Ефрейтор-туркмен, пожилой, усохший, с кривым шрамом на щеке, начал устанавливать "дегтярь" на бруствере. А Воронков с казахом рванули ко второй линии траншей. Едва они выбежали за выступ, как им навстречу кинулись трое немцев, спасибо казаху, упредил, врезал очередью, молодчага ты, рябой казах со злобно-веселыми глазами под облезлой, со вмятиной каской с красной звездой! И себя спас, и лейтенанта Воронкова заодно. Ну и реакция…
- Как зовут? - спросил Воронков.
- Кого? - не понял казах.
- Тебя.
- Ефрейтор Оразбаев…
- А имя?
- Абдыкерим…
- Ох ты! Ну, потопали, Абдыкерим, дальше!
- Есть, товарищ лейтенант! Потопали…
Они свернули в ход сообщения, шедший в горку, ко второй линии траншей. Бежать вверх было еще труднее, но подстегивали крики и стрельба в районе второй траншеи. Наши уже туда просочились? Из других рот? Или есть из девятой роты? Ясно одно - спешить надо! Воронков знал, что рукопашная, траншейный бой сумбурны, хаотичны, неуправляемы, и ротному остается дергаться, суетиться и действовать, в сущности, как одиночному бойцу. Ну, не совсем так, но, во всяком случае, управление ротой - минимальное. И все-таки хотелось командовать подчиненными, направлять бой. Как? В данный момент - никак. В данный момент он в состоянии командовать ефрейтором Оразбаевым, который Абдыкерим. И собой.
- Прибавим ходу, Абды… - Воронков проглотил окончание имени, потому что сообразил: он же бежит первым, вот и прибавляй прыти.
- Есть, товарищ лейтенант! Я не отстану!
Они перебросились фразами, задыхаясь, обливаясь потом и, увы, сбавляя прыть: в горку не разбежишься. Хотя Абдыкерим действительно не отставал. Чертово сердце, подумал Воронков, прямо-таки разрывается. И чертовы легкие: воздуху не хватает, разеваешь рот, как рыба на берегу. Но упрямо бежал и бежал. Открылось второе дыхание, и его опять озарило понимание: девятая рота на высоте! с отметкой 202,5! которую брали еще весной и которую нынче берут! и возьмут!
Впереди в ходе сообщения мелькнули две фигуры, Воронков определил: свои, славяне. Когда с Оразбаевым нагнали их, изумился: снайпер Данилов с напарником Алешкой! Вот так встреча, сам бог велел притормозить.
- Семен Прокопович, что тут делаете?
- Как что? Воюю, однако.
- Снайпер - в рукопашной?
- Не в рукопашной. Стреляем офицеров, пулеметчиков, орудийную прислугу, однако…
- Ну-ну, - сказал Воронков, подумавши, что снайперу в этом лихе не развернуться, а риск большой, снайперов же беречь надо.
- Жми, лейтенант, - сказал Данилов. - Мы за вами…
Воронков кивнул, и они с Оразбаевым снова побежали, буквально высунув языки. Жара, духота, дым, жажда, слабость во всем теле. Спотыкаешься, пошатываешься, стукаешься о доски, которыми обшит ход сообщения. Д о х о д и ш ь.
Но все это пустяки. Потому что поднимаешься на высотку. Доберешься до вершины, начнешь спускаться с обратной стороны, сбрасывая противника. Тут-то, считай, высота 202,5 и будет наша. Такое может быть? Вполне! Да здорово же, душа из тебя вон, выкладываться на высотке, о которой мечтали! Это тебе не отсиживаться в обороне, черти б ее съели!
Они с Оразбаевым обогнали снайпера и его напарника шагов на двадцать, когда именно там, позади, шагах в двадцати, рванул снаряд. Горячая воздушная волна, начиненная осколками, прошипела над Воронковым, и он почему-то сразу решил: там, позади, прямое попадание. Обернулся: в ходе сообщения после взрыва оседала земля и куски досок, качалось черно-бурое облако дыма. По уставу, по наставлению Воронков был обязан не обращать на подобное внимания и продолжать продвигаться. А он приказал ефрейтору:
- Абдыкерим, вернемся! Что с ними… Назад!
Он не ошибся: прямое попадание накрыло Данилова и Алешку. В зияющей воронке, среди вывороченной земли и размолотых бревен и досок - где голова, где руки, где ноги, что чье, не разберешь, разнесло в клочья. Некому помощь оказывать и попрощаться не с кем. Но по уставу, по наставлению - да, да - они должны продвигаться не останавливаясь. И не оказывая помощи и тем паче - не прощаясь. И все-таки прощай, Семен Прокопович, глыбы завалили и твою снайперскую винтовку с зарубками на прикладе. Прощай и ты, Алешка…
Они повернули, потопали ко второй траншее, сколь до нее? Метров двести? Больше? Вперед! А бой на высоте 202,5 гудел, как набиравший силы пожар. Разрывы снарядов и мин, разрывы гранат, пулеметный и автоматный треск, крики и стоны - разные эти звуки для уха Воронкова складывались в общий гул. И гудело все сильней. Значит, немцы сопротивляются как и должно и бой не скоро кончится. Мы ведь теперь тоже не отойдем…
Добежали до завала - и здесь прямое попадание, вылезая из хода сообщения, напоролись на немцев. Те бежали от второй траншеи к первой, у завала вылезли наверх - и вот нос к носу. Снова выручила реакция Оразбаева: упредил, чесанул по немцам длинной очередью. Трое из них упали, а четвертый сам чесанул по Оразбаеву. Но прежде чем ефрейтор упал, Воронков срезал этого четвертого. Упал, упал Абдыкерим, выходит, и реакция не выручила его, Воронкова - выручила.
Он наклонился над казахом: тот лежал на спине, с подвернутой рукой, очередь прошила его наискосок - от головы до живота, гимнастерка набухла кровью, кровь залила шею и лицо, рот мученически искривился, раскосые глаза уже не злобно-веселые, а пусты, мертвы. Да, Оразбаев был мертв, хотя еще и не охладел. Воронков послушал грудь - сердце не бьется, пощупал запястье - пульса нету. Убит! Воронков прикоснулся губами ко лбу Оразбаева - так прощался всегда со своими погибшими бойцами, - почудилось, что лоб ледяной.
И всегда лоб погибшего был могильно холоден - целовал ли в летнюю жару, в зимнюю стужу, и даже на лютом морозе желто-синий лоб мертвил твои губы еще большим холодом. Какой-то потусторонний холод, да. Прощай, Оразбаев Абдыкерим, теперь лейтенант Воронков не запамятует твое имя. Извини: похороним потом, после боя.
Он обежал завалы, спрыгнул в ход сообщения. Впереди - хриплый мат, свои, значит. Вскоре нагнал Разуваева, Белоуса, Яремчука, Гурьева, Тулегенова и тех, чьи фамилии помнились смутно - из последнего пополнения. Все закопченные, грязные, усталые, иные - в бинтах.
- Что, Иван Иваныч? - спросил Воронков.
- Хреново! Были уже во второй траншее. Да выбили нас гансы!
- Выбили?
- Угу. Подбросили свеженькую роту, навалились и…
- Восстановить положение! - У Воронкова вспухли желваки. - За мной!
- Товарищ лейтенант… - протянул Разуваев.
- Старшина, отставить! Я сказал: за мной! Во вторую траншею!
Старшина Разуваев матюкнулся, но шагнул за Воронковым. Группа затрусила в затылок один другому, однако уперлись в новый завал. Кряхтя, чертыхаясь, стали вылезать из хода сообщения на открытый пятачок. А на нем неуютно: очереди и взрывы. Ну, очереди - понятно, немцы лупят из второй траншеи. Но снаряды, мины - чьи? Кто надоумил обстреливать из пушек и минометов, когда все перемешалось: где мы, где немцы? Боги войны - и наши и немецкие - опупели: лупят не разбирая, по своим, по чужим. А в ходе сообщения - завалы, завалы, а ко второй траншее еще надо подобраться, чтоб атаковать ее.
- Ложись! - скомандовал Воронков. - И по-пластунски!
- Ложись! - повторил и Разуваев, плюхнувшись наземь.
- Рассредоточиться! Не ползти толпой! - заорал Воронков.
Заорешь: собьются в стадо, одного снаряда хватит на всех про всех. И когда же боги войны кончат молотить направо-налево? Безмозглые боги!
Обдирая локти и колени, Воронков полз к траншее. А оттуда, из-за бруствера, пулеметы и автоматы, да так прижимают, что головы не поднимешь. Оглянулся: его орлы лежат, дальше не ползут.
- Вперед! - проорал Воронков и призывно махнул рукой, и тут же перед носом легла пулеметная очередь, пули взбили комочки земли, а Воронков отшатнулся. И снова очередь ударила возле лица, другая прошла сбоку.
Что делать? К траншее не сунешься. Лежать, выжидать? Чего? Перестреляют на голом пятачке. Отступать? Невозможно! Стыдно, позорно! Но когда, приподнявшись, он оглянулся, то увидел: его орлы потихоньку отползали назад. Лишь старшина Разуваев оставался на месте.
- Назад! - закричал Воронков. - Вернуться всем!
То ли не расслышали, то ли не послушались грозного приказания, но орлы продолжали уползать. Из траншеи полетели гранаты на длинных деревянных рукоятках, взорвались близехонько. И вдруг Воронков заметил: от траншеи к ним ползет большая группа немцев, обходят слева. И вторая группа ползет от траншеи, обходит справа. Окружить хотят? Немцев много. Придется отойти. Временно. Помешкав, Воронков крикнул:
- Старшина, отходим!
Тот закивал, и они с некоторой поспешностью поползли за орлами. Которые посмели отступать без приказания ротного. Позор! Хотя выхода нет, иначе окажемся в капкане. И все же - позор.
Теперь нужно было оглядываться на немцев: и две группы ползли по пятам, и через траншейный бруствер стали перелезать автоматчики, - ого, человек шестьдесят, в рост, не пригибаясь, побежали. Куда? Да к Воронкову и его орлам! Численный перевес у немцев большой, надо уносить ноги, в укрытие надо. Воронков крикнул вдогонку своим:
- Бегом! В первую траншею!
На сей раз его услыхали и потопали резво. Спрыгнув в траншею следом за Разуваевым, лейтенант подал команду:
- Приготовиться к отражению контратаки! Огонь залпом, по моему сигналу!