* * *
После сильной контузии от взрывной волны Слановский пришел в сознание лишь в больнице. В первые дни ему казалось, что все его тело раздавлено и перебито. Но через неделю он уже встал на ноги. После больницы ему дали десятидневный отпуск, и он решил съездить домой. В Камено-Поле он ехал с противоречивым чувством: с одной стороны, ему хотелось повидать сестренку и близких, а с другой - он испытывал угрызения совести из-за того, что не вернулся в роту, к своим солдатам.
Кирчо еще не отдохнул с дороги, как в дом к ним потянулись родственники и близкие его солдат. Они расспрашивали его о своих, а он успокаивал всех, хотя разговорчивая бабушка Луканица не давала ему вставить хоть пару слов.
Мать Кутулы начала тихо плакать. Бабушка Луканица тоже вытирала слезы. Спохватившись, она перестала плакать, начала утешать и ободрять женщин:
- Ой, бабы, что это вы раскисли? Вернутся наши молодцы живехоньки да целехоньки, если Кирчо ими командует. Он-то знает свое дело, он их всех защитит.
- Скажешь тоже, бабушка Луканица! Да разве пуля будет спрашивать, в кого ей попасть? - продолжала причитать мать Кутулы.
- Господь все видит. Хватит нам прошлой войны, - стояла на своем бабушка Луканица.
- Если бы видел, не было бы такой беды.
- Видит, видит, у него есть тетрадь, и он все в нее записывает…
Бойка и Русалина прыснули со смеху, и бабушка Луканица, стараясь казаться строгой, пожурила их:
- Хорошо вам, никаких забот! А вот если бы ваши парни попали в это пекло, тогда бы вы иначе запели, желторотые цыплята. Кирчо, - шутливо начала она, - выбери нашему негоднику какую-нибудь иностранку, ох и справит тогда бабушка Луканица свадьбу!
- Поглядите-ка на нее! - засмеялась жена Пени. - Да неужто здесь девушки перевелись?
- Не перевелись, дочка, но там-то не знают, чего мы стоим…
На второй день Киро Слановский не устоял перед искушением избавиться от болезненного и мучительного чувства обиды, вызванного недоразумением, возникшим между ним и Лиляной.
Погода стояла хмурая и мрачная, низко нависали облака. По Гайдуцкой вершине полз серый туман, время от времени начинал моросить мелкий дождь. Ветер проносился над мокрым полем, свистел в голых ветках деревьев, запутывал крылья одиноких воронов, сидевших вдоль дороги, и уносил далеко в сторону их печальное карканье. Осым вышел из берегов и залил луга. Вода мутным потоком остервенело неслась к Дунаю.
Настроение у Лиляны было тоскливое. Промозглая погода и туман еще больше угнетали ее. Отвечать урок она вызвала самого слабого ученика в классе, второгодника Петко, сына Гешо Молдова.
Петко писал мелом на доске, стирал ладонью, а его длинные красные уши ждали подсказки с первых рядов.
Он искоса посматривал на Лиляну. Увидев, что она почти не слушает его, перестал писать на доске.
Лиляна, казалось, ушла в себя. Она мгновение молча смотрела на Петко и, тихо кивнув ему, отпустила его на место. Петко облегченно вздохнул и широкими шагами направился к задней парте. Она продолжала рассеянно смотреть в окно. Ветер слегка рябил воду в широкой луже. Вдруг сердце ее забилось, как у испуганной птицы. Через площадь к общине, держа в руке платок, бежала встревоженная женщина.
Прозвенел звонок. Лиляна взяла журнал и вышла из класса. Она вошла в учительскую комнату и устало опустилась на стул.
- Знаешь, - обратилась к ней учительница Станева, почесывая на щеке свою волосатую бородавку, - Ружка осталась сиротой. Убили ее отца. Боже мой, когда ж наконец кончится эта война? Он был моим учеником, прости его, господи, и помилуй. Всегда был такой веселый, все, бывало, смеется. И вот его уже нет. То об одном сообщат, то о другом, - вздохнула она и закрыла классный журнал.
Учительница второго класса, пожилая, болезненная полная женщина с дряблыми щеками и припухшими глазами, заплакала, потом, не вымолвив ни слова, вытерла слезы.
Станева вздохнула и едва слышно проговорила:
- Там и теперь проливается кровь… Сколько парней зовут на помощь своих матерей?..
Лиляна, вздохнув, посмотрела на часы: перемена заканчивалась.
В классе Лиляна села за стол. Дети еще не утихомирились. Но ее угнетенное состояние неожиданно передалось им. Ружка еще ничего не знала о судьбе отца. Ее косички с вплетенными в них красными ленточками, завязанными над лобиком, как-то странно блестели, голубые глаза смотрели спокойно и восторженно.
Дети замолчали. Под напором ветра тоскливо заскрипела сухая ветка ореха. Раздался звон колокола.
- Кто-то умер? - тихо прошептала девочка с задней парты.
И из всего класса Лиляна теперь видела только одну Ружку. Зрачки голубых детских глаз медленно расширялись, а сочные губы конвульсивно вздрагивали. Мысль Лиляны как будто оборвалась. Она хотела успокоить девочку, но нужные слова не приходили, и она сказала, очень тихо:
- Ружка, иди домой. Ты не будешь одинока, хотя и без отца…
На какай-то миг девочка застыла как вкопанная. Она встала, глаза ее наполнились чистыми слезами, и слезы потекли по румяным щечкам. Нетвердыми шагами девочка вышла из класса.
В классе установилась мучительная тишина.
Колокол продолжал бить все так же тоскливо и протяжно.
- Идите, дети, домой? - сказала Лиляна и поспешила первой выйти из класса, чтобы они не заметили в ее глазах слез.
На этот раз они вышли из класса молчаливые и кроткие, без привычных криков, толкотни и драки учебниками и тетрадками.
Лиляна вошла в учительскую и чуть не уронила журнал. У нее перехватило дыхание. Она не поверила своим глазам. Губы ее скривились в какой-то виноватой улыбке.
Станева подняла очки на лоб, покачала головой и с упреком обратилась к Лиляне:
- Эх, молодость, молодость, с огнем играете!
Слановский подал Лиляне руку, покраснел от неловкости своего положения и смущенно сказал:
- Нежданный гость, не так ли?
- Вы? - в свою очередь покраснела Лиляна.
- Человек чудом уцелел, - с упреком сказала ей Станева, - а она на него смотрит, как будто только теперь познакомились.
- Очень скучал я без вас! - сказал он. - Игнатов грозился все село сжечь, а его камнями прибили на площади.
- Ох, оставьте, - зажмурилась Станева, - страшная картина! Но он получил по заслугам.
Станева быстро убрала журнал, надела пальто и, уже выходя из комнаты, заговорщически добавила:
- Я вас оставлю одних. Такие, как я, везде мешают…
Как только Станева вышла, Слановский дрожащими от волнения пальцами достал сигарету, зажег ее и жадно втянул в себя табачный дым. В наступившей неловкой тишине он внутренне укорял себя за то, что не находит подходящих слов, тех доводов, которые должны были убрать с их пути несправедливое и обидное недоразумение.
И все же он начал первый чужим и изменившимся до неузнаваемости голосом:
- Трагическое стечение обстоятельств… Был ранен, точнее - получил сильную контузию под Нишем, но это не так уж важно, здесь пробуду еще несколько дней. А вы как?
- Ничего, - улыбнулась она. - Учим детей, с замирающим сердцем встречаем новости с фронта. Вот сегодня отпустила детей пораньше, сообщили о смерти солдата, отца девочки из моего класса.
- Да, да, - вздохнул он, - такие новости еще будут приходить… Мне кажется, село очень изменилось.
- А люди? - спросила она.
- Наверное, тоже…
Она помолчала, потом резко подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза. С такой прямотой смотрит человек, в искренности которого никто не может сомневаться. Выждав мгновение, она тихо сказала:
- И теперь я готова, положа руку на сердце, сказать, что до сих пор не могу понять, как и почему так случилось…
- Я знаю, - прервал он ее. - Перед отъездом на фронт я в первый и последний раз встретился с Данчо Даневым…
- И что нее?
- Он пообещал все узнать и выяснить. А я на этих днях свяжусь с ним. Любой ценой сделаю это до отъезда.
- Данчо заступился за тебя? - спросила она, как будто не поняла, о чем идет речь.
- Да.
- Ох, боже мой! - вздохнула она.
- Нет, не беспокойся, - торопливо заговорил он, - я не боюсь ничего…
Они говорили еще очень долго. Уже сгустились сумерки, но лампу они так и не зажгли. На прощание он взял Лиляну за руку, обнял ее и стал шептать на ухо ласковые, нежные слова, которые не сказал бы никакой другой девушке. Вместо ответа она глухо зарыдала.
К станции Слановский шел медленно, не разбирая дороги, прямо через лужи и грязь, и его сердце сжималось от болезненного и мучительного чувства, что на нем и впредь будет лежать незаслуженная печать подозрения.