Некогда было сделать втык подчиненным за самовольный отход, потому что надо встретить контратаку как положено. И как положено отбить. Почудилось, что подчиненные отводят глаза. Совестно перед своим ротным? Пропесочить их все равно нужно, только после, когда позволит обстановка. Правда, он и сам драпал к первой траншее. А вот уж ее-то не отдавать ни за что! Коль мы на высоте, то вцепиться в нее зубами!
- Прицел… залпом… пли! - рубя слова, выкрикнул Воронков и выпустил очередь - это и было сигналом; рота, вернее, то, что от нее оставалось здесь и что стянулось сейчас к Воронкову, - все прильнули к оружию, нажали на спусковые крючки, изреженный, растрепанный залп выплеснуло из траншеи.
Немцев это не отрезвило. Было видно, как несколько фигур упало. Но цепь сомкнулась, и те две группы - слева и справа - соединились с цепью, наступая у нее на флангах. В итоге - штыков сто, по-нашему почти рота. Идут в полный рост, кое-кто и бежит. На ходу палят из приставленных к животам автоматов: буквально поливают перед собой свинцом. Но они на виду, а рота Воронкова - в укрытии, это огромный плюс! И нас запросто не выкуришь…
Вдруг заметил давешнего пулеметчика-туркмена, приказал:
- Тащи "дегтярь" во-он туда! Ударишь им во фланг! Живо!
Туркмен со всех ног кинулся, расталкивая в траншее встречных-поперечных, - к выступу, с которого и впрямь сподобно стебануть контратакующих фрицев. А они, стреляя и горланя, подходили к траншее, уже готовили гранаты к броску. Воронков скомандовал свое:
- Прицел… залпом… пли!
Из траншеи по немцам ударили неплохо, особенно ручпулемет туркмена… как же его зовут, путается лейтенант Воронков в инородных фамилиях. Ну да привыкнет. Если ребята останутся в живых. И если он сам уцелеет. Может, еще пуд соли вместе съедим.
И опять:
- Рота… залпом…
И опять ударили, хоть и разнобойно, но прицельно. Покуда перезаряжали оружие (Воронков сменил диск), немцы еще подошли, начали метать гранаты. Рота Воронкова ответила залпом, и тут ей помогла восьмая рота, - крепкий у соседа залп получился. Немцы снова швырнули гранаты с деревянными ручками и повернули вспять - отходили они шустрее, чем подходили, и люди из батальона капитана Колотилина успели пострелять им вдогонку, свалить кое-кого.
Эх, незадача: многие немецкие гранаты угодили точно - в траншею. Некоторые из них были выброшены обратно, взорвались за бруствером, но некоторые - в траншее. И также свалили кое-кого. А тут еще и немецкие орудия из тыла, из-за высоты, ударили - опять же довольно точно по траншее. Теперь фрицевские боги войны клали снаряды туда, где фрицев не было. Налет был кратким, однако раненых и убитых добавилось.
И среди убитых те, с кем Воронков возрождал девятую роту: Дмитро Белоус, Петро Яремчук, Женя Гурьев. Неживые, бледные, залитые кровью лица, у Гурьева снесено полчерепа, комки земли застряли в русом чубе Белоуса, в вислых усах Яремчука. Пачкаясь в липкой крови, Воронков поцеловал каждого в ледяной лоб, и оттого зазнобило. Выпрямился - и земля качнулась под ним, как при взрыве. Простите и прощайте, ребята. На том свете свидимся.
Убитых Воронков приказал снести в одно место, чтоб похоронная команда после боя не затеряла кого. Раненым делали перевязки, а лейтенант подумал: где санинструкторша и ее санитары? А они были неподалеку и, легки на помине, ввалились в траншею: чумазая, растрепанная, в разорванной гимнастерке санинструкторша и два угрюмых, на возрасте, дядьки с брезентовыми носилками.
- Будем эвакуировать тяжелораненых, товарищ лейтенант, - сказала Лядова. - А которые легко - я перевяжу…
- Давай, - сказал Воронков.
Лядова кого сама перевязала, кому подсказала, как перебинтовать товарища, - обрабатывать раны надо было побыстрей. Воронкову померещилось: в густые, едкие запахи тротила, гари, дыма вторгся пресный запах крови. Которой пролито уже обильно…
За медициной в траншею ввалилась связь: два крепыша-телефониста тянули с катушки провод, старший из связистов, с полевым аппаратом, доложил Воронкову:
- Товарищ лейтенант, нитка готова… Связь с комбатом!
- Уже есть?
- Будет! - Он прокричал в трубку. - "Днепр", "Днепр"! Я - "Сосна"! Как слышишь? Алло? "Днепр", "Днепр"! Я - "Сосна"! А? Слышишь? Хорошо, хорошо…
- Ну? - спросил Воронков нетерпеливо.
- Комбат на проводе, - сказал телефонист, передавая трубку Воронкову.
Тот взял ее и услыхал совсем близкий голос капитана Колотилина:
- Ты в какой траншее, Воронков?
- В первой.
- Как в первой? А кто во второй?
- Немцы.
- Ну, вы вояки, как погляжу… Подымай роту в атаку, и чтоб вторая траншея была очищена от гитлеров… твою мать…
Этим матюком будто оплеуху влепили. Воронков сперва растерялся, затем сказал более-менее спокойно:
- У меня большие потери…
- Взять вторую траншею! Или хочешь, чтоб я повел твою роту в атаку? Учти: переношу свой НП в первую траншею, к тебе! Атакуйте на пару с восьмой ротой!
В трубке щелкнуло, как пистолетный выстрел. Воронков отдал трубку телефонисту, провел грязной кистью по грязному лбу, поправил каску. Спросил:
- У кого фляга? С водой?
- Прошу, товарищ лейтенант! - Старшина Разуваев поднес фляжку в войлочном чехле. - Еще до наступления набрал. Та еще водичка…
Запрокинувшись, двигая острым кадыком, будто пропарывавшим тонкую мальчишескую шею, Воронков отпил из горлышка несколькими глотками. Рука у него дрожала, вода расплескивалась, струйками стекала по подбородку, прочерчивая дорожки на пыльцой коже. Оторвавшись от горлышка, другою рукой провел по щеке, словно стирая пощечину. Да-а, врезал комбат.
- Ценные указания, товарищ лейтенант? - Старшина Разуваев кивнул на телефонную трубку.
- Ценные, - сказал Воронков. - Атаковать надо, Иван Иваныч.
- Надо-то надо, да чем? Немцев вон сколь… Нас - пшик!
- Атакуем вместе с восьмой ротой.
- У них побито не меньше.
- И все-таки: будем брать вторую траншею. Во взаимодействии с восьмой ротой.
Разуваев махнул рукой, крякнул и ничего не сказал. И это молчание опытного вояки расстроило Воронкова окончательно. Обороняться умеем, за два годочка наконец научились. А наступать - не умеем. Хотя почему не умеем? Разве Сталинград не доказал обратное? Умеем, и еще как! Может, ты лично не умеешь, лейтенант Воронков? И когда научишься? Ведь за плечами-то пара лет! Но он не столько их провоевал, сколько пролежал в госпиталях. Так когда же скажешь себе: я толковый командир? Сегодня или никогда!
Об этом исхитрился подумать Воронков, пока, приказав Разуваеву готовить людей к атаке, бегал к соседу, командиру восьмой роты, младшему лейтенанту, флегматичному великану под два метра, который был в основном озабочен тем, чтоб не слишком высовываться из траншеи. Договорились: атакуем по красной ракете Воронкова, он будет г л а в н о к о м а н д у ю щ и м, поскольку старше по званию.
Притопав в свою роту, Воронков застал ее в полном порядке: с пункта боепитания пополнились патронами, гранатами, оружие проверено, дозаряжено, обмотки перемотаны - не развяжутся. И раны перевязали. У тех, кто остался в строю. И внезапно среди пропотелых, чумазых, в драных гимнастерках и штанах, в бинтах Воронков углядел с в е ж е н ь к о г о, не побывавшего в бою. Это был сержант Семиженов, законный ротный старшина! Он подошел к Воронкову, смущенно объяснил:
- Обед привезут повара, без меня обойдутся. То ж со скатками, ездовые привезут… А я не выдержал, хочу воевать… Не серчайте, товарищ лейтенант!
- Не серчаю, Юра, - сказал Воронков. - Даже благодарен… Сержантов в живых уже никого…
- Никого? - спросил Семиженов.
- Никого, Юра…
А что ж удивляться? Пехотинец, в общем-то, здравствует до первой атаки, тем паче сержант, который показывает личный пример. Вперед! Вперед, а там - пуля либо осколок. Судьба пехотная…
Нет, порядок был неполный: кое-кто поснимал каски, напялил пилотки или вовсе простоволосый; каски приторочили к ремню, на пояс, а иные ловкачи и вовсе кинули в ниши. Понятно: на солпцегреве таскать их кисло, хотя подшлемник предохраняет от жары; снаружи каска нагревается недурственно. Строгим тоном Воронков сказал:
- Всем надеть каски! Голову в атаке беречь!
На нейтральной полосе - бывшей, бывшей, ныне это наша земля! - загудели тридцатьчетверки, две из них проползли в проходе на минном поле, по перешеечку меж болотами вышли к первой немецкой траншее, перевалили ее и, стреляя с ходу и с остановок, погнали ко второй траншее.
Воронкова осенило: он выстрелил из ракетницы - красная ракета для восьмой роты, вывел своих людей из траншеи, и они побежали вслед за танками. Наступать за броней! Не отставать от брони!
Однако передний танк провалился в болото: накренясь, скреб левой гусеницей по суше, по тверди, правая утопала в трясине, взбивая грязь. Приотставший танк развернулся, обогнул попавшего в болото, взревел двигателем, но противотанковый снаряд попал ему в каток. Взрывом сорвало гусеницу, тридцатьчетверка завертелась на месте. Еще снаряд - в моторную часть, танк загорелся, экипаж поспешно вылезал через нижний люк. Все! Танковой атаке - амба. Пехоте - наступать!
- За мной! - Воронков высоко поднял автомат. - За мной, ребята! Бей гадов! Ура!
Это было уже не утреннее, мощное "ура!", а так себе - подхватили еле-еле, по обязанности. И ножки переставляли без былой резвости. Да тут не порезвишься: вымотаны, ранены и сколь друзей полегло. И сейчас полегали: очередью МГ свалило ефрейтора-туркмена, того самого, который своим "дегтярем" пособлял Воронкову в наитрудные минуты, и следом свалился сержант Семиженов, и ему досталась очередь МГ. Юре и повоевать-то, по сути, не привелось. Простите и прощайте, ребята!