- Данчо, - сказал он, - еще в отряде я не раз восхищался твоей смелостью и находчивостью, не говоря уже о твоей работав последние два месяца, когда ты заслуженно завоевал уважение всех товарищей. Главное в твоей деятельности - это не промахи, а старание и трудолюбие в деле укрепления народной власти. Ты, конечно, шутишь, когда говоришь, что завидуешь мне, но и я должен тебе признаться, что волнуюсь, потому что здесь я был среди своих, среди знакомых и близких мне людей, с которыми делил радости и невзгоды. Но мы солдаты партии и пойдем туда, куда она нас пошлет…
- Надеюсь, меня ты не забудешь? - улыбнувшись, спросил Данев.
- Конечно…
Данчо Данев расстался с Чугуном с твердым убеждением, что черные тучи, сгустившиеся над его головой, раз и навсегда рассеялись. Теперь у него были все основания жить спокойно и с чувством достоинства, так как ему удалось, как он считал, скрыть темные следы своего прошлого.
После ухода из управления Данчо был не в силах отказаться от встречи со своей давнишней приятельницей - женой одного торговца. В последнее время она настойчиво добивалась встречи с ним, а он все находил повод, чтобы отложить свидание, но в этот вечер решил проявить великодушие.
Изрядно пополневшая, она была все так же свежа и привлекательна. В первую же минуту она заговорила тревожно и нетерпеливо, торопясь извиниться за причиненное ему беспокойство:
- Я понимаю, что ты очень занят, но если бы не было такой острой нужды, поверь мне, я бы не стала тебя беспокоить. Я так счастлива, что ты пошел в гору, твое имя все произносят с таким почетом и уважением.
Данчо было приятно, что его хвалят, но вместе с тем он испытывал неудобство, потому что мимо них в это время проходили люди из управления. Он несколько раз пытался отойти подальше от этого места, но она настойчиво преграждала ему путь, спеша излить перед ним всю свою тревогу и накопившуюся боль.
- Поверь мне, муж не виноват, его из зависти оклеветали соседи. Им захотелось разорить нас. Ты хорошо знаешь еще с тех лет, что я не люблю его…
- Ничего не могу тебе сказать, пока не проверю, как обстоит дело.
- Когда тебе позвонить? - настойчиво спрашивала она.
- Надо поговорить с товарищами из уголовного отдела. Ты говоришь, что его обвиняют в спекуляции?
- Он не спекулянт, прошу тебя, поверь, все это клевета… Зайдем ко мне, я тебе все объясню, ты сам поймешь и убедишься, что он не виноват.
- Нет, неудобно, - сопротивлялся он.
- Ты боишься зайти ко мне?
- Нет, но при моем положении… - колеблясь, ответил он и сразу же подумал, что она может неверно истолковать его предосторожность, поэтому поспешно добавил: - Нас связывает столько милых и приятных воспоминаний, но я теперь у всех на глазах, ты ведь понимаешь меня? - Он посмотрел на часы, задумался. Этой ночью особой работы у него не было. - Ты можешь прийти ко мне ночью?
- Конечно, - сразу же согласилась она.
- Я тебе объясню, как ко мне пройти…
Около полуночи, уставший от ласк жены торговца, он лежал, расслабленный, в постели, а в ушах его звучал ее мелодичный, певучий голос. Она ушла совсем недавно, но как будто оставила что-то из прошлого, что привело его в особое состояние умиления. Она разбередила еще не затянувшуюся в душе Данева рану. В голову упорно лезли воспоминания о том, каким веселым, беззаботным парнем, а потом франтоватым, подтянутым фельдфебелем он был, правда без особых стремлений в жизни, но спокойным и счастливым.
Ласки этой женщины словно воскресили в его памяти тот страшный ветреный февральский вечер на вокзале, когда он, усталый и пресытившийся, уезжал в село и случайно натолкнулся на Цено Ангелова. Сколько времени прошло с тех пор? Почему у него теперь возникло такое чувство, будто страшный круг странствований замкнулся? Почему в душе у него такая пустота? Неужели все это было наградой за мучительные усилия устранить со своего пути Цено Ангелова, генерала Янева и всех, кто мог рассказать о его двойной жизни?
Этим вечером Чугун был с ним достаточно откровенным, и Данев больше не сомневался, что окончательно скрыл от всех свою зловещую тайну.
Тогда откуда исходит эта мучительная боль в душе? Не вызвана ли она воспоминаниями об Илии Велеве, учителе Станчеве, Георгии Мечке, дедушке Бойо, Румене и его матери?
На этот страшный и мучительный вопрос Данев был не в состоянии ответить. И впервые за многие годы он заплакал горькими слезами раскаяния…
* * *
Костов, помощник Цено Ангелова, прежде чем принять окончательное решение уйти с гитлеровской частью из Никопола в далекий и полный неизвестности путь, пережил самые противоречивые чувства сомнения, страха, тоски и надежды.
Он не строил никаких иллюзий, но и ни минуты не сомневался, что с приходом Красной Армии в страну, когда будет установлена власть коммунистов, он сможет найти какую-нибудь возможность для спасения. Он оказался более предусмотрительным, чем его начальник, который глупо погиб, как крыса, от руки Данчо Данева в том же кабинете, где когда-то сам поймал Данева в свои сети.
Счастливое совпадение - совсем случайная встреча помогла Костову остаться у гитлеровцев. Знакомый офицер гестапо ехал с частью, в которой находился и он. Офицер поручился за него, и Костову разрешили ехать с немцами, пока все не уладится.
Линия фронта была сломана. Она менялась каждый день, перемещаясь все дальше на запад.
На другой день Костов сменил свою гражданскую одежду на старую немецкую военную форму. Понемногу он начал привыкать к трудностям походной жизни, к страху зажатых со всех сторон гитлеровских солдат, которые сражались с отчаянием обреченных.
Через месяц долгих переходов и боев полк остановился на окраине западнее Белграда. Но в одну ноябрьскую дождливую ночь полк окружили. Советское командование предъявило командиру полка ультиматум с требованием сдаться, в противном случае, указывалось в ультиматуме, полк будет уничтожен артиллерийским огнем. Дрожа от страха, Костов смотрел на растерявшегося и беспомощного, легко раненного гитлеровского подполковника. Тот без долгих колебаний решил сдаться.
Один за другим немецкие солдаты бросали оружие на полянке и проходили через строй советских солдат, которые их пересчитывали.
В каком-то деревянном бараке расположился советский штаб. Пленные по очереди входили в помещение, и там их быстро допрашивал советский капитан Кожевников.
Более часа мучился капитан Кожевников, стараясь выяснить личность Костова. Перед капитаном стоял мужчина средних лет, с холодными, стеклянными глазами, с лицом, изрезанным глубокими морщинами. По-немецки он говорил с ошибками, часто путался в своих противоречивых показаниях и старался уйти от ответа на вопрос, как и каким путем попал к немцам в часть. Кожевникову было ясно, что он имеет дело с опытным врагом, но какой национальности этот человек и сколько времени сражается против Красной Армии, установить не удалось. Капитану стоило много времени и нервов, чтобы вытянуть из него хоть какие-то признания. В десятый раз задавал он ему один и тот же вопрос по-немецки:
- Ответьте мне, я жду, откуда и как вы попали сюда?
- Я немецкий солдат, - коротко отвечал Костов.
- Вы не немец.
Костов молчал.
- Вы плохо говорите по-немецки, у вас сильный славянский акцент. Где вы попали в плен и кто вы по национальности?
Костов не отвечал. Тогда Кожевников решил прибегнуть к хитрости. Он поднялся со стула и, глядя задержанному прямо в глаза, сказал по-русски:
- Мы вас расстреляем как врага советского народа и Красной Армии без установления вашей личности. И сделаем это сегодня же ночью! - Он медленно начал собирать со стола бумаги.
Костов тупо смотрел на него. Его охватило какое-то безразличие ко всему. Он впал в состояние меланхолии. В нем поднялась неизвестная ранее тоска по близким, которых он бросил, даже не сообщив ничего о своих планах. Впервые в жизни его допрашивали, и у него уже не было сил продолжать сопротивление.
"Зачем мне признаваться? - думал он. - Все равно расстреляют, отрицай или признавайся". Ему было ясно, что этот молодой, но опытный капитан уже предрешил его судьбу.
Кожевников снова сел за стол, прикрыл папку с бланками для допроса пленных и тихо позвал:
- Ваня!
Через минуту в дверях появился молодой парень с пышным чубом, выбивавшимся из-под козырька фуражки. Кожевников кивнул ему головой:
- Уведи его!
Солдат подошел к Костову и взял его за локоть. Костов стоял неподвижно, как неживой. Он даже не почувствовал прикосновения чужой руки.
- Подождите! Я болгарин, - тихо прошептал Костов, вдруг решившись говорить.
Кожевников сделал солдату знак, чтобы тот вышел. Он не торопился допрашивать задержанного. Отодвинул папку в сторону и тихо спросил:
- Болгарин? Как давно вы с немцами?
- Полтора месяца, - промолвил Костов, глотая слюну. Язык словно прилип к губам. Сердце билось учащенно, со странными короткими перерывами, готовое вот-вот остановиться. Воздуха не хватало.
- Расскажите, как вы попали к гитлеровцам, - все так же спокойно продолжал Кожевников. На его загорелом лице не дрогнул ни один мускул.
- Могу я рассчитывать, - запинаясь, спросил Костов, - что мне сохранят жизнь?
- Ставите условия? - наклонил голову Кожевников.
- Я могу вам пригодиться. - Костов делал громадное усилие, чтобы сохранить самообладание.
- Чем вы занимались?
- Был полицейским, - с тяжелым вздохом ответил он, как будто освободившись от давившего на него груза. - Знаю много интересного о некоторых людях, - добавил Костов и виновато опустил глаза.
- Хорошо, говорите, - сказал Кожевников.