- Оставь бога, папа! Цвет нации гниет в тюрьмах и в земле. Армии больше нет. Все осквернено, везде подлость и невежество. Никогда бы не поверил, что офицеры, и даже воспитанники военного училища его величества, нарушат свою клятву верности царю. Но я слышал что-то подобное даже о своих товарищах по выпуску.
- Но как же это возможно? Разве у господ офицеров не осталось даже капли любви к отечеству и его величеству? Да, да, иначе и быть не могло, раз должности командиров дивизии отдали разным жуликам.
- Нет, папа, ты не представляешь себе, что происходит. Отечества уже нет, доблести и чести нет, все в руках взбесившейся мрази, все растоптано.
- Да-а, - отчаянно покрутил головой генерал, - я это предвидел. Ведь честные и храбрые господа офицеры систематически оставались в тени… Ну а как там мой старый друг, полковник Додев?
- Подлец…
- Что ты говоришь, сын, разве можно в таком тоне и таким языком говорить о старшем офицере, притом твоем вчерашнем командире полка?!
- Из-за него нас чуть не поставили к стенке. И теперь я думаю, уж не шпионил ли он за нами…
- Да как это возможно, боже мой! - тихо застонал генерал и устало опустил голову на правую руку.
Генеральша стала на колени перед иконой. На этот раз она горячо благодарила богородицу за то, что та услышала ее молитвы и ниспослала такую милость - ее Пепо был снова с ней. Манев наблюдал за матерью со скрытым болезненным любопытством и сожалением. Он с болью отметил, что за последние месяцы ее волосы совершенно поседели. Он осторожно поглядывал также на одутловатое лицо отца - оно было желтым, как воск. Из груди отца, как из подземелья, с хрипом вырывались какие-то свистящие звуки. Его вдруг охватила боль за этих людей и жалость к ним: только они и любили его, только им он и был дорог. Ему стало не по себе, когда он понял, что из-за него омрачены последние дни их жизни.
Они плакали, вздыхали, рассказывали то об одном случае, то о другом, иногда без всякой связи, как будто торопились поделиться с ним всеми не высказанными до сих пор мыслями и волнениями.
Только после полуночи Манев ушел в свою комнату и сразу же лег, чтобы остаться наедине с самим собой. В соседней комнате старики долгое время шушукались и время от времени всхлипывали от радости и счастья. Но Маневу было совершенно ясно, что все хорошее и прекрасное принадлежит прошлому, а что ожидает его в будущем - это он был не в состоянии себе представить.
Глава вторая
При одном только упоминании имени Данчо Данева Лиляна смущенно опускала глаза. Предательский румянец заливал ее щеки. Это было не от сочувствия и не от желания, чтобы слухи о нем в один прекрасный день оказались ложными. Лиляна признавала за собой часть вины, и это заставляло ее теперь быть осторожной и подозрительной к другим. Ей все время казалось, что с ней нарочно затевают разговоры о Данчо, чтобы напомнить и намекнуть на ее связи с ним.
В долгие бессонные ночи она перебирала в памяти и свежие, и давно забытые воспоминания, старалась проанализировать свои и чужие поступки. И всегда она останавливалась на тех странных обстоятельствах, которые заставили ее поверить виновному, а на невинного обрушить всю свою ненависть и презрение. По как все неиспорченные и честные люди с обостренным чувством справедливости, она, хотя и не без колебания, решила извиниться перед Слановским за свое холодное отношение к нему в тот осенний день, когда он на несколько часов заскочил в Лозен перед отъездом на фронт.
За несколько дней до Нового года Лиляна написала ему коротенькое, но сердечное письмо. И как только опустила письмо в почтовый ящик, ее охватило странное нетерпение. Она подсчитала, через сколько дней он получит письмо и когда можно ожидать от него ответа.
К ее огорчению и удивлению, на четвертый день почтальон вернул Лиляне ее письмо. В правом верхнем углу было написано отчетливым почерком: "Такого адреса не существует. Вернуть отправителю".
Ей было неудобно выяснять у почтальона, в чем дело. К тому же она не была убеждена, что почтальон что-нибудь знает об этом. И какие только мысли не промелькнули у нее в голове! И то, что Слановский специально вернул ей письмо, и то, что, может быть, он убит, а ей из-за деликатности не говорят эту страшную правду, но больше всего ей хотелось надеяться, что просто наименование воинской почты сменили.
Как-то в хмурый ветреный день после обеда Лиляна вышла из школы пораньше, пересекла площадь и завернула за угол общины. И тут она услышала, как барабанщик общины Гайтаня кричал:
- Гешо-о-о, зови акушерку, пора ехать, лошади замерзнут! Пока она соберется, метель заметет и сани и дорогу!
- Ты куда едешь? - спросила Лиляна у Гайтани, который сидел в санях, подняв воротник своего изношенного тулупа.
- В Камено-Поле молодуха рожает, так акушерку просят. Если хочешь, давай прокатимся, ветерком проберет, аппетит нагонит, хлеб вкусней покажется. Места хватит. - Он снова повернулся к окну участка, откуда ему улыбался Гешо Моллов. - Гешо, позови ее, будь человеком, лошади мерзнут!
Лиляна остановилась на миг. Уже дня три у нее зрело решение как-нибудь заскочить в Камено-Поле к сестре Слановского и узнать его точный адрес. "А почему бы не поехать сейчас?" - подумала она и сказала:
- Ты меня в шутку приглашаешь, а у меня и вправду есть очень срочное дело в Камено-Поле. Подожди только, я забегу домой, шаль возьму.
- Только побыстрей, а то погода очень скверная. Надень на себя что-нибудь потеплей, а то этот ветер с Дуная пролизывает аж до костей, - посоветовал Гайтаня.
Когда Лиляна почти бегом возвращалась из дома, акушерка, полная женщина лет за пятьдесят, с трудом садилась в сани, а Гайтаня, поддерживая ее, шутил:
- Ну, бабка, и оделась же ты! Как будто в засаду на гусей собралась!
- Ох, нашли время для вызова! - нехотя говорила акушерка, устраиваясь поудобнее в санях.
- Кому когда придет очередь, тот тогда и рождается, тогда и умирает. Эх, если бы это было вчера, какая была погода, какое солнце! А сегодня только волкам раздолье.
- А почему ты без ружья едешь? - спросила женщина, продолжая устраиваться в сене и укрывая колени попоной из козьей шерсти.
- Самый страшный волк - это я, - самодовольно подмигнул ей Гайтаня одним глазом и, обращаясь к Лиляне, громко сказал: - Давай, барышня, авось до темноты доберемся.
Лиляна быстро села в сани, кони рванули с места рысью, опуская головы под порывами встречного ветра. На повороте около церкви сани занесло в сторону и ударило о километровый камень. Гайтаня немного приподнялся и, стегнув коней кнутом, сердито прокричал:
- Эгей, залетные, а ну вперед, и чтоб как птицы летели! - От удара и окрика кони еще быстрее помчались по заметенному шоссе прямо к мельнице Венского.
Акушерка, прикрыв нос и рот шерстяным платком, гнусавила Лиляне что-то непонятное, но девушка ничего не слышала, а только время от времени кивала головой. Ее снова одолели сомнения: зачем было ехать в такую непогодь и есть ли вообще смысл искать адрес Слановского и вторично писать ему?
Чем ближе подъезжали к вершине Лозенского холма, тем сильнее становился ветер. Метель несла снежную пыль, била в глаза коням, которые, пытаясь подставить ветру спины, норовили повернуть в сторону от шоссе.
Гайтаня не переставал угрожающе кричать и натягивать поводья.
Свернувшись на дне саней, женщины молча смотрели на белое поле впереди, голые деревья груши и одиноких ворон, которые, тревожно каркая, летели позади саней. Ветер подхватывал их и относил в сторону.
Только когда перевалили через холм, акушерка открыла рот и, поеживаясь от холода, спросила Лиляну:
- По какому делу в такую-то погоду?
- У коллег в Камено-Поле есть очень интересная пьеса, так вот решила взять ее для нашей театральной группы, - соврала Лиляна и почувствовала, как кровь приливает к холодным щекам.
Кони побежали быстрее и без окриков Гайтани. После тяжелого пути они ожидали теперь награды за свои усилия - теплого хлева, сена и зерна.
Переехали по мосту через Осым. Свернули на шоссе к центру села. Какая-то лохматая собака с лаем бросилась к саням, Гайтаня подпустил собаку поближе и неожиданно так стегнул ее кнутом, что она отскочила в сторону и, заскулив, стала зализывать место удара.
- Передай привет своему хозяину, да скажи, чтобы отодрал тебя за уши! - ухмылялся Гайтаня, довольный своей ловкостью. А так как женщины не обратили внимания на его "успех", он, громко свистнув, повернулся к ним: - В селе совсем другая погода, не то что в поле. Там не для женщин, верно?
- Ох, а что делают сейчас на фронте? - тяжело вздохнула акушерка.
Лиляна с трудом повернула голову, чтобы посмотреть на нее и понять, искренняя ли тревога этой женщины, но увидела только часть ее носа да покрасневшие и припухшие от холода веки.
- Мерзнут, если не в укрытии, - философски добавил Гайтаня и снова взмахнул кнутом.
- Сегодня вечером вернетесь назад? - спросила Лиляна у женщины.
- Поскорей бы закончить, муж у меня дома больной лежит, совсем одного оставила.
- А что с ним такое, простыл, что ли? - обернулся к ней Гайтаня. - Так есть одно простое лекарство.
- Так-то оно так, да не так. Очень боюсь, как бы пневмонии не было.
- А-а, вот оно что! Ну ничего, без тебя он за одну ночь вылечится. Согреет чугунок вина, поперчит его, позовет к себе Йончоолу и Далаверу, выпьют, споют что-нибудь, глядишь - завтра утром снег во дворе расчищен и пол в доме подметен.
- О-ох, поскорей бы закончить тут да вернуться домой! - сказала акушерка вполголоса, хотя ей и было страшно возвращаться ночью в Лозен.