А Мирошников ничего не сказал, но подумал: "Почему я, собственно, должен кому-то угождать? То жене, то шефу Ричарду Михайловичу, который вовсе и не шеф, лишь директор фирмы?"
Дома Маша подобрела, отведав обед в мужнином исполнении, обед запили вчерашним компотом, и тогда Маша вопросила:
- А еще что-нибудь будет? Для души?
Она повторила шутливую фразу, которую произносил иногда сам Мирошников. Без улыбки он ответил:
- Будет и для души.
И выволок из заморозки пломбир. Маша захлопала в ладоши, Витюшка закричал "ура!". Пломбир размяли, размягчили, чтоб не был холодным, сдобрили смородиновым вареньем, и вкуснота получилась необыкновенная. Это было поистине для души…
18
Мирошников предлагал поехать к старикам еще в субботу, повечеру, - там бы переночевали, и воскресное утро было бы уже дачным. Но у жены были свои планы - уборка квартиры, - и она непреклонно произнесла:
- По-е-дем зав-тра!
И сколько ни уговаривал ее Мирошников, ответ был одномерный:
- Ут-ром! По-рань-ше!
Ну завтра так завтра. Поедем. Пораньше. На ермиловскую дачу. Которая когда-нибудь станет Машиной и, следовательно, его. И он будет вполне современный, преуспевающий человек: квартира, машина и дача. А здорово бы вместо дачи уехать куда-нибудь далеко-далеко, к черту на кулички, где новые люди и новая жизнь и где он сам бы стал новым. Юношеские мечтания? Они самые. К тридцати пяти можно обойтись и без них.
Витюшу уложили рано: после школы не поспал, а завтра вставать чуть свет, на электричку в восемь пятнадцать. Сын протестовал, капризничал, но уговорили - лег и быстренько уснул, несмотря на то, что над головой было шумновато. Сперва токарь скандалил со своей половиной, кричали, топали, падали какие-то вещи, затем воцарилась тишина, и затем уж токарь неумело, фальшивя, играл на баяне, и его половина пела под баян: "Ему сказала я: "Всего хорошего", а он прощения не попросил…" Это означало полное примирение супругов, своего рода семейную идиллию.
Не проснулся Витек, и когда Вадим Александрович включил пылесос и начал шуровать по дивану, креслам, коврам и дорожкам. Видать, парень умаялся за день. Пускай поспит всласть. Маша вытирала пыль с мебели, протирала обувь, переставляла посуду, стирала кухонные полотенца. А Мирошников под урчание пылесоса думал: "Что делать с дневником, с письмами отца?" И решил: увезу на дачу, подальше с глаз долой, пристрою где-нибудь в чулане, пусть там и лежат, захочется перечитать? А не захочется, полежат нетронутые. Все же память об отце. Сохранит их, не сожжет…
Утром сказал жене:
- Давай на вокзал поедем на такси…
Она вопросительно глянула. Он пояснил:
- Вещичек многовато… Позволим себе эту роскошь - взять такси…
- Позволим… Витенька, не копайся…
- Я не копаюсь… Ура, на такси! А то все автобусом да автобусом…
- Вот именно, - Мирошников подмигнул сыну. - Знай наших! Завтра в классе расскажешь…
- Про такси?
- Ну да.
- В классе не очень-то удивишь. Такси… Женьку Свириденко, Наташку Помозову, Эдика Штейна, Васю Конкина родители на своих машинах привозят… И еще Надьку Фролову, Нинку Сидорову, Славу Петрикова…
- Заладил! - прервала его Маша. - Этак весь класс перечислишь… А нам некогда!
- Точно, некогда! - сказал Мирошников, подумав: обзаведутся и они "Жигуленком", и подбросить сына в школу труда не составит. Вот только ладно ли это, что детей возят на уроки на машинах? Но как все, так и они с Витюшкой. Коль будет мотор, будем кататься…
На проспекте не было плотной стены спешащих москвичей, Мирошников привык к этой тесноте, и в воскресенье ее не хватало. Улицы пустынны, трамваи и автобусы почти пустые - вот бы такое в рабочий день! Но на углу, подле магазина "Жемчуг", который ради плана работал и в воскресную рань, толпилась очередь на такси. Машины с шахматной полоской по борту подъезжали и уезжали, некоторые оставались ждать клиентов, когда те выйдут с покупками.
Мирошниковы заняли очередь, терпеливо переминались. Очередь, однако, двигалась медленно, зато терпение у Маши иссякло быстро. Она прошептала:
- Надо было на девятнадцатом автобусе ехать. Или уж если на такси, так заказать. Заранее…
Вадим Александрович помотал головой, это значило: до остановки девятнадцатого надо переть, а заказанная тобой "Волга" придет к подъезду, когда на счетчике уже будет рубля полтора, жалко платить ни за что, конечно, странный порядок - оплачивать холостой пробег машины пассажиру, раньше такого порядка не было, кто-то додумался.
Неизвестно, поняла ли жена его мысленный монолог, но тут продвижение к заветной цели ускорилось настолько, что следующая машина была бы Мирошниковых. Была бы… Не ко времени, скрипя протезом, подковылял старикан в кроличьей шапке и в ботах, попросил Вадима Александровича:
- Разрешите мне без очереди? Я инвалид войны…
- Ну, разумеется. Пожалуйста, - сказал Мирошников.
Стоявшая за ним женщина - в серьгах, браслетах и кольцах, половина "Жемчуга" на ней - заорала:
- По какому праву? Дед, становись в хвост!
Мирошников объяснил:
- Участник войны. Инвалид. Положено вне очереди…
- Это в поликлиниках и аптеках положено, а не здесь. Ничего не знаю! Много их таких!
- Не так уж много, - сказал старикан. - Скоро и вовсе не останется…
- А откуда видно, что инвалид войны? Может, по пьянке ногу потерял…
- Могу показать удостоверение. - Старикан полез за пазуху.
- Не надо, папаша, - сказал Мирошников.
- Не-ет, пускай покажет! - Бабеха вопила так, будто у нее отнимали драгоценности.
- Да поимейте ж вы совесть, гражданка! - не выдержала и Маша, а за ней и вся очередь - молодые и пожилые - взяла бабеху в оборот. Та неробко отбивалась:
- Совестью попрекаешь? Ишь ты, интеллигенция… А вы, юноша, меня не учите, вы свою жену учите… А ты чего, тебе больше всех надо? Напялил дубленку и воображает, что он министр! Ха, правила я получше вашего знаю! Сам нахал!..
Подъехала "Волга", Мирошников посадил старикана. Бабеха не унималась:
- Ишь, благородный! Следующая машина моя! А ты как хочешь…
Но у следующей "Волги" Мирошников оттер ее плечом, Маша с Витюшкой сели в салон, сам он поместился рядом с шофером:
- На Ярославский.
Машина рванула, обволокла газом беснующуюся тетку. "Ну и ведьма, - подумал Вадим Александрович. - Можно понять, почему генерал Ермилов избегает очередей… И как представить себе отца, столкнувшегося с подобной бабой? Наверное, предпочел бы отстоять в самой длинной очереди, чем выслушивать оскорбления…"
Проехали метров сто, и Витюшка спросил:
- Мам, это плохая тетя, да?
- Плохая, - сказала Маша. - И давай не будем об этом больше…
И Мирошников согласился: не будем. Что отравлять себе воскресное настроение из-за какой-то хамовитой бабы? Конечно, стерва. Унизила, оскорбила старика, да и всех их заодно. Отвести бы ее в милицию, как-никак он дружинник. Времени нет. Да и что ей будет? Пожурят и отпустят. Она ж не хулиганка, хотя это и не лучше хулиганства. Ну, черт с ней!
И вместе с тем эта баба, или, скажем так, женщина, будила любопытство, желание понять ее, разобраться в причинах, которые и превратили ее из женщины в бабеху, разукрашенную дорогостоящими побрякушками. Конечно, об этих причинах можно лишь гадать. Одно верно - когда-то ведь и она была чистой, хорошей девочкой. В детстве все чистые и хорошие, откуда ж потом берутся подлецы и негодяи? А любопытно была бы проследить ее судьбу! Увы, дневников соответствующие дамы не ведут и исповедоваться никому не будут. Ни себе, ни тем более посторонним.
И на вокзале, когда брали билеты и спешили по платформе, и в вагоне, когда рассаживались, Вадим Александрович каким-то боковым, мимолетным зрением выхватывал из толпы лицо, которое сменялось другим, и так мимолетно пытался разгадать сущность человека. Это было, разумеется, бесплодное занятие, он это понимал, и все-таки хотелось уяснить, что же за люди кругом, какова их судьба, от чего они ушли и к чему пришли либо придут. Наивно и глупо, ибо, чтоб узнать человека, надо с ним пуд соли съесть. А может, и больше…
Состав дернулся, вагон качнуло, лязгнули буфера. Платформа под крышей сдвинулась назад. Тяжко проворачивались колеса, постукивая на стыках. Вот уже и платформа кончилась, и электричка набрала ход. Остановки будут довольно часты, хотя поезд не до Загорска, а дальше, до Александрова. Но что, если б сесть на поезд дальнего следования и рвануть в Иркутск, Читу, Хабаровск или Владивосток? А? Был бы номер? Номера не будет, потому что Мирошников сойдет на платформе Семхоз, перед Загорском. Вместе с женой и сыном. И с вещичками, коих многовато. А Семхоз обозначает: семеноводческое хозяйство. Было такое здесь да сплыло, а название платформы с той поры осталось. Итак, вперед, на Семхоз!
Электричка дергалась, будто ее кто подталкивал, и Мирошников посмотрел наверх: как там сумки и рюкзак, не свалятся ли с полки, если рюкзак свалится - добре даст по голове. А в рюкзаке и дневники и письма, весомый будет удар. На лавке напротив - юнцы, тоже с рюкзаками, кинутыми прямо на пол, в проходе, юнцы щеголяют словечками "невезуха" и "безнадега", жизнерадостно хохочут вокруг портативного магнитофона, из которого мяукает какой-нибудь вокально-инструментальный ансамбль, - эти ВИА расплодились, что поганки после дождя.