Весна
В первых числах апреля начальник заставы привел к нам Ложкова. Они снова пришли на лыжах, и на Ложкове, что говорится, лица не было. Тепло, мокрый снег липнет к лыжам, и Ложков, конечно, проклинал про себя старшего лейтенанта за эту двенадцатикилометровую прогулку. Старший лейтенант провел с нами занятие - прочитал лекцию о международном положении, потом о чем-то долго толковал с Сырцовым и ушел обратно, на заставу. Ложков остался у нас. Я не понимал: какой нам от него прок? Ни с дизелем, ни с прожектором он не знаком, учить его - дело хлопотное, да и какие мы преподаватели. А сам Ложков, отдохнув малость и придя в себя, так и цветет:
- Ну, братва, заживем!
- Это почему же? - спросил я. - Может, у тебя скатерка-самобранка имеется, а? Давай не жмись, показывай.
Он захохотал и хлопнул меня по плечу.
- Остряк ты, как я погляжу!
Я не люблю, когда меня хлопают, и в свой черед хлопнул его - Ложков пошатнулся.
- Я реалист-материалист. Ясно?
Он снова захохотал. Ему было очень весело почему-то. Но больше он меня уже не хлопал. Он сел на Костькину койку и попрыгал на ней.
- Значит, этот припадочный здесь лежал? Ничего, мягко.
- Это вы о ком? - спросил Сырцов, заглядывая в спальню. Ложков потыкал большим пальцем за окно:
- Ну, о том, которого на вертолете уволокли. Я слышал - чуть не загнулся было.
Сырцов вошел в спальню, а я сел - нога на ногу, будто в первом ряду партера, потому что вот сейчас начнется действие, и я с удовольствием, с наслаждением посмотрю его от начала и до конца. Но действие начиналось очень медленно, очень медленно начала выдвигаться челюсть Сырцова, и сказал он тихо, так, что во втором ряду партера, наверно, уже не расслышали бы.
- Встать!
Ах, Ложков, до чего же мне жалко тебя! Сейчас ты получишь такую выволочку, какая, наверно, не снилась тебе в самых плохих снах. Ты-то подумал, поди, что наш Сырцов - просто вежливый человек, ежели обращается к тебе на "вы". Ах, Ложков, корешок, братишечка, зачем же ты улыбаешься и не встаешь, когда была команда "встать"? Зря ты так - или не расслышал?
- Встать!
Расслышал. Понял. Встал. Только зачем же улыбаться сейчас: или не чувствуешь, что сержант не сержант вовсе, а раскаленная железяка?
- Ты что, шумнуть на меня решил? Не надо, сержант. Я шума не люблю.
- Вот что, - сказал Сырцов. - Это койка нашего товарища рядового Короткевича. Поняли? Повторите.
- Ну брось ты, сержант! - хмыкнул Ложков. - Давай так: по службе - одно, по дружбе - другое. И не будем ссориться для знакомства.
- Повторите, - приказал Сырцов. - Чья эта койка?
- Эй, - повернулся ко мне Ложков, - подскажи, а?
- Рядового Короткевича Константина Сергеевича. Имя-отчество запомнить легко. Как у Станиславского.
- Отставить, - рявкнул на меня Сырцов. - Ну?
- Койка рядового Короткевича.
- Так вот, Ложков, - еле сдерживая себя, сказал сержант. - Это наш товарищ. Усвоили? А не какой-то припадочный, как вы сказали. Он выздоровеет и вернется сюда, но вы - вы лично! - заменить его не можете. Вас прислали для того, чтобы не заменить Короткевича, а помочь всему личному составу расчета. Здесь народ дружный и вашей расхлябанности не потерпит.
Ложков сделал удивленное лицо и прижал руки к груди. Это он-то расхлябанный? Да кто мог возвести на него такой поклеп? Сырцов перебил его:
- Сколько у вас взысканий?
- Точно не помню.
- А по-моему, ими уже комнату можно оклеить, - сказал Сырцов.
И мне стало грустно. Значит, этого Ложкова к нам прислали на перевоспитание? И будем мы с ним мучиться, будем ругаться, вытряхивать дурь, тратить на него свои нервные клетки, которые, как известно, не восстанавливаются. Конечно, у старшего лейтенанта свои соображения.
Когда Сырцов вышел, он спросил:
- Сердитый мужик, да?
- А ты его не серди. Помнишь, ты мне сказал: "Солдат спит - служба идет". Этого у нас не любят.
Он покосился на меня и хмыкнул:
- Ну да, не любят! Рассказывай бабушке! Где это видано, чтоб солдат не сачканул при первой возможности? И этот ваш Станиславский, наверно, тоже больше придуривался, чем на самом деле болел.
- Слушай, Ложков, тебя отец часто драл?
- Не очень.
- Жаль, - сказал я. - Это заметно. Очень жаль!
Больше мне не хотелось с ним разговаривать. Поймет что к чему - хорошо; не поймет - ему же будет плохо. А я здесь ни при чем, и говорить нам больше не о чем.
Письма
От Зои (девятое)
"Здравствуй, Володя! Вот и весна пришла. В Ленинграде уже совсем нет снега, а вчера прошел дождь. Но это к слову, потому что я не люблю говорить о погоде. О ней говорят, когда больше не о чем.
Я пишу тебе посоветоваться: как мне быть дальше? Конечно, Ленинград - это здорово, и работа у меня хорошая, но все время живу с ощущением, будто мимо меня проходит что-то очень важное, а может быть, даже главное. Как будто я стою в стороне, хотя понимаю, что это не так и что моя работа тоже нужна в Ленинграде. Но…
Сейчас всюду говорят и пишут про КамАЗ. Читал? И вот я задумалась: может, именно там мое Самое главное? Некоторые ребята - строители, которые покрепче и которые не считают, что жить надо "обязательно в Ленинграде", уже поехали туда, на КамАЗ. Я получила от них письмо - зовут. Строительство там огромное, и отделочники очень нужны.
Конечно, не так просто сорваться с места, оставить бригаду и уехать. Тут надо все решить для себя по совести, а друзья могут помочь в таком решении. Что скажешь ты?
Спасибо за подробное письмо, в котором ты рассказал о жизни Саши. Я понимаю, почему он не хочет после службы возвращаться домой, и написала ему, что место для него найдется всюду, на том же КамАЗе. Вообще, конечно, парня здорово жалко, что у него такая неудачная судьба, но он теперь сам ее полный хозяин. Может быть, напишете мне вместе?.."
Мое - маме и Коляничу
"Салют, родители!
Что-то не радуете вы меня своими письмами. Понимаю, что Колянич замотан, а у мамы привычка сваливать обязанность писать мне на него. Очевидно, после этого письма будет большой перерыв, пока не сойдет лед и не начнет ходить катер. Так что не волнуйтесь, если долго не будет писем.
У меня все в порядке. Жив и вполне здоров. В Ленинграде в такую погоду обязательно бы подхватил насморк, а здесь сидим голые до пояса на солнце, обтираемся последним снегом - и ничего.
Есть у меня к вам дело, очень важное.
Вчера вечером нам передали, что у нашего сержанта Сырцова родилась сестренка. Сам он старший, есть четверо братьев, и все они думали, что будет шестой брат, а родилась девчонка, и мы скинулись, кто сколько мог, на подарок. Так что вместе с письмом получите перевод на 47 рублей, и я прошу маму купить для сестренки, что положено. Мама, наверно, знает. Отослать нужно по адресу: Коми АССР, Березовский леспромхоз, Сырцовым. И положить красивую открытку с надписью: "От солдат-пограничников расчета сержанта Сырцова. Расти, сестренка, большая, здоровая и хорошая".
* * *
Правильно поют: "Мне сверху видно все…" Сверху, с вышки, весна была заметнее. Синие тени лежали в лесу; снег сползал с нашего острова, и на склонах уже виднелась земля со смятой прошлогодней травой. Ночью мы слышали какие-то гулкие удары - сейчас, на вышке, я понял, в чем дело: ветром разломало лед, и это гремели, сталкиваясь, тяжелые льдины. Сырцов предупредил, что должны начаться штормы и чтобы мы были готовы. В прошлом году, оказывается, с нашего дома сорвало крышу. Будто шапку скинуло. Хорошенькое дело! Особенно весело в такую погоду будет здесь, на вышке.
Я видел, как медленно ползут разломанные льдины. Это было похоже на какой-то прощальный танец. Только у берега лед еще лежал прочно, но и эта прочность была кажущейся: он был в трещинах и цеплялся за прибрежные камни.
Перед домом на чистой от снега поляне Сырцов проводил строевую. Я не слышал команд, слова относило ветром. Но видел, как терзает сержант ребят. Отрабатывает шаг, повороты, перестроение. Эта весенняя проверка будет для него последней. Он - "дед"; в мае придет приказ министра обороны, и Сырцов начнет собираться в свой Березовский леспромхоз. Кого-то пришлют вместо него?
А пока он особенно терзает Ложкова, и это понятно. Точно так же поначалу он вел себя со мной. Не могу сказать, чтобы тогда мне это очень нравилось. Ложкову тоже не нравится. Вчера он при всех грохнул сержанту: "Чего ты из себя начальство корчишь? Такой же, как и мы, а корчишь на рупь двадцать". Сырцов медленно обвел нас глазами. Это было за обедом. Мы одновременно отложили ложки. Я подумал, что на второе у нас будет отбивная из Ложкова. Эх, нельзя пошутить вслух, не та обстановка!
- Вот что, Ложков, - сказал, краснея, Ленька. - Раз уж ты к нам попал, живи, как мы. Ведь иначе-то худо будет только тебе одному.
- Темную сделаете? - поинтересовался Ложков.
- Разговаривать с тобой не будем, - сказал Сашка.
- Усек? - спросил я.
Странный он человек, Ложков. Любит хлопать по плечу и обращаться не иначе, как "эй, друг". Сунулся было к Эриху, а тот спокойно ответил: "Подождать надо". Ложков улыбался, не понимая - чего подождать? "Дружбы", - коротко отрезал Эрих и пошел прочь, а Ложков по инерции продолжал улыбаться ему вслед.
Да, Эрка прав. Мы еще не называем Ложкова по имени, а только вот так - Ложков. И когда мы скидывались на подарок сестренке, он не дал ни копейки. "Откуда у меня деньги? Солдату они ни к чему". Ну, на нет и суда нет. Хотя, наверно, какие-то рубли у него все-таки водятся. Пожадничал или не захотел давать именно для Сырцова?