История Родины, за каждой страницей которой воочию представлялся труд, пот и кровь старших поколений, история, одушевленно творимая руками его ровесников, вызывала обостренный интерес, манила, влекла. Так он выбрал этот предмет и стал одним из самых молодых учителей истории во всей округе.
Встреча с Канунниковым всколыхнула в самых дальних закоулках памяти все это - пережитое и прожитое.
Сейчас, подъезжая к приречному селу, где располагался штаб части, Широнин невольно подумал и о предстоящем - о том, что ждет его самого и Канунникова в грядущих боях.
Не случайно он не утерпел и высказал своему недавнему ученику недовольство пребыванием в лыжной бригаде. Может быть, и не следовало, чтобы не сбивать с толку паренька, так откровенно говорить о своих огорчениях? Армия есть армия! В ней каждому свое место, и угадать ли солдату наперед, где именно и на какие именно весы ляжет его доля, его вклад в победу? Но Широнину трудно было сдержаться и смолчать.
Закончив пехотное училище, он летом сорок второго года был направлен в один из районов Татарии, где формировалась лыжная часть. В знойное лето с утра до позднего времени на специальном лыжедроме красноармейцы тренировались в ходьбе на лыжах. Для этого вырезались в земле длинные углубления, их наполняли ветвями сосны, и лыжи скользили по хвое, как по снегу. Изволь, упираясь палками в горячий песок, делать перебежку; изволь лечь на лыжи и, обучая солдат, переползать по-пластунски, чуть не приникая лицом к острым иглам сосны… Это была черновая, полная условностей учеба солдата. Широнин понимал ее необходимость, и, однако, с какими думами приходилось заниматься ею, когда знаешь, что не условная, а реальная угроза нависла над Сталинградом, когда знаешь, что не условный противник, а озлобленный, ожесточенный враг подошел к берегам Волги…
Поздней осенью часть была направлена на фронт. Она участвовала в боях за Бобров. Затем стала в оборону… А тем временем юго-восточнее грянула Сталинградская битва. Все говорило за то, что вот-вот бои перекинутся и на этот участок фронта.
Маршевая рота, которую вел Канунников, как и встреченные Широниным другие свежие части, подтягиваемые к переднему краю, обнадеживала Петра Николаевича.
Он первый и привез на плацдарм многозначительную весть о том, что подходит пополнение.
VIII
В этот день первому взводу выпал черед баниться. Болтушкин заранее, с утра, послал к реке Нечипуренко и Злобина, чтобы они натаскали воды да пожарче натопили баню, а спустя два часа повел туда всех своих людей, оставив в окопах дежурным лишь одно отделение.
Если бы с поймы не тянуло знобким, с запахами молодого ледка ветром, можно было бы подумать, что река еще не стала и продолжает свое течение. По верхнюю кромку некрутых берегов налитая морозным маревом, она словно непомерно разлилась, казалась больше, чем обычно, и паровала совсем так, как парует и дымится на ранней июльской зорьке. К этому времени солнце еще не успело отогнать туман в глухие протоки, в прибрежные лески и овраги, и струи даже на стрежне скользили матово-голубые, зыбкие… Сейчас на реке только кое-где темнели не затянувшиеся льдом промоины - следы недавней бомбежки, да у самого берега виднелись проруби, вырубленные саперами для хозяйственных нужд.
У одной из таких прорубей, по краям которой неисчислимым множеством игольчатых граней искрился снег, хлопотали Злобин и Нечипуренко.
- Ну и знатная же баня будет, товарищ сержант! - воодушевленно воскликнул Нечипуренко, завидев Болтушкина.
Красноармеец лихо рванул из проруби пудовое ведро, вода в котором дымилась, как кипяток, рукавом шинели смахнул с лица пот, шагнул к берегу.
- Да вы что же взвод подводите, не наносили еще, что ли? - озлился Болтушкин.
- Полный порядок, товарищ сержант!.. Это мы уже про запас… для любителей студеной. А горячей уже столько, что дюжину кабанов можно шпарить.
В просторной землянке, где находилась баня батальона, действительно было натоплено на славу. Под двумя железными ребристыми бочками из-под бензина, вделанными в приземистую плиту, пожирая валежник, бешено гудело белое пламя. Его залили, приоткрыли дверь, чтобы выветрился угар, и лишь потом стали раздеваться. Андрей Аркадьевич даже пошевелил ноздрями, жадно ловя запахи сухого пара и ржаной соломы, которой щедро был устлан пол землянки.
- Вот это удружили, вот это по-нашему, по-нижегородскому, - приговаривал он, сбрасывая в предбаннике шинель, ватник и прочую солдатскую одежку.
И через минуту, словно бы не поредевший взвод, а по крайней мере рота в полном составе оказалась в землянке, таким шумом она наполнилась.
- Хлестнем еще, а? Еще ведрышко, братцы! - попеременно, с упоенным восторгом кричали то Болтушкин, то Злобин и добавляли еще и еще воды на накаленные каменья печи. И они оба, и Скворцов, и Грудинин норовили побольше хватить легкими того огненно-натомленного воздуха, что был у самого верха, у задымленных черных бревен. А Бабаджян и Исхаков, не привыкшие к таким баням, боялись приподняться с соломы, плескались внизу, где холодным током бродил приятный сквознячок, и только посмеивались над сослуживцами. Злобин озорно распахнул дверь, выскочил наружу в чем мать родила и, исступленно вскрикнув, набрал в пригоршни снега, стал им растираться. Глаза Бабаджяна расширились в неподдельном ужасе.
- Товарищ помкомвзвода, да что же вы смотрите? - не выдержал и закричал он.
- Слышь, Яков, в самом деле, прекрати баловство! - пригрозил Болтушкин расходившемуся Злобину. - Не так уж велика честь в санроту попасть. Закрой дверь.
- Да пусть немец снега боится, а нам он только на пользу.
- Закрой, я тебе говорю, - еще строже прикрикнул Александр Павлович.
Уже кончали баниться, и тут в припертую дверь кто-то постучался.
- Эй, там, скоро ли? Это вам не гарнизонная.
- Потише, потише, тебе-то какое дело, - ответил Болтушкин, зная, что он привел взвод в точно отведенные для него часы.
- Давай, давай живее! - послышался уже и другой голос - грубоватый густой бас. - Нечего других задерживать. Что, женки там с вами, что ли?
- Да кто вы такие? - рассердился на назойливых, раньше времени явившихся сменщиков Александр Павлович.
- Кто? Первый взвод, вот кто!.. Наш черед! - проговорил уже другой, спокойный и деловитый, голос.
- Какой роты? Первых взводов в полку много.
- Восьмой, стрелковой… Да нечего нам допрос устраивать. Не чужие, открывай!
- Вот же шалопуты, вот же нахалы! - не выдержал и возмутился Скворцов тем, что кто-то столь бесцеремонно присваивает имя первого взвода и щеголяет им. - Дурницы захотелось? На натопленное, на готовенькое?
Но подошедших, видимо, не смутить было этим упреком. Дверь затрещала под натиском чьих-то могучих плеч.
- Товарищи, да это ж, мабуть, пополнение, - сам обрадовавшись своей догадке, воскликнул Вернигора.
Это предположение оживило всех.
- А и точно, не они ли?
- Ждем ведь.
- Говорят же, что не чужие.
Не кончили одеваться, открыли дверь. В завихрившихся клубах пара неясно обозначились, наполняя предбанник, кряжистые фигуры. Но вот пар стал опадать, пошел колечками низом. Болтушкин только что собрался натянуть на ногу сапог, а всмотрелся в стоявшего впереди солдата и растерянно выпустил сапог из рук, медленно, сам не веря своим глазам, приподнялся.
- Сергей Григорьевич! Дорогой мой!
- Ну, а не пускал ведь, не пускал, чертова кукла! - узнал и широко, всем своим зарумянившимся на холоде лицом осклабился Зимин.
В короткий миг перед глазами обоих встало их оказавшееся не последним прощание у Яхромы в дни зимней битвы за Москву. Привязав раненого Зимина к спаренным лыжам, четыре километра тащил его Болтушкин по глубокому снегу.
Уже в санроте, когда Зимин был переложен на нарты, запряженные веселыми, шумными лайками, наклонился к помкомвзвода - удастся ли еще свидеться? - крепко приник губами к запекшимся, зачугуневшим от боли губам Зимина. И долго затем смотрел, как по заснеженной равнине со звонким лаем и повизгиванием, с трудом различимая на блестевшем снегу, катилась диковинная упряжка.
- Ну и далече они тебя затащили, собачонки, коль через год только пришлось встретиться, - проговорил Болтушкин после паузы, наступившей вслед за первыми, как обычно, несвязными восклицаниями.
- Тогда-то? Эге, милый мой, да я тогда уже через месяц был на ногах. После того еще в два госпиталя заглядывал.
- Ну, извини, а я думал, что просто припозднился, залежался где-то.
- Где ж человеку нынче залежаться, Александр Павлович? - Разговаривая, Зимин между тем раздевался и сейчас похлопал по икре ноги, где багровел рубчатый шрам, кивнул на него: - Видишь? Это уже последний раз в Сталинграде отметился.
- И там был?
- Пришлось. Да вот и еще сталинградец со мной… - взглядом повел на Букаева. - Одним словом, все ребята хоть куда… Орлы! Как видишь, не теряются.
Орлы и в самом деле не терялись. То и дело хлопала дверь. Чертенков и Торопов уже дважды сбегали на реку за водой. Седых притащил охапку хвороста, и вновь загудело длинноязыкое жаркое пламя.
Обратно возвращались все вместе. С неба срывался сухой, вихрястый снежок, крутыми завитками ввинчивался в придорожные впадины, дымчато стелился по оголенным почерневшим тропинкам, курился и ластился у блиндажных накатов. И без того разгоряченные баней лица красноармейцев зарумянились на ветру еще больше. Но и ветер, и снежок сейчас только бодрили людей, и они шагали неторопко, весело, словно каждого впереди ждало тепло дома, а не пронизывающий до костей холод застуженных окопов.
Зимин и Болтушкин шли рядом.
- Ну, Сергей Григорьевич, отдохни с дороги да и готовься опять принимать взвод.