И это с ним бывало: сверху, с потолка землянки, капало - прямо на лицо, холодило. Проснувшись, подумал: сухмень, а с крыши потекло, видимо, где-то вода скопилась и теперь нашла лазейку, прорвалась. И набежавшая во сне улыбка не сразу сошла с губ. Это ж надо: зимний лес, он и Жорка, еще пацаны, и гражданская война закончилась, и Великой Отечественной пока не предвиделось. А они с Гошкой что уважали? После снегопада тряхнешь дерево и отбежишь: снег достанется другому. После дождя тряхнешь - кому-то достанется вода с веток.
Эта улыбка нет-нет да и возникала, когда он шел по траншее. Вдруг улыбку как ветром сорвало: Воронков услыхал какие-то неясные крики. Изготовив автомат, напряженно вслушался. Что? Где? Показалось, кричали в той стороне, где землянка Лядовой. Он вздрогнул и что есть сил побежал туда. Холодея, разобрал на бегу сдавленное, женское:
- Помогите! Помогите!..
Держа палец на спусковом крючке, он ворвался в землянку.
11
Воронков был готов увидеть все, кроме того, что увидел. С нар на него глянули затравленно-панические глаза Лядовой, а откуда-то сбоку от нее, при сильном повороте головы, - злобный, гневный взгляд комбата. Позже Воронков вспомнит, что тогда было наоборот: у Оксаны гневный, негодующий взгляд, у капитана же Ривина - пугливый, панический. Позже Воронков осознает и некую нелепость в том, что вломился в землянку с ППШ наперевес, чтобы с ходу врезать очередью, если потребуется.
Потребовалось же совсем другое. Хрипло дыша, Воронков спросил:
- Что здесь происходит?
И ему хрипло ответил комбат:
- Уходи!
- Не уходите! - истерически закричала Лядова. - Умоляю: защитите!
Тут-то Воронков понял, что к чему и почему. Лядова лежала на спине - ослепили белые ноги, Колотилин обнимал ее одной рукой, другою - нашаривал что-то в соломе на нарах. Хрипло, придушенно повторил:
- Уходи отсюда, Воронков!
- Не уходите! - Санинструкторша оттолкнула от себя комбата с такой силой, что голова его мотнулась.
Она вскочила с нар, отбежала в угол, расхристанная, судорожно приводя себя в порядок. Колотилин медленно встал, тоже приводя свою одежду в порядок. А потом, нашарив в соломе ППШ, вскинул его:
- Приказываю: уходи! Не подчиняешься приказу командира? Применю оружие!
Воронков подошел к нему поближе, сузил глаза:
- Товарищ капитан, вы пьяны!
- Не твоя печаль! Вон отсюда!
Внезапный гнев, как удушье, схватил Воронкова за горло, дурной кровью застучал в темени. Чтобы овладеть собой, он глубоко вдохнул и выдохнул. Пошире расставил ноги и сказал как можно спокойней:
- У меня в руках тоже ППШ… Дуэль на автоматах? - И усмехнулся зло, непримиримо, не прощая. И Колотилин, кажется, почувствовал это. В мрачном угрожающем раздумье постоял, не опуская оружия, - черты его словно изострялись, обугливались. Сколько они так простояли, Воронков после не мог припомнить. И вдруг на неподвижном, застывшем, угрюмом лице комбата появилась тусклая и загадочная улыбка. Растягивая слова, он произнес:
- Я тебе, Воронков, не прощу… А ты, - он повернулся к Лядовой, - а ты, девочка, запомни: все равно будешь жить со мной. Невзирая на твоих заступников… Ауфвидерзеен!
И двинулся к выходу, прямиком на Воронкова. Лейтенант посторонился, пропуская. Дохнуло алкогольной вонью, аж затошнило. Воронков опустил автомат, устало присел на табуретку:
- Ну где вы там, Света? Выходите…
На столике чадил светильник. Воронков кончиком ножа снял нагар с фитиля, огонек взбодрился. Руки у лейтенанта дрожали, да и ноги. А голень заныла: как будто по ране саданули палкой. Из темного угла вышла санинструкторша - сгорбленная, растрепанная и словно бы постаревшая. У столика остановилась, поежилась, накинула на себя шинель.
- Присядьте, - сказал Воронков.
- Вы защитили женщину, - не глядя на него, сказала санинструкторша.
- Я джентльмен, видите ли… И даже рыцарь, - ответил Воронков, сердясь на пустые, ненужные фразы, на то, что произошло сейчас у него с комбатом, и почему-то досадуя на Лядову. Чтобы как-то сгладить свое раздражение, добавил: - Когда услышал ваш крик… чего только не подумал… И даже: не разведчики ли немецкие?
- Для меня могло обернуться… не лучше, чем… если бы взяли "языком"…
- Возможно.
- Ах, какая низость! Какая подлость! - И она заплакала навзрыд, размазывая слезы кулаками.
- Перестаньте. Успокойтесь. - Опять досада охватила Воронкова.
Но рыдания не утихали, и он дал ей воды. Вроде подуспокоилась. Изредка всхлипывая, проговорила:
- Спасибо вам. Выручили из крупной беды…
- Выручил? Успел? Так и запишем…
- Успели.
- Тогда мой незваный визит оправдан?
Не принимая его жалких потуг острить, она сказала:
- Но у вас теперь… могут быть… неприятности…
- Возможно. - Он махнул рукой. - Дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут… или наоборот… что-то в этом роде. Короче: живы будем - не помрем!
Говорить было не о чем. И говорить надо было о многом, многое надо было прояснить и Воронкову и Лядовой. После затянувшегося молчания она сказала чуть слышно:
- Бесталанная! Навязалась на вашу голову - со своими проблемами. Будто у вас проблем нехватка…
- Нехватки не ощущаю. Но, между прочим, вы моя подчиненная, а я ваш отец-командир. Так что проблемы старшего сержанта Лядовой для меня не посторонние.
- Все командиры - отцы, да вот ведут себя по-разному… Ну что вам проблемки старшего сержанта Лядовой… Как отстоять честь, как отбиться от посягательств, как сохранить себя для кого-то… которого полюблю по-настоящему…
"Откровенна таки", - подумал Воронков и сказал:
- Если мне доверяете, то мое мнение: это не проблемки, а проблемы. И к ним следует относиться серьезно. Как вы, например. Да и как я, между прочим.
- Вам доверяю. Иначе бы не сидела с вами одна в землянке ночью… Я ведь всех мужчин уже боюсь!
- Всех не надо. Но многих - безусловно.
Нелегкая понесла меня в тот час мимо землянки Лядовой, подумал Воронков, в итоге - вляпался. Но а если б не понесла нелегкая, что б тогда? Девица бы не выпуталась. Волей-неволей судьба распорядилась по справедливости. Как говорят остряки, будем посмотреть. Вряд ли капитан Колотилин оставит свои притязания, не тот случай. Придется конфликтовать? С непосредственным начальством? Мало радости, но отбоя не дашь. За Лядову постою. Были б в батальоне замполит или там парторг, можно бы к ним торкнуться. Со временем будут. И с чем торкнуться? С жалобой на комбата? С просьбой, чтоб охраняли с обеих сторон Свету Лядову? Смешно. Есть вещи настолько личностные, интимные, что и к партполитработнику не сунешься. Самому надо выходить напрямую с комбатом. Конечно, будь санинструкторша не столь интеллигентной, деликатной да молоденькой, врезала бы матом, а то и по физиономии - и делу конец, отвалил бы. Воронков знавал таких фронтовичек. Тут ведь какая ситуация? Есть которые сами ищут мужской близости - вольному воля. А есть, которые не каждое любезничанье воспринимают, вот эти и могут отшить так отшить. Лядова не сможет, тоже не тот случай. Возись теперь с ней, как в детсаду. Но взялся за гуж, не говори, что не дюж. Так, что ли? Абсолютный точняк!
Санинструкторша, порывавшаяся что-то сказать и не говорившая, наконец раскрыла рот:
- Знаете ли, товарищ лейтенант, я хоть и молодая, и зеленая, однако в людях разбираюсь. Вам верю…
- Доверие оправдаю!
- Нет, правда, я вам очень благодарна…
- Служу Советскому Союзу!
- Ну, перестаньте, товарищ лейтенант… Я перед вами как на духу. Хочу, чтоб поняли меня.
- Извините. Я слушаю, - сказал Воронков и подумал: "Разговор-то серьезный, а ты все пытаешься шутить, иронизировать, острослов несчастный, шут гороховый. Наберись серьезности".
- Да, чтоб поняли меня! Я не кисейная барышня, но горжусь, что родители воспитали скромной, не торопящейся жить. Еще поживу, если пройду через войну… Однако я живой человек и в школе влюбилась в одноклассника. Чудилось: чистая, бескорыстная любовь… А он однажды полез ко мне… все равно как Колотилин… Вы понимаете… мое душевное состояние.
- Догадываюсь.
- Горькое разочарование! Потом на курсах, потом в госпитале… там тоже хватало ловеласов. А начальник госпиталя, годящийся мне в деды, прямо сказал: попридержит в госпитале, если стану его любовницей. Ломился ночами…
"На кой черт она все это выкладывает? - подумал Воронков. - Ох, уж эти мне девические исповеди!"
- В результате за строптивость была изгнана из госпиталя. Но это и хорошо, потому что хотела на передовую, только на передовую… А пока добралась сюда, всякого натерпелась. И вот - Колотилин… Да за что же мне такое наказание? Или на лбу печать, удостоверяющая: с ней можно. А со мной нельзя! Так нельзя…
- Конечно, нельзя, - сказал Воронков.
- Вот и прошу: будьте моей защитой, опорой.
Да я это уже решил, дорогая девица, мысленно ответил ей Воронков. Так что агитировать меня не следует. Постараемся оправдать доверие. Опять за свои дурацкие шуточки? Не буду. Отставить шуточки. А если капитан Колотилин одумается, не полезет впредь к Лядовой? Он же был крепко под градусом, а водка скотинит человека. Протрезвеет - стыдно станет? А почему - нет? Еще каяться начнет, извиняться, прощение вымаливать. Доводилось встречать: под винными парами накуролесит, наломает дров, наутро - совесть замучает.
- Что же вы молчите, товарищ лейтенант?
- Защитой? Буду, буду, - сказал Воронков. - Но Колотилин, мне сдается, опомнится.
- Не Колотилин, так кто-нибудь другой…
- В беде не оставлю… А теперь надо вас покинуть: служба.
Испуг затемнил ее лицо, но произнесла спокойно: