мы советские!
- А кто вас знает… - взгляд женщины не становился приветливее. В нем видны были подозрительность и страх.
"Кулачка или полицаиха! - решил Дорофеев. - Натакал нас черт на нее! Уйти, пока не накликала…" - но все-таки спросил еще:
- Не признаешь, значит? Неужто немцы милее?
В глазах женщины что-то дрогнуло:
- Вы власовцы чи полицаи?
- Вот дурная! Не видишь? - Дорофеев показал на звездочку на своей пилотке.
- А погоны? Разве ж е у красных?
- У красных?
- Ну, у советских.
- Введены с зимы, как немца на Волге побили… Да что ты сомневаешься?
- Та ведь як же… - женщина смотрела чуть-чуть доверчивее. - От так пришли одни, на шапках ленты червоные, кажут: "Партизаны мы, своих шукаем, помоги". А я одного признала: полицай! Для обмана переоделись.
- Ну, я-то всамделишний…
- Та бачу вже… - улыбнулась женщина. - Откуль вы?
- Чего на войне не случается… - уклонился от ответа Дорофеев. - Так немцев, говоришь, нету здесь?
- Нияких. - Женщина, теперь уже словоохотливо, пояснила: - Що им тут? Да и гать через ручей давно посмыло. На ферму и проезду нема.
- А ты-то что тут делаешь?
- Та що? Живу… Я на ферме ж с тридцатого, як будовать начали, - эти слова были сказаны не без гордости. - В колгосп-то мы першими записались. Чоловик мой вмер давнесенько… Нимец коров ще в сорок першем позабирал, скотницы вси по домам, отсюда семь километрив наша Гречанивка. А я… куда мени одинокой? Вот, стерегу.
- Чего ж тут стеречь?
- Дворы. Долго ли до греха? У прошлом роци, осенью, забрели полицаи, целый полк, чи батальон або рота. Партизан шукали. Запалили кострище прямо в коровнике. Едва загасила, як ушли.
- Чем кормишься-то? - не без задней мысли спросил Дорофеев.
- Картоплю сажала, овес кормовой оставався - вскопала на полянци, в лесу, щоб германец не найшов, посияла. Соли на ферме трохи було скотской - меняла на хлеб. Теперь тильки на посол осталось… Вот якое мое существование.
- Как тебя звать-то?
- Лукерья. Лукерья Карповна Кузьменко.
- Слышь, Лукерья Карповна… Покормиться бы чем.
- Та риднесенький! Пидем до хаты, хучь картопли с лепешкой поснидаешь.
- Не один я, - обернувшись, показал Дорофеев на кусты. - Еще двое да малец.
- Ну так що? Усих нагодую, идемте до хаты. Я зараз…
- Эй, орлы! - веселым голосом позвал Дорофеев. Прягин, Галиев и Саша вышли из кустов.
Прежде чем войти в дом, Дорофеев хотел поручить Галиеву или Прягину остаться на всякий случай снаружи и понаблюдать. Но Лукерья Карповна отговорила:
- Та будьте спокойненьки! Нема сюда немцам пути. А ежели что - Огонек учует, голос даст!
Как только вошли в дом, первым долгом дала Саше лепешку:
- Зовсим оголодал хлопчик! Поишь трошки, покуда картоплю сварю.
Саша с жадностью впился зубами в лепешку. Была она испечена из какого-то подобия муки, имела привкус земли. Однако Саше такая пища была не в диковинку. Едал и похуже. С лепешкой он управился в один миг. С нетерпением наблюдал, как хозяйка, суетясь, насыпает в огромный чугун картошку, раздувает в печи огонь.
Промокшие, наголодавшиеся солдаты радовались домашнему теплу, тому, что можно наконец закурить - огонь раздобыли кресалом, которое дала Лукерья Карповна. Молча тянули самокрутки. Прягин, усевшись на скамье у окна, изучающим взглядом обшаривал внутренность хаты, украдкой посматривал за окно, словно хотел убедиться, что здесь действительно безопасно. Временами его взгляд задерживался на Саше и делался жалостливо-озабоченным. Может быть, и в самом деле Прягина более других тревожила судьба мальчика?
Галиев не сел, как все, на скамью. Он опустился на пол близ порога, устало привалившись спиной к стене и вытянув вперед больную ногу - так, наверное, ему казалось легче. Было заметно, что рана в бедре все сильнее мучает его: в глазах - едва сдерживаемая боль, смуглый лоб под сдвинутой назад пилоткой покрыт испариной. Но Галиев молча тянул самокрутку, только временами страдальчески кривились его губы. Дорофеев догадывался, каково Галиеву, и тревожился о нем все больше.
Пока варилась картошка, Дорофеев расспрашивал Лукерью Карповну, что за местность по пути на восток. И не слыхала ли она, где сейчас фронт.
Фронт, наверное, в той стороне, где еще недавно слышалась за лесом пальба. Лукерья Карповна сказала: лучше идти от фермы тропкой, которую она покажет, до двух больших елей, а потом взять лесом правее, до болота, которое надо переходить осторожнее. А за болотом снова будет лес, этим лесом на восток можно идти далеко.
- Болотом и пойдем! - выслушав Лукерью Карповну, решил Дорофеев. - На болоте немец сидеть не станет, проберемся.
- Проберешься? - загорячился Прягин, надеявшийся, видимо, на иное решение. - Если не о себе, так о другом подумай.
- Это о тебе, что ли? - прищурился Дорофеев.
- Обо мне - что? А вот он… - Прягин показал на Галиева. - Тащишь человека, а он совсем идти не может.
- А що с ним? - спросила Лукерья Карповна. - Хворый чи раненый?
- Раненый, - пояснил Дорофеев.