На КП полка они с Козицким подхватили автоматы - чьи? Наверное, погибших - и теперь с ППШ на плече Чернышев чувствовал себя уверенней (впрочем, никогда не паниковал). И бодрей (боли в предплечье будто и не было вовсе). И смелей (хотя труса сроду не праздновал). И сильней (появилась размашистость, неудержимость шага). А спешить надо было! Ведь продолжался артиллерийско-минометный и пулеметный обстрел, штурмовка с воздуха, вот-вот пойдут танки и пехота. Чернышев был убежден: окажется он ко времени в батальоне - для батальона атаки окончатся благополучно, хотя бы относительно благополучно.
Василь Козицкий начал приотставать, заканючил:
- Товарищ канбат, сбавьте темпы! Не поспеваю! Не двужильный!
- Не сбавлю. Поспевай, - жестко сказал Чернышев. - Нас ждут.
- Так я ж вотще пораненный…
- Я тоже. Не отставай!
После этого Козицкий не раскрывал рта, пыхтел сзади, но как будто не отставал. А бежать, точнее - пытаться бежать было непросто. И не потому, что они слабаки, а потому, что все перепахано, перековеркано, ход сообщения, траншея завалены глыбами, то выбираешься наверх, обползаешь завал, то снова верзишься в траншею, которая до пупка. Но и такая, по пояс, все ж таки укрытие, можно пригнуться в случае чего, даже лечь на дно. Но ползти и ложиться некогда, быстрей, быстрей на НП полка, оттуда - в свой батальон. Что с ним, как он, первый стрелковый?
Наблюдательный пункт полка был так же разбит, как и командный пункт: осел, скособочился, стояки еле выдерживали, накат раскидало прямым попаданием, вход завален. Чернышев еле протиснулся в блиндажик, сквозь сумрак разглядел: в углу телефонист остервенело крутил ручку полевого телефона, взывал в трубку:
- "Волга, "Волга"! Я "Кама", я "Кама"! Отвечай! "Волга", "Волга"! Молчит, стерва!
- Связь! Иначе душу вытряхну!
- "Волга", "Волга"…
Над телефонистом, как глыба в траншее, нависал командир полка: грузная, сутулая спина, на затылке из-под фуражки белели бинты. Чернышев, запинаясь, доложил:
- Товарищ майор… Капитан Чернышев…
Командир полка повернулся всем туловищем, держась руками за голову. В лице ни кровинки, и где моложавая бравость, где орлиный взор, усы и банкенбарды поседели от пыли, шпоры не звонили малиново - обреченностью повеяло на Чернышева, и лишь фраза: "Едри твою вошь" - напоминала того, каким знал и любил майора.
- Благодарю, Николай Николаевич, - проговорил командир полка. - Видишь, как сложилось. Временная оборона, едри твою вошь… Ориентирую: положение аховое, потери большие. Но чревато еще худшим… если не получим подкрепления… Засекаешь?
- Так точно, товарищ майор! - сказал Чернышев, преданно заглядывая ему в глаза и будто этой преданностью желая командиру полка стать прежним, ну хотя бы медсанбатовским, гонявшим картежников, да ведь картежники уже мертвы, мертвы.
- Пойдут танки - жги их гранатами. Пехоту отсекай от брони, прижимай огнем, не давай продвинуться… Восстановится связь - артиллерия выручит. Но связи нет…
- Ясно, товарищ майор, - сказал Чернышев, хоть ясности не было ни в чем.
- Офицеров полка я разослал по батальонам, все комбаты выбыли… У тебя - начальник связи, капитан Агейчик. Немедля гони его сюда, пускай связь налаживает… едри твою вошь! Без связи нам хана…
- Понял, товарищ майор! Разрешите идти?
Майор неверным, качающимся шагом подошел к Чернышеву, обнял:
- Иди! Восстановят связь - докладывай. И держись, Николай Николаевич…
- Слушаюсь, товарищ майор!
Чернышев не козырнул, не повернулся налево кругом, как положено, а попятился, вывалившись из землянки. Козицкий поддержал его, нетерпеливо спросил:
- Ну, чего… майор?
В ходе сообщения Чернышев враз утратил наигранно бодрый тон, сказал мрачно:
- Хреновое положение. А будет хуже.
- Утешил товарищ майор, нечего сказать. - Козицкий с осуждением покачал головой и одновременно скривился: двигаешь башкой - отдается в раненой шее.
Чернышев примерно знал, где его батальон: правее полкового НП, метрах в семистах за тем вон лесочком. Он опять подумал: будет в батальоне, будет и порядок, выстоят, комбат-1 чего-то стоит. Скорей туда, скорей к своим солдатам! Пока не залязгали вражеские танки, ведя за собой, как на привязи, автоматчиков. Все-таки было непонятно: уже сколько времени немцы обстреливают наши позиции, бомбят с воздуха, но не атакуют. А ведь танковые двигатели гудят на довольно протяженном участке. Нельзя же столько прогревать их. Маневрируют? Стягиваются в одном направлении? Где нанесут основной удар? Откуда знать о том комбату-1 капитану Чернышеву?
(Действительно, откуда знать? Если и вышестоящее командование не ведало, что задумали немцы. А задумано в штабе группы армий было следующее. Советский стрелковый корпус выдвинулся клином, который можно было подрубить у основания, взять три дивизии в клещи, окружить, расчленить и по частям уничтожить. Хватало ли у немцев сил и средств для этой операции? Вполне. Если только оголить второстепенные участки. Но что значит - второстепенные, коль советские войска наступали на широком фронте? Пока что наступление приостановилось, и есть соблазн использовать резервы, всей мощью ударить по трем дивизиям, доказать вермахту и фюреру, на что способно командование этой группы армий. План был авантюрный: даже если б он удался, резервы были бы израсходованы, и возобновись советское наступление - что тогда? Но Гитлер сам был авантюрист, он одобрил эту идею. Хотя авантюрность своего плана видели и немецкие генералы, карьерные соображения, однако, перевесили, можно было заполучить, пусть и кратковременное, расположение фюрера, а это лучше, чем впасть в немилость: кому улыбается быть отстраненным от командования? Генералы думали о сиюминутном успехе, о последствиях старались не думать, а если и думали, то утешали себя: войне скоро конец, тут главное - уберечься от гнева фюрера сегодня, завтра же видно будет, может быть, произойдет какое-нибудь чудо. Так вот и началось это внезапное для нас немецкое контрнаступление. С мощной и необычайно продолжительной артподготовки, которая должна была снести оборонительные позиции русских.)
И все же Чернышеву с Козицким пришлось залечь: с включенной, надрывно воющей сиреной, посверкивая оперением на солнце, пикировал "мессер", на выходе из пике сбросил бомбу, лупанул из пушки - сильный взрыв, и следом взрывы послабее, как осколки от того, большого, бомбового разрыва. Впрочем, осколки были и вполне натуральные: так и пропороли вверху вместе с горячими взрывными волнами. Чернышев и Козицкий встали, отряхнулись. И тут же метрах в сорока-пятидесяти вразброс легло шесть-семь мин, осколочки тоже подходящие. Козицкий недовольно сказал:
- Утешил товарищ майор, ничего себе…
- Опять за свое? Майор сказал правду.
- Правду… Тошно от нее!
- Еще тошнее, если… не будем готовы… к худшему…
- А хуже бывает, товарищ канбат?
- Бывает, Василь, бывает.
- Ну и вы утешили. Теперечка не страшно. - Козицкий как будто ерничал, хотя это на него не похоже.
- Вперед! - сказал Чернышев и, пригнувшись, забухал кирзачами по траншейному дну.
Если в батальоне кто и обрадовался ему по-настоящему, так это капитан Агейчик, начальник связи полка. Во всяком случае, встречные солдаты и сержанты в траншее, в окопчиках или молчаливо кивали Чернышеву, или скупо роняли: "Здравия желаю", или обменивались на ходу торопливым рукопожатием, а капитан Агейчик, низкорослый, юркий и с бегающими глазками, оживленно частил:
- Заждались тебя, дорогой Чернышев! Народ спит и во сне видит своего законного комбата! - Жахнул близкий разрыв, Агейчик поперхнулся, затем сызнова зачастил: - И у меня, друг, свои заботы в полку! Рации поразбивало, надежда - на проводную связь… Все связисты на линии, устраняют повреждения. Но нужен контроль! А я здесь.. Сейчас в полк - и займусь…
- Займись, - сказал Чернышев, подумавши: Агейчик рвется в полк, считает: там безопасней, хотя это почти рядом, снаряды неплохо достают, и безопасней вряд ли, но обязанности пускай выполняет непосредственные, связь необходима как воздух.
А солдат и сержантов было мало, ах до чего мало - живых. Мертвых - в избытке: на краю воронок, на брустверах, на дне траншеи и окопов, на открытых взлобках. Среди живых - много раненых. С тяжелыми ранениями эвакуированы в тыл, с легкими - остались в строю. Не то, что капитан Чернышев: ручку прострелило, и сразу в санбат. Он подумал о санбате и об Ане. Как она там? Вспоминает о Чернышеве? Вероятно, да. Вот и он о ней вспомнил. Может быть, до окончания боя больше и не вспомнит, не до того будет. Прости, Анечка!
Он прошел по обороне из конца в конец, стараясь своим видом подбодрить людей. А чем еще? Патронов и гранат в обрез, особенно противотанковых, приказал: при отражении атаки - экономить, бить наверняка. Окопы и траншея порушены, приказал: углубить сектора обстрела - расчистить, но зря не высовываться. Обнаружил еще двух тяжелораненых, истекающих кровью, так заваленных землей, что и сам-то случайно на них наткнулся, приказал: переправить немедля в санроту. И всем без исключения приказал: стеречь танковую атаку, не прошляпить появления пехоты.
А чужие двигатели уже не гудели - взревывали, и в бинокль было видно, как выползают из лесу, подминая кустарник, бронированные махины. На батальон шло - Чернышев мгновенно сосчитал - десять танков и пять самоходок: "фердинанды" двигались, подстраховывая, в общей линии, между танками. Вот это да! Знобящий холодок возник в груди и, будто пронзив ее, пробежал и по спине, по позвоночнику.