А через сколько-то минут, едва журавлиный клин истаял в голубовато-сером предосеннем воздухе, как передовые позиции взорвались грохотом и гулом. Будто люди спохватились и открыли беспорядочную стрельбу из всех видов оружия вслед перелетным птицам. Но люди стреляли друг в друга. Чернышев сразу же определил: артподготовка, и тут же еще - контрбатарейная стрельба. Наши начинают наступление? Однако ничто не предвещало его. Скрытность подготовки? И вдруг подумал: а что, если немцы начали контрнаступление? Ответил себе: ерунда, немцы нынче жидковаты, на контрудары у них кишка тонка.
Но к грохоту на западе прислушивался не без тревоги. Как и Аня, вмиг прильнувшая к нему. Как и все в медсанбате, кого этот грохот как бы пригвоздил на месте. Стояли и вслушивались во внезапный земной гром. Да нет, наверняка наши наступают! Однако почему ж тогда командир полка не вызвал его, Чернышева? Ведь Сидоров не т я н е т, а батальоном в наступлении надо командовать с толком. Непонятно. И даже странно…
Из солдатской палатки, как наскипидаренный, выскочил рядовой Козицкий - рот до ушей:
- Извиняйте, товарищ капитан! Чудок не сшиб вас с товарищем сестрой…
- Извиняю, - хмуро сказал Чернышев.
- Торопился на волю! Послухать, как наши гваздают по фрицу! Сызнова пойдем вперед, товарищ капитан!
- Наши гваздают?
- Товарищ капитан, а кто ж ишо? Фриц вотще уже не наступает, толечко обороняется.
- Вообще-то да…
- Вотще - да! Наши молотят! Будь здоров, а? Сестричка, а? Фрицюганам капут, товарищ канбат!
По раскрасневшейся физии, по косноязычию и взвинченности Василя можно было подумать: клюнул. Но ведь солдат и температурит? Но ведь солдат и радуется: наше наступление возобновилось! Конечно, наше наступление, чье ж еще? Прав Василь: немцы в последнее время только обороняются, о наступлении не помышляют. А шумок между тем на передовой нарастает, делишки, следовательно, разворачиваются.
Как всегда в такой обстановке, принялись названивать: из медсанбата и в медсанбат. И вскоре - как гром среди ясного неба - новости: артподготовка немецкая, но будет ли атаковать пехота - пока неясно, скорее всего будет, да и танки якобы подходят. Вот так новость! Ну, правильно, когда предстоит наше наступление, накануне всех легкораненых, более-менее способных держать оружие, отправляют обратно, в свои части, медсанбат, так сказать, разгружается. А сейчас об этом и не заикнулись…
Аню вызвал врач, она чмокнула Чернышева в щеку, убежала. Он растерянно оглянулся, потоптался, но тут его самого вызвали - в палатку подполковника медслужбы к телефону. Требовался он командиру полка. Из телефонной трубки рвался - на фоне снарядных разрывов - неуемный басок:
- Чернышев? Засекай: Сидорова убило…
- Убило?
- Не прерывай! При артналете погиб, вместе с ординарцем. Потому собирай шмутки - и одна нога там, другая здесь! С командиром санбата улажу!
- Слушаюсь, товарищ майор!
- Хватай попутную машину - и в полк!
Оба кричали, хотя слышимость была приличная, - кричали, может, оттого, что связь могла прерваться в любую секунду. Если рвутся мины и снаряды, то и телефонный провод рвется осколками, тут важно договорить.
- Понял, понял, товарищ майор!
- Передай трубку подполковнику!
Командир медсанбата не кричал, а только протяжно, болезненно вздыхал да кивал, под конец произнес:
- Договорюсь с боепитанием, на их машине подбросим…
Хорошо, что я в форме, мое при мне, подумал Чернышев, лишь к Анечке заскочить, попрощаться. Однако - куда бы ни забегал - ее не было. Вместо Ани набрел на Василя Козицкого. Тот мигом сообразил, что к чему, выпалил:
- Собираетесь куда, товарищ канбат?
- В батальон! Сидорова убило.
- Я с вами!
- Давай. С Сидоровым убило и ординарца.
- Буду у вас за ординарца!
- Давай.
Попутка с боеприпасами с капризной призывностью сигналила на проселке. Оглядевшись - нет, Ани не видно, - Чернышев вскочил на подножку, оттуда в кузов, подпихнутый вновь испеченным ординарцем, следом - Василь Козицкий. Сидеть на ящиках со снарядами, когда вокруг рвутся снаряды, - не слишком завлекательно. А чем ближе полуторка подруливала к передовым позициям, тем чаще сюда залетали фрицевские гостинцы, и подчас крупного калибра. Ясно было, что немецкая артиллерия бьет не только по передовой, но и по ближним тылам. И еще как бьет! А что ж творится на передке? На участке полка, на участке его батальона?
Подумал об Ане: не успел попрощаться, обидно, что не успел, как она о нем рассудит. Подумал: со справкой - что муж и жена - придется повременить, в сей час не до бумаг. И опять вслушивался в канонаду, всматривался поверх кабины, словно можно было что-нибудь разглядеть из низины, сквозь еловый густняк. А вот расслышать вполне можно: тяжелые снаряды, тяжелые мины, доносит уже и очереди МГ, но наиболее тревожащее - доносит гул танковых двигателей, да и танковые пушки лупят. Откуда у немцев здесь столько танков? А если это наши? Не успокаивай себя, комбат-1, готовься к худшему. И снова мысль: что с дивизией, что с полком, что с батальоном?
Как отдаленные не сотнями метров, а сотнями километров, не несколькими часами, а несколькими годами увиделась ему офицерская палатка в медсанбате и то, что было с ним этой ночью. И с Аней. А что будет с ним? И с Аней? Теперь, когда заварились такие события. Какие - такие? Да не шутейные в общем-то. И немцы не столь уж жидковаты, и дерутся с прежней яростью, - возможно, и с большей: ведь война-то подкатывает к их границам, а там покатит и по их землям. Вот и сражаются не на жизнь - на смерть.
- Товарищ канбат! - загудел над ухом Козицкий. - Чего же там происходит?
- Где там? - Чернышев нехотя повернулся к нему.
- На передовой, - Козицкий ткнул пальцем перед собой. - В нашем, значится, батальоне.
- Допиляем - разберемся.
- Трудно-то хлопцам, а?
- Наверно, нелегко.
- Но, товарищ капитан, вотще-то хорошо, что будете в батальоне.
- Да и ты не помешаешь, - чуть усмехнулся Чернышев.
- Не помешаю, факт! - И Козицкий так же бегло усмехнулся, а следом заорал благим матом: - Воздух, товарищ капитан! Воздух!
Чернышев, дальнозоркий, уже углядел: над передовой зависли, закружились в карусели "мессершмитты", несколько штук их устремились в наш тыл. На западе застучали авиационные пушки, начали взрываться бомбы, а этот пяток истребителей заходил на восток, вдоль грунтовок. Вот тебе и ж и д к и е фрицы! А где же наши самолеты? Как будто сорок первый!
- Что будем? Сигать? - закричал Козицкий.
- Если шофер остановит - сиганем в кювет! А будет прорываться…
Над дорогой пронеслась тень "мессершмитта", но одиночную машину не обстреляли, искали цель пожирней. Нет, все-таки не сорок первый, тогда гонялись не то что за автомашиной - за бойцом. Но когда "мессер" со свистом и воем пронесся над полуторкой, и Чернышев и Козицкий невольно пригнулись. А водитель нажал на все железки, молодец, шоферюга! Вроде проскочили, "мессер" уходил дальше, на восток.
И славу богу! Потому что погибнуть на полпути в полк, в батальон не входило в расчеты капитана Чернышева. Он нужен там, на передовой, и он будет там. Желательно одно - поскорей. Молодец, шоферюга: жал на третьей скорости. Ящики съезжали туда-сюда, и туда-сюда болтались в кузове капитан Чернышев и рядовой Козицкий. Ничего, еще быстрей, еще быстрей!
На полковом командном пункте майора не было, начальник штаба, пропыленный, задымленный, в бинтах, сказал Чернышеву:
- Вовремя прибыл! Дуй в батальон! По телефонной нитке… хотя и перебита…
- Провожатый будет? - спросил Чернышев.
- Лишних людей нету. Доберешься сам. Сперва до полкового НП, кстати, там майор… А оттуда рукой подать до твоих позиций.
- Понял, - сказал Чернышев. - Двинули, Василь!
Еще когда они спрыгнули в лощине - дальше полуторка не пошла, здесь должна разгружаться, - Чернышева неприятно поразило количество воронок, свеженьких, едко курившихся дымом. Буквально все перепахано, изрыто взрывами земли больше, чем нетронутой, березняк посечен, размочаленные стволы, иные деревья вырваны с корнем.
"Не жалели немцы боеприпасов, - подумал Чернышев. - Да и сейчас не жалеют".
Взрывы сотрясали землю беспрерывно, ближние и дальние. Столбы огня и дыма будто вырывались из недр там и сям, кое-где сливаясь один с другим, словно спаренные. И порушено было все: блиндажик полкового КП, мелкие, наспех вырытые окопы, траншея, прерывистый ход сообщения, пулеметные площадки, огневые позиции артиллерии; подбитая, с сорванной гусеницей тридцатьчетверка, упершаяся орудийным стволом в землю, исходящая жирным чадом самоходка, перевернутые вверх колесами пушка и санитарная двуколка, догорающий остов завалившегося "студебеккера", искореженный "максим", сплющенный ручной пулемет, помятые каски и неубранные трупы - наши, славяне, обезображенные, полузасыпанные песком и суглинком.
На своем веку Чернышев всякого повидал, но эти разрушения, эти приметы войны и смерти по-особому задели. Оттого, быть может, что целое лето гнали немцев, привыкли к победам, да и полная, окончательная Победа была недалече - вон там, за Вислой, за Одером и Эльбой. Но проклятые фашисты не пускали туда, к Висле, Одеру и Эльбе. Вон что понавытворяли…