Мирошников порылся в кармане, нашел среди мелочи двушку. Автомат ее съел, не сработал. Пришлось перейти в соседнюю будку, побренчать мелочью. На этот раз телефон сработал, и Мирошников услышал знакомый голос:
- Вас слушают.
- Машенька, это я…
- Что стряслось? У тебя какой-то необычный тон…
- Да понимаешь, отец преставился…
- Преставился?
- Ну, умер…
- Александр Иванович умер? Как же это так? - Маша часто-часто задышала. - Когда, что?
Мирошников объяснил, что, как и когда. Маша сказала совсем тихо:
- Вадим, я тебе сочувствую…
- Спасибо, Машенька!
- Что же ты теперь делаешь?
Мирошников объяснил и это. Жена сказала уже погромче:
- Держи меня в курсе. Рассчитывай на мое участие и помощь. Что там потребуется…
- Надо бы собрать поминальный стол… Из крематория приедем… На сколько персон? На десяток, я думаю… Если что - раздвинем стол… Отпросишься с работы?
- Коль необходимо… Но тогда я не сумею попрощаться с Александром Ивановичем.
- Понимаю…
- Попрощайся и за меня. А я уж займусь по-мин-ка-ми.
Мирошников что-то хотел сказать, но в стекло кабины застучали монеткой - не дадут поговорить, поторапливают, - и он опустил трубку на рычажок. Выходя из кабины, осмотрел того, кто стучал, - юнец, дубленый, долгогривый и, разумеется, с мефистофельской бородкой, довольно, впрочем, жидковатой. Ему наверняка точить любовные лясы с какой-нибудь девицей, тоже насквозь современной, а тут о серьезном, о необратимом. Нет, быт и высокое идут рука об руку, ничего здесь не переделаешь. А жаль! Отрешиться бы в т а к о й момент от всего земного, тянущего человека вниз. Ну, может, и не вниз, однако и не вверх. Как эскалаторы в метро: один несет вверх, другой - вниз, куда надо, туда и езжай. Если б так можно было в жизни! Но жизнь, не спрашивая, сама несет тебя…
Мирошников понимал: все эти рассуждения и отвлечения - от желания как-то приглушить то, что возникло и не опадало в душе: умер все-таки не кто-нибудь, а родной отец, какой-никакой, а родной, вот именно… И вдруг ощутил: отдаляет - хотя бы в мыслях - встречу с умершим, потому что не отец виноват перед ним, а он перед отцом, вечная вина живого перед мертвым. И перед матерью виноват. И еще как! А перед Калерией Николаевной, насколько помнит, такой вины не чувствовал, когда она скончалась. А скончалась она едва ли не одновременно с мамой, такое вот совпадение, отец схоронил сразу двух женщин, оставшись, по существу, одиноким. Выходит: перед родной кровью я виноват, перед чужой нет? Наверное. И что в этом предосудительного?
Вадим Александрович шел, ехал трамваем, опять шел, опять ехал троллейбусом, и мысли наплывали одна на другую, взвинчивая и даже раздражая. Ибо хотелось сосредоточиться на деле - как похоронить отца и провести поминки. То есть сделать то, что необходимо и неизбежно. И через что надо переступить, как бы тяжко это ни было.
Он вылез из троллейбуса, осмотрелся. Ага, вон тот переулок, где отцов дом, двенадцатиэтажная махина-башня. Вошел в подъезд, набрал шифр, поднялся в лифте, вышел где надо на лестничную площадку - для горожанина привычное, изо дня в день, а казалось, проделывает нечто необыкновенное. Потому, очевидно, что все это приближало его к бездыханному телу отца.
Нажал на кнопку звонка, в квартире, слышно было, трельчато отозвалось. Но обитая дерматином дверь с глазком не открывалась, и Мирошников в первую минуту подумал: отец-то не может встать и открыть. Нелепость подумал, сам тут же сообразил, что это так. Однако ж кто-то из живых должен быть в квартире, тот же Синицын Петр Филимонович или еще кто-нибудь? Почему-то стало жутковато оттого, что не может попасть к мертвому отцу, хотя между ними лишь обитая дерматином дверь и каких-то пять шагов.
Скрипнула дверь напротив - ах да, это сто пятая квартира, - выглянула соседка в цветастом кимоно, бигуди небрежно прикрыты косынкой. Низким цыганским голосом почти пропела:
- Никого нет.
Мирошников хотел спросить: как никого, там же отец? - но вместо этого спросил:
- Ключи вам не оставляли?
- Нет, - пропела соседка. - А вы кто?
- Я сын Александра Ивановича.
- А-а, понятно… Видите ли, его тело увезли.
- Зачем?
- Как зачем? Вы же сами понимаете…
- Ах, да! Извините…
- Не за что. Вы разнервничались, я понимаю… Примите соболезнования…
Мирошников молчал, дабы с языка не сорвался глупый вопрос.
- Вы, наверное, хотите подробностей… Ну, Александр Иванович вечером позвонил мне, я открыла, увидела: бледный, лица нет, шатается. "Вызовите "Скорую", мне плохо…" Я даже не управилась спросить, что плохо, - с сердцем или еще что. Но очень плохо - факт… Он ушел к себе, я к телефону. С волнения забыла, как набирается "Скорая помощь". Набираю 01 - при пожаре, оказывается. Набираю 02 - милиция. Наконец 03 - "Скорая"… Удивительное явление - реанимационная бригада на "рафике" прибыла почти тут же… Да что же мы стоим? - спохватилась она. - Будьте любезны, заходите ко мне, подождете…
Вслед за хозяйкой Мирошников перешагнул порог. Она продолжала сыпать словами:
- У реаниматоров техники, как у телевизионщиков! Но было поздно, бесполезно, сосед уже умирал. Никак не могли найти вену, они пропали, пришлось взрезать руку, установили капельницу… Началась агония… Помер, не приходя в сознание… Они констатировали смерть, написали соответствующую бумажку… А сейчас он в морге…
- Да, - сказал Мирошников.
- Вы устраивайтесь, я на кухню…
Пока хозяйка ставила на газовую плиту чайник со свистком и звякала чашками-ложками, Мирошников вспомнил, как год назад пришлось побывать в институте Склифосовского, точнее, в морге. Пропал сотрудник объединения, застенчивый, молчаливый очкарик: уехал из дому, на службу не приехал - и как в воду канул. Всполошилась жена, всполошилось начальство, подключили милицию, в итоге Ричард Михайлович поручил Мирошникову отправиться в морг и поискать пропавшего коллегу среди неопознанных трупов. Он приехал под вечер, его встретил хозяин этого заведения - горбатый, кривоногий и кривоглазый человек с овчаркой. Она подозрительно обнюхала Вадима Александровича и отошла. А хозяин с усмешкой пробурчал: "Ну, иди смотри. Не забоишься?" Вадим Александрович отрицательно покачал головой. Вслед за ними спустился в подвал, и его покачнуло: на столах лежали мертвые тела, в нос ударил запах формалина. Преодолевая тошноту и некую заторможенность, Вадим Александрович переходил от трупа к трупу, заглядывал в лица. Коллеги не обнаружил и на свежий воздух выбрался, пошатываясь. Было муторно, надо немедленно выпить, и Мирошников тут же заскочил в магазин. Однако водка совершенно не подействовала и легче не стало.
А коллега объявился через пяток дней, живой и невредимый. Выяснилось: сел в электричку и подался в Рязань, бродил там по родному городу, голодный, обросший щетиной, не соображающий, что делает. И еще выяснилось: давняя семейная драма, такие о т л у ч к и у него бывали и раньше. Потом он уволился, а Вадим Александрович без содрогания не мог вспоминать этот адрес: Колхозная площадь, институт Склифосовского, морг…
Помешивая ложечкой, пил чай, слушал хозяйку - она рассказывала, какой вежливый и обходительный был Александр Иванович, - и думал, что после вскрытия отца не оставят в морге, а привезут на квартиру. Откуда поедут в крематорий, туда и надо везти, да ведь и гроб предварительно купить… Синицын Петр Филимонович что-то толковал на сей счет, но все в голове перепуталось.
Чай был выпит, рассказы о положительных качествах отца иссякли, хозяйка занялась своими кухонными делами, а Мирошников, извинившись, попросил позволения (вежлив, воспитан, как и Александр Иванович!) позвонить жене. Маша решала все вопросы быстро и категорично, подтвердила; гроб установить в квартире Александра Ивановича, там попрощаться с покойным, а поминки - у них, у Мирошниковых. Да-да, Синицын Петр Филимонович, помнится, то же предлагал…
Тогда зачем ему здесь сидеть? Затем, что отца привезут сюда попрощаться. Много придет? Все-таки студенты и преподаватели уважали его и, кажется, даже любили. Что-то в этом роде говорил утром по телефону и профессор Синицын, да, точно, он назвался профессором. И отец ведь был профессором, между прочим. Читал курс о проходке туннелей, что ли, в кругах железнодорожных строителей он был известен, книги имел, чуть ли не кафедрой заведовал, когда был помоложе.
И внезапно перед глазами явственно возникла картина: в ночь отцу стало плохо, кутаясь в пижаме, он кое-как доплелся до двери, позвонил соседке, вернулся и упал без чувств. Хотя где-то Вадим Александрович читал, что ночью обычно приключаются инфаркты, а инсульты по утрам. Или наоборот? Кровоизлияние в мозг, паралич, смерть… Пока они прохлаждались на даче…