Подбадриваем себя тем, что настоящие мужчины познаются в больших трудностях. Нас питает надежда, что сегодня или завтра придут наши.
С этого утра у нас появился "второй фронт". Жажда жжет горло, как раскаленное железо, от этого путаются мысли. Васко уже потерял уверенность. Часто выглядывает наружу. Все молчит, вздыхает. Похоже, у него зреет мысль сдаться.
День тянется мучительно долго. Сегодня только два раза стреляли по немцам. Бережем патроны.
Слышно, что стреляют все реже.
Половина девятого вечера. На какое-то время стало тихо и спокойно. Сидим с Васко, прижавшись друг к другу спинами, и молчим. Поворачиваю голову к нему. Он дремлет, но неспокоен. Вдруг немецкая ракета разрывает темноту перед нами. Васко вздрагивает и испуганно жмется к скале. Чувствую, как его трясет. Он шепчет мне на ухо, как будто боится, что нас могут подслушать:
- Ты здесь?
- Да.
- Наши и этой ночью не придут. - Он тяжело вздыхает и продолжает шептать: - Да, и этой ночью не придут.
У нас кончились сигареты. До сих пор только они радовали меня. Закрываю глаза, пытаюсь представить себе что-нибудь радостное и веселое, что было когда-то в моей жизни, но ничего не могу вспомнить. По телу пробегают холодные мурашки.
Васко положил голову мне на плечо и неспокойно спит.
Далеко впереди, около наших, вспыхивает красная ракета, за ней вторая, третья. Хочу, чтобы они не гасли так быстро, теперь они - единственная связь между нами и нашими товарищами. Их манящие отблески придают мне мужества. Там родина, кто-то из товарищей поднял вверх ракетницу, и вот эта связь между ними и нами теперь согревает мое сердце.
От холода дрожат колени. Низко над нами с воем проносится немецкий снаряд. Он летит в сторону наших позиций.
На востоке розовеет небо.
20 ноября.
Ночью одиночество и темнота выматывают нас до боли, а днем гитлеровцы сторожат нас, как шакалы, и не дают нам возможности показаться наружу. Наше присутствие у них за спиной им не нравится, но они терпят нас, сюда никто из них не решается подняться.
Через маленькую щель я слежу за каждым их движением и время от времени стреляю по ним.
Минуты и часы тянутся мучительно долго, как будто время из-за нас задержало свое движение.
Приближается полдень. Солнце припекает. Немцы справа осторожно приподнимаются. Один встал на колени и показывает сюда рукой. Крепко прижимаю пулемет и прицеливаюсь. Задерживаю дыхание. Кровь прихлынула к голове. Чувствую, как она пульсирует в виске.
Нажимаю на спуск.
Пули впиваются в камни, поднимают пыль, и немец, который показывал сюда, подскакивает как ошпаренный.
Гитлеровцы открывают огонь. Сразу прячусь под навес. Около корней колючего кустарника сердито свистит и шипит горячий свинец.
Через час снова до боли вытягиваю шею и выглядываю из укрытия. Около шоссе под нами два немца спокойно разговаривают и курят. Завидую им. Один из них пускает табачный дым через нос, и это заставляет меня глотать слюну.
Прицеливаюсь в них. Выпускаю половину диска. Через некоторое время на скалу обрушивается сильный удар не менее чем десяти мин.
Васко чувствует себя очень плохо. Тяжело смотреть на него. Губы его потрескались и опухли. Мы почти ни о чем не говорим. От жажды и мой язык стал опухать.
У Васко начался приступ лихорадки, глаза его влажнеют, а зубы дробно стучат. Я бессилен чем-либо помочь ему. Говорить что-то нет смысла. Беру его руку и слегка ее глажу.
- Еще немного, браток, потерпи, наши сегодня или самое позднее завтра будут здесь.
Он молчит, только учащенно и тяжело дышит.
Осторожно выглядываю из укрытия. Никакого движения и шума. Наступило временное затишье. Снова сажусь около Васко. Хочу поговорить с ним, чтобы ободрить друга, но не нахожу слов. Взгляд его угасает. Он подавлен отчаянием. Чувствует, что конец неизбежен. Медленно встает, ощупывает стену и осторожно выглядывает из укрытия. С болью в сердце наблюдаю за ним. Его ноги дрожат. Прежде чем я успеваю вернуть его назад, с противоположной скалы сердито лает немецкий пулемет. Васко хватается за левое плечо и глухо стонет.
Не знаю, что с ним делать. Переворачиваю его на спину. Он ослабел и весь пожелтел. Хочет что-то сказать мне, а губы его слиплись. Под ним образовалась лужа крови.
Как просто обрывается человеческая жизнь! Васко мечтал после войны учиться. У него была девушка, которую он любил. Он получал от нее письма и ей писал. А теперь он медленно угасает.
Через час Васко умер. Я сложил ему руки на груди, пока он еще не закоченел, завернул его в плащ.
Снова спустились сумерки. Теперь смерть не кажется мне такой страшной и загадочной.
21 ноября.
Вторые сутки как меня ранили. Солнце устало опускается за скалы. Обессилел, меня трясет. Нога опухла, ощущаю тяжесть пули в ней. Рана загрязнена, и я ничем не могу помочь себе. Рука дрожит, я едва удерживаю карандаш. Видно, и в эту ночь наши не придут. Я уже примирился с судьбой.
В моем карабине осталось всего два патрона. Пулемет мой рядом со мной, но без патронов он мертвое железо. Меня мучает мысль, что я не совершил ничего стоящего в своей жизни.
С трудом стаскиваю сапог с правой ноги и проверяю пальцем, смогу ли нажать на курок. Когда стемнеет, выползу, нагляжусь на небо и сам все сделаю…"
Лило выпрямился, согнул листы вдвое и медленно положил их к себе в карман. Рядом с ним, сгорбившийся и молчаливый, сидел Луканче.
Внизу солдаты лениво грелись на солнце. Низко пролетел самолет, рев мотора накатился волнами, потом ущелье поглотило его, а самолет потерялся где-то далеко в голубом небе.
Глава пятая
В этот день Матейчо впервые почувствовал, что его служба в милиции, кроме прав, которые ему даны, требует от него и ответственных служебных обязанностей, тяжесть которых ему теперь предстояло испытать на себе.
Утром он вышел из дома сердитый. В последнее время его жена Венка никак не могла ему угодить. Как только он появился в участке, Калыч сразу же вызвал его к себе. Матейчо нервно стукнул телефонной трубкой. Нарочно заупрямился. Ему не хотелось сразу идти к Калычу, а то он еще вообразит себе, что Матейчо чуть ли не его подчиненный.
Но минут через двадцать позвонил Огнян.
- Ты откуда звонишь, что так хорошо тебя слышно? - спросил Матейчо. И как только понял, что Огнян у Калыча, он мгновенно выскочил из канцелярии и побежал на второй этаж.
- Ну и барин же ты, целый час уже ждем тебя! - упрекнул его Калыч.
Матейчо отдал честь Огняну, который стоял возле окна. На лице Матейчо появлялось то измученно-недовольное, то виноватое выражение.
- А я и не знал, что ты приехал, - поторопился он сгладить неприятное впечатление, которое произвел на Огняна.
- Опять кислый, опять встал не с той ноги, - шутливо поддел его Калыч.
- Тебе-то хорошо, у тебя все в порядке, только и остается, что шутки шутить, - обиделся Матейчо и поспешил еще раз извиниться перед Огняном: - Извини, что не сразу пришел. Торопился закончить одну бумагу. На этих Днях около села остановились кочевые цыгане и подрались. Я с трудом их помирил.
- Он их помирил! - С иронией подмигнул Калыч. - Да они и сами помирились, когда мы туда пошли. Огнян, когда вы ему назначите помощника? Ну что он за начальник, если некем командовать, а после работы сам себя должен распекать?
- А что делать, если я один на все село? - сразу же уцепился за эту мысль Матейчо. - В Лозене два человека, в Сине-Бырдо - четыре, а о Нижнем Сеновце и говорить нечего - там человек двадцать, целая армия. Уйду куда-нибудь по делу, на телефоне некого оставить. А вы же меня потом и упрекаете, что на участке не бываю. Я говорил об этом Цоньо Крачунову и Данчо Даневу…
- Поговорим и об этом, - сел к столу Огнян. Он открыл свою записную книжку, заглянул в нее и тихо продолжал: - Товарищи, есть сведения, что житель вашего села, бывший жандарм и полицай в Беломорие…
- Что, Шишманя? - прервал его Матейчо.
- Да, - продолжал Огнян, - Ристо Шишманя, очевидно, вы его хорошо знаете…
- Из-за него и я попался, - угрожающе скрипнул зубами Матейчо, - живьем с него шкуру сдеру, только бы попался мне в руки!..
- Минуту, товарищи, - продолжал Огнян. - На счету этого типа более тридцати убийств в Беломорие и Пловдивской области. Его ищут несколько народных обвинителей. У нас нет данных, что он убит, а это значит, что он перешел на нелегальное положение, и вполне возможно, что станет искать убежища или какой-либо связи со своими близкими здесь, у вас. Кто из его близких проживает в селе?
- Только брат его, Петр. Сестра Гена вышла второй раз замуж и живет в Лозене, - растерянно объяснил Матейчо.
Огнян добавил:
- Необходимо осторожно узнать все и об остальных его близких и проследить, не попытается ли он установить с кем-нибудь из них связь.
- Это ж надо, - удивленно вскинул голову Калыч, - такая гнида, а стольких людей порешил!
- А он вооружен? - наивно спросил Матейчо.
Огнян усмехнулся:
- В его-то положении с голыми руками нельзя.
Калыч подтрунил:
- Ну, Матейчо, вот теперь-то мы посмотрим, кто кого: или ты его схватишь за горло, или он спустит с тебя шкуру.
- Тебе бы, Димитр, только посмеяться, - обиделся Матейчо и сразу же обратился к Огияну: - Может, брата его прижать?
- Как? - спросил Огнян.
- Арестую, в участке "поработаю" с ним, он и выложит все, что знает.
- Нет, - твердо возразил Огнян, - мы поговорим с его братом, чтобы объяснить ему: если он сейчас укрывает Ристо или в будущем рискнет это сделать, то тем самым возьмет на себя тяжелую ответственность. А Петр сейчас в селе?