- Вот ваша объяснительная записка. Думаю, что теперь у вас возникнет необходимость переписать ее заново. - Майор возвратил Сапрыкину сложенный наполовину лист. - Тогда, обещаю, мы продолжим наш разговор. Но прежде хорошенько подумайте над всем, что здесь услышали! А сейчас можете идти, вы свободны. И помните, Сапрыкин: как коммунист, как, наконец, ваш начальник, просто как человек я жду от вас правды. Только правды, вы меня поняли?.. Вот теперь идите.
Солдат тяжело, неуклюже отошел от стола. Уже у порога его настиг голос замполита:
- Сапрыкин, подождите меня в ленинской комнате!
Они остались вдвоем. Едва за солдатом закрылась дверь, Чеботарев озабоченно повернулся к Боеву:
- Не крутовато мы с ним, Василий Иванович? У меня - и то до сих пор мурашки по телу бегут, а каково ему? Ведь мальчишка же еще! Не сломать бы…
Боев усмехнулся - как почему-то показалось замполиту - недобро.
- А как бы ты хотел, чтобы я разговаривал с ним, с этим мальчишкой? Конфетками бы его кормил? По головке бы гладил, утешал, как малое дитя? Или ты думаешь, что у меня самого душа не болит? Болит. Еще как болит! Вот сюда, - он стукнул по сердцу, - словно вот такой кус льда кто засунул: мозжит. Да только я знаю: моя боль по сравнению с его болью - ничто. Сегодня нас с тобой за него спросит начальство, почему проглядели да как такое допустили, - а завтра, уже завтра он спросит сам: почему один раз дали соврать, почему вовремя не остановили, не помогли выпутаться из этой болотины?.. Я на таких насмотрелся - будь здоров сколько. И ни одного не забыл. И они меня помнят, по-хорошему помнят, а не как-нибудь. Один вот был, Санька Хворостов, такой, скажу тебе… впечатлительный. На березу как-то полез - ну, ты знаешь, зачем его туда потянуло. Девка, видишь ли, ему изменила, вышла, пока он тут, за другого. Хорошо, дружок вовремя подсказал, предупредил, что с Санькой творится неладное. Ну, снял я его с дерева, прямо за ноги стащил со ствола, он и приладиться еще не успел, глазищи - во, и волосенки все набок - мокрые, а лицо белое-белое, как кора. Зачем, спрашиваю, тебя на дерево потянуло? А он мне так спокойненько; мол, веников хотел наломать, побаниться захотелось! Ну, я ему и наломал!.. Веришь, первый раз в жизни человека ударил. Он меня потом за километр оббегал. Ничего, после поладили. Отслужил мой Санька, встретил еще какую красивую, не чета той, я еще у них на свадьбе гулял, Санька меня все своим отцом называл… А мне такое "отцовство" пять лет жизни, как минимум, укоротило. Вот ведь она штука какая! А ты говоришь…
Боев торопливо нащупал на столе сигареты, не глядя выудил из пачки одну, закурил.
- Ну а насчет того, чтобы не сломать… - Он пыхнул дымком. - Голова есть, соображение есть - не сломается. Наоборот, только на пользу пойдет. А про нервы… про нервы, замполит, лучше не надо. Что мои, что твои - хоть вместо проводов от столба до столба растягивай. Выдержат. Дубленые. Ты работать-то когда начал? - прищурясь, вдруг ни с того ни с сего спросил он у замполита.
Чеботарев от внезапности вопроса выпрямился, будто находился не здесь, а на плацу перед парадным строем.
- В общем, в четырнадцать. А так… матери помогал на огороде лет, наверное, с пяти. Так ведь это время какое было, Василий Иванович, с сегодняшним днем разве сравнишь?
Боев не дал ему договорить, живо, взмахнув рукой, подхватил с полуслова:
- Вот с пяти. И не раскис? Так и Сапрыкину ничего не станется. Зато впредь, может, думать научится, не маленький. А на время, замполит, ссылаться не стоит: люди во все времена одинаковые. И условия приблизительно одни и те же, важно, кто как их использует, как приспосабливается к ним, чего хочет добиться. Согласен?
- Согласен. И все же пойду с ним поговорю…
- Пойди поговори, на то ты и замполит. Я тоже немного делами займусь, скопилась их чертова уйма, одной писанины - на роман, зачем только навесили так много на начальника заставы?.. Тут как-то два года назад, тебя еще на заставе не было, работали социологи. Интересные, знаешь, люди, обходительные, с бородками. Подсчитывали занятость начальника заставы. Так знаешь, сколько вышло? Тридцать шесть часов в сутки! Во, интересно девки пляшут… Ну ладно, иди к своему Сапрыкину, беседуй, а то я тебя заговорил. Чертова еще эта писанина!..
Однако уйти сразу Чеботареву не удалось - резко, пронзительно заверещал телефон. Мембрана фонировала, и до Чеботарева отчетливо долетел начальственный голос майора Кулика из отряда:
- Але, Боев? Что там опять у тебя стряслось? Жить спокойно не можешь?
- Почему "опять"? И почему "стряслось"? - чересчур спокойно отозвался Боев, одной рукой придерживая трубку, а другой разворачивая журнал записи донесений.
- Ты не пререкайся, Боев. Не ты ко мне разбираться едешь, а я к тебе. Улавливаешь разницу? Тебе там хорошо рассуждать, стряслось или не стряслось, а тут - теряй время, разбирайся с вами… Только людей отрываешь от дела.
"Нам на линейке всегда хорошо: выслал наряды - и загорай, взял нарушителя - и спокойно поплевывай в потолок! - съязвил про себя Боев. - Ну технарь, ну деловой…" Хотел было положить трубку, да удержался: как-никак отрядное начальство, открыто с ним ссориться, тем более сейчас - не резон. Только и спросил самым невинным голосом, будто не ради связки, а по делу поинтересовался:
- Вы, товарищ майор, из квартиры звоните?
На том конце провода помолчали. В телефонной трубке не раздавалось ни шороха. Потом:
- Хо, откуда же еще! Времени-то - ты посмотри на часы. Сколько?
- Вот я и говорю: ложились бы вы, товарищ майор, спать. Или бы телевизор смотрели. Фильм там, наверно, идет интересный.
Чеботарев сначала едва не прыснул со смеху, а потом только покачал головой: навлечет майор беду на свою голову, как пить дать, навлечет. Недаром про Кулика поговаривали… в общем, много чего поговаривали. Одно было бесспорным: будто память у него на такое обращение с собой крепкая, а хватка - и того крепче.
- Ты, Боев, говори, да не заговаривайся! - грохнуло в трубке так, что майор вынужден был отставить ее и держать на отлете, чтобы не оглушило. - Много стал на себя брать, недолго и надорваться. Лучше придержи на завтра технику, не посылай в разгон, пока не проверю. Личное распоряжение начальника отряда, понял? И сам будь на месте, готов…
- Всегда готов! - пионерским салютом отрапортовал Боев и положил трубку в гнездо.
Однако телефон вновь зазуммерил, высветив кнопку абонента бледно-розовым цветом. Боев нажал на клавишу "разговор".
На этот раз звонила жена Чеботарева. Боев передал ему трубку, беззвучно посмеиваясь, показал на горло: мол, смотри, брат, как бы тебя не ухватила твоя половина за горло, ты ведь как-никак выходной, а бездомничаешь, вместо того чтобы побыть с семьей, болтаешься на заставе…
Ничего этого не сказал Боев, но Чеботареву и так все было ясно, без слов: не первый день служил бок о бок с майором. И мужская "азбука" в отношении жен всюду, хоть на гражданке, хоть в армии, не очень блистала разнообразием жестов.
Заранее упреждая возможные вопросы (дежурный связист, проныра, наверняка прослушивал линию!), Чеботарев миролюбиво пообещал:
- Скоро приду, не волнуйся. Грей ужин - есть хочу как собака. Уже греешь? Вот и умница. Долго не задержусь. Ну, хоп! - попрощался похожим на выстрел среднеазиатским словечком, которое пристало к нему еще с курсантской практики.
Боев деловито писал и на Чеботарева уже не обращал ни малейшего внимания.
- Сапрыкин-то меня уж, наверно, заждался. Спокойной ночи, товарищ майор.
Боев молча кивнул: спокойной ночи.
По счастью, в ленинской комнате никого посторонних не оказалось: застава давно спала.
Сапрыкин стоял посреди вытянутого прямоугольника помещения, делал вид, что разглядывал стенд - одинокий, словно былинка в поле, потерянный. Конечно, он различил за спиной скорые шаги замполита, безошибочно определил его по походке, но даже не обернулся, будто прирос к месту. Он и в первые минуты разговора старался не встречаться с Чеботаревым взглядом: видимо, держал обиду и на него. Чеботарев заметил: оттого Сапрыкин и губы покусывал, чтобы невзначай не сорваться и в горячке не наговорить лишнего.
Замполит не стал подбирать каких-то особых, соответствующих ситуации слов - о многом уже было переговорено в канцелярии. И утешать Сапрыкина, как-то оправдывать резкость начальника заставы тоже не стал: проще простого сфальшивить, впасть в бодряческий тон. Спросил напрямую:
- Что с тобой творится, Володя? Я тебя не узнаю. Что-нибудь случилось?
- Ничего не случилось, - без особой охоты ответил солдат.
- А чего ты тогда перед Боевым отмалчивался? На самом деле ничего не мог рассказать? Или есть какая-нибудь причина? Секрет?
- Да какой там секрет! - фыркнул Сапрыкин.
- Но какая-то же должна быть причина! Или просто так, ни с того ни с сего?.. Может, объяснишь?
- Нет никакой причины.
- Ну тогда я действительно ничего не понимаю. И поражаюсь твоему упрямству, упорному молчанию. Чего ты в таком случае добивался - ты мне можешь сказать? Зачем тебе было вызывать огонь на себя? От факта ведь никуда не уйдешь: машина же разбита!
- Не машина, а прожектор.
- Пусть так. Какая разница?
- А зачем же сразу о маме? - Сапрыкин опять закусил губу, отчего на скулах каменно вспухли желваки. - Своей бы он такое сказал?
- Некому говорить, Сапрыкин. Отец Боева погиб на войне, а мама умерла в эвакуации.
- Все равно… Вы бы своей сказали?
Чеботарев засмеялся.