Вторая женщина из нашей группы, которую звали Марджори, прокричала что-то неразборчивое и оскорбительное в мой адрес, Линда же продолжала заливаться слезами. Но сукин сын, сидевший на стуле напротив меня, по-прежнему никак не реагировал. Его эгоистичность и аморальность выводили меня из себя. Я хотел разорвать его на части голыми руками, но я был принужден сдерживать себя, поскольку мой план мести был гораздо изощренней. Болезнь должна была уничтожить его тело, и какая бы злотворная сила за ней ни стояла, эта победа принадлежала ей но праву. Но моя победа должна была её превзойти по своему размаху. Мне нужна была его душа. Я намеревался нанести смертельные раны этой, как полагают, бессмертной субстанции.
Том оглядел присутствующих:
- Испытывает ли кто-нибудь сочувствие к Дэйву? Что вы думаете по этому поводу?
После наступившего молчания, во время которого я не сводил глаз с невозмутимого Вентерса, у Малыша Гогси - один из наших торчков - что-то нервно забулькало в горле, а затем он разразился ужасно напыщенной тирадой. Собственно говоря, он сделал то, чего я добивался от Вентерса.
- Я рад, что Дэйви сказал это… я делал то же самое… я, блядь, делал то же самое… невинная девочка, которая никогда никому ничего плохого не сделала… я просто ненавидел этот блядский мир… то есть… я думал, какое мне до них всех теперь, на хер, дело? Жить-то мне всего ничего осталось… а мне всего двадцать три, и ничего у меня в жизни хорошего не было, даже сраной работы и той не было… когда я все рассказал девушке, она чуть не сошла с ума… - Малыш Гогси рыдал, как дитя.
Затем он посмотрел на нас и сквозь слезы улыбнулся самой чудесной улыбкой, которую я когда-либо видел в своей жизни.
- …но всё обошлось. Она проходила тестирование. Три раза за шесть месяцев. Ничего. Она не заразилась…
Марджори, которая заразилась именно при подобных обстоятельствах, шипит, как кошка. И тут это случилось. Этот ублюдок Вентерс закатывает глаза и улыбается мне. Этого-то я и ждал. Именно этого момента. Гнев не прошел до конца, но он смешивался в моей груди с великим спокойствием, с колоссальной ясностью. Я улыбнулся ему в ответ, чувствуя себя полупогруженным в воду аллигатором, который увидел на водопое мягкую, пушистую зверушку.
- Нет… - Малыш Гогси с жалостью посмотрел на Марджори, - все было совсем не просто… я ждал результатов её анализа так, как не ждал собственных… ты не понимаешь… я же не… ну, я же не… совсем не для того, чтобы…
Том поспешил на помощь дрожащей заикающейся массе, в которую превратился Малыш Гогси.
- Не будем забывать об ужасном гневе, ярости и негодовании, которые все вы испытали в тот момент, когда узнали, что у вас положительная реакция на антитела.
Это была ключевая фраза, с которой начинались наши постоянные и пылкие дебаты. Том называл это "победить негативные эмоции" путём "примирения с реальностью". Методика эта считалась терапевтической, и многим из членов нашей группы она действительно помогала, но у меня она не вызывала ничего, кроме утомления и уныния. Возможно, потому что в то время передо мной стояли совсем иные задачи.
Во время этой дискуссии о личной ответственности Вентерс, как водится, внес ценный и весомый личный вклад.
- Полная херня! - восклицал он каждый раз, когда кто-нибудь произносил пылкую речь.
Том, как обычно, спросил его, почему он так себя ведёт.
- Потому что это полная херня, - ответил, пожимая плечами, Вентерс.
Том всё же настаивал на разъяснении.
- Это всего лишь одна из точек зрения.
Тогда Том спросил Алана, какова его точка зрения, но всё, что он услышал в ответ, было то ли "Мне насрать", то ли "Какая разница" - точно не помню.
Тогда Том спросил, зачем он в таком случае пришёл на собрание. Вентерс ответил:
- Ну, тогда я пошёл.
После его ухода атмосфера тут же разрядилась. Такое было ощущение, словно кто-то, испустив особенно зловонную и обильную порцию газов, тут же каким-то чудом втянул её обратно в анальное отверстие.
Впрочем, на следующем собрании он объявился вновь с обычным глумливым выражением на лице. Складывалось такое впечатление, что Вентерс всерьёз считает себя бессмертным. Ему нравилось наблюдать, как другие пытаются относиться к реальности позитивно, а затем наносить им удар ниже пояса. Удар никогда не был таким сильным, чтобы жертва покинула группу навсегда, но достаточно чувствительным, чтобы настроение у неё было безвозвратно испорчено. Болезнь, которая терзала его тело, была просто насморком в сравнении с тем зловещим недугом, что овладел его больным духом.
Забавно, но Вентерс видел во мне родственную душу, не подозревая, что я посещал собрания с единственной целью - изучить его поближе. Я никогда сам не выступал на встречах, а на тех, кто выступал, смотрел с циничным выражением на лице. Подобное поведение служило предпосылкой для сближения с Аланом Вентерсом.
С парнем этим подружиться было легче легкого: ведь никто больше не хотел и знать его, так что я стал его другом за отсутствием иных кандидатур. Мы начали пить вместе: он пил лихо, я - осмотрительно. Я начал узнавать все больше и больше о его жизни, собирая информацию постоянно, систематично и основательно. Я окончил химический факультет в Стратклайдском университете, но во время своей учебы там я не изучал ни одной дисциплины с тем прилежанием, с которым я сейчас изучал Вентерса.
Вентерс подцепил ВИЧ, как и большинство людей в Эдинбурге, через грязную иглу, впрыскивая героин. По иронии судьбы, ещё до того как у него нашли ВИЧ, он завязал с героином, но теперь превратился в самого настоящего алкоголика. Он пил, не закусывая, все подряд, изредка только запихивая в рот какой-нибудь тост или булочку посреди многодневного запоя, поэтому его ослабленный организм стал легкой добычей для всевозможных смертельно опасных инфекций. За время общения с ним я понял, что долго ему не протянуть.
Так оно и вышло: вскоре у него развилось множество инфекционных заболеваний. Впрочем, ничего не изменилось - Вентерс вёл себя точно так же, как и прежде. Он начал всё чаще наведываться в хоспис: сначала на правах амбулаторного пациента, а затем ему выделили собственную койку.
Когда бы я ни отправлялся в хоспис, всегда лил дождь - мокрый, ледяной, настойчивый, - сопровождавшийся ветром, который пронизывал меня насквозь через все слои одежды, словно рентген. Переохлаждение означает простуду, а простуда означает смерть, но в то время мне было на это наплевать. Теперь я, разумеется, слежу за собой. Но тогда я был всецело поглощен одной-единственной задачей.
Здание хосписа довольно симпатичное: они заложили серый бетон желтым кирпичом. Однако дорога из жёлтого кирпича не ведёт к этому месту.
С каждым визитом к Алану Вентерсу последнее посещение становилось все ближе и ближе, а вместе с ним - и моя месть. Вскоре время, когда ещё можно было надеяться на то, чтобы вырвать у него прочувствованное извинение, миновало. На каком-то этапе мне казалось, что я хочу не столько отомстить Алану Вентерсу, сколько услышать раскаяние из его уст. Тогда бы я мог умереть с верой в фундаментальную доброту человеческой природы.
Сморщенное вместилище из кожи и костей, которое заключало в себе жизненную энергию Вентерса, выглядело несколько неподходящим жилищем даже для самого завалящего духа, не говоря уж о таком, которому предстоит спасти чью-то веру в человечество. Считается, что изможденное и распадающееся тело позволяет духу выступить несколько наружу и сделать его существование более наглядным для нас, смертных. Это мне сказала Гиллиан из госпиталя, в котором я работал. Гиллиан очень набожная, и ей нетрудно верить в такие штуки. Каждый видит то, что хочет видеть.
Чего же я хотел на самом деле? Боюсь, что с самого начала скорее мести, чем раскаяния. Вентерс мог бы молить о прощении, как нашкодивший ребенок: это все равно не удержало бы меня от осуществления моих намерений.
Беседы с самим собой - это побочный продукт моих бесед с Томом. Он всегда напирает на прописные истины: ты пока что ещё не умер и ты должен жить до того момента, пока не умрёшь. За всеми этими рассуждениями лежит вера в то, что о суровой реальности неминуемой смерти можно забыть, если больше думать о нынешней реальности, в которой ты ещё жив. Тогда я в это не верил, но теперь верю. Ты по определению должен жить до того момента, пока не умрешь. А значит, лучше прожить эту жизнь весело и с удовольствием на тот случай, если после смерти тебя ни хера не ждёт (а я подозреваю, что так оно и есть).
Медсестра в больнице немного походила на Гэйл - девушку, с которой у меня в своё время был роман, который кончился, как обычно, печально. У неё на лице было постоянно то же самое холодное выражение, но в случае медсестры оно во многом диктовалось профессиональными соображениями. В случае же с Гэйл подобная отрешенность не диктовалась ничем. Медсестра посмотрела на меня взглядом, в котором читались усталость, ответственность и покровительственность.
- Алан очень слаб. Пожалуйста, не задерживайтесь надолго.
- Понимаю, - улыбнулся я кротко и хмуро.
Поскольку она играла роль озабоченного профессионала, я решил играть роль заботливого друга. По-моему, с ролью я справлялся очень неплохо.
- Какое счастье, что у него есть такой преданный друг, - сказала она, выказывая явное удивление тем фактом, что у такого омерзительного ублюдка могут вообще быть какие-либо друзья.
Я прохрюкал что-то неразборчивое и вошел в комнатку. Алан выглядел ужасно, и я забеспокоился: а вдруг этот ублюдок не протянет ещё одну неделю и избежит ужасной участи, которую я уготовил ему? Надо торопиться.