Если порядок, могу наконец-то лечь. Иду, пошатываясь. Голова не успевает коснуться подушки, и последнее, что помню, - это пальмы, вода и на воде две луны сразу. Проваливаюсь в сон, еще пытаясь сообразить, почему две луны, ведь так не бывает, да это не луны вовсе, а фары аэросаней, ну а то, что сани шпарят не по снегу, а прямо по воде, - не имеет ровно никакого значения.
Живая полоса
Вырезку из окружной газеты я, разумеется, послал домой, а в письме как можно ехидней заметил: "Вот чем занимался я, пока вы там праздновали Новый год и попивали шампанское". Правда, Колянич мог ответить, что Соколовых на границе - пруд пруди и, может, пока они пили шампанское, я мирно похрапывал. Он ведь тоже умел быть ехидным, Колянич.
Но я ходил праздничный. После поездки в город, разговора по телефону, когда узнал, что приходила Зоя, после тяжелого перехода и этой заметки меня не покидало чувство полного удовлетворения самим собой и жизнью вообще. Все вокруг меня были удивительно славными. Даже Костька. Я спросил Сырцова - как он, и сержант сказал - порядок.
Книги, которые привез на саночках старший лейтенант, тоже помогли. Мы читали запоем, читали каждую свободную минуту - никогда прежде я не читал так много и с такой жадностью.
Через неделю мы с Костькой оказались в наряде на прожекторной. Видимо, Сырцов решил, что нас можно снова посылать на пару. Костька спросил:
- Ну как там, в городе?
- Ничего. Дома стоят. Окошки светятся.
- Городок-то неважнец, - сказал Костька. - Провинция. Приходилось бывать еще до службы. А сейчас и там согласился бы пожить.
- Соскучился?
- А ты не соскучился? Я сплю и во сне вижу эти окошки. И еще машины.
- И девочек, - в тон ему сказал я.
- И девочек, - подтвердил Костька. - Не выдержать мне здесь. Буду писать рапорт. Пусть ругают.
- Вообще-то ты зря, Костька, - сказал я. - Ну, трудно, понимаю, так ведь надо.
- Брось, - сказал Костька. - Ты все это с чужих слов говоришь. "Надо, надо…" Условия учитывать надо. Леньке деревенскому здесь лафа. Сырцов - лесоруб, вырос в лесу, ему здесь тоже не дует. А мы с тобой - городские, у нас городская жизнь в крови. Я ж не против службы, не баптист какой-нибудь, но городские должны служить в городе.
Я подумал, что Костька скис. Ненадолго же его хватило. Если он напишет рапорт о переводе - неприятностей, конечно, ему не обобраться. Но почему мне, тоже городскому, такое не приходило в голову? Я тоже люблю город, люблю Ленинград, но раз надо - я здесь и никуда уже не денусь до конца службы.
- Знаешь, - сказал я Костьке, - когда мы с начальником заставы шли, я почувствовал - все! Не могу! Упаду и не встану. А потом подумал - слабак ты сопливый, - и пошел, и пошел. Второе дыхание называется. Может, ты сейчас перед вторым дыханием?
- Чепуха, - усмехнулся Костька. - Все дело в духовных запросах, сам понимаешь.
Короткевич как-то осекся, но я не стал допытываться, что именно он имел в виду. Пора было работать. Я просигналил в "машинное", чтоб Эрих запускал дизель, и вспомнил об этих "духовных запросах", только когда вырубил ток и погасил прожектор. Костька мялся, увиливал. Я чувствовал это.
- Ты, Костька, на людей бросаешься. Умней других себя считаешь, вот что.
- А если так оно и есть?
- Ого!
- Зато откровенно. Можешь подбросить нашему комсгрупоргу тему для очередного комсомольского собрания.
Он говорил о Леньке. На днях мы избрали его комсгрупоргом. Ничего, справится.
Больше мы с Костькой ни о чем не разговаривали. Видимо, он понял, что я ему не поддержка. А я думал, что Костька рано или поздно снова сорвется. Нельзя жить с таким настроением.
Чтобы больше не разговаривать, я, выключая прожектор, уходил к Эриху. В "машинном" было тепло, даже жарко. Эрих был без куртки, в одной гимнастерке с расстегнутым воротником и закатанными рукавами, чтобы не испачкать. И снова мне казалось, что это - вовсе не солдат, а артист, которого одели в солдатскую форму, и он здорово играет эту роль.
- Холодно, погреюсь у тебя.
- Грейся.
Он внимательно поглядел на меня, и я понял, что Эрих уже догадался обо всем. Странно, мне всегда кажется, что Эрих знает все. Может быть, потому, что он молчит, и разговорить его трудно.
- Слушай, - сказал я. - Ты очень скучаешь по дому или не очень?
Он пожал плечами. Это могло означать: "Нелепый вопрос", или "Как сказать", или "Так себе". Понимай как хочешь. Я настаивал. Мне нужно было знать точно. Я знал все о себе самом. Конечно, солдат всегда скучает по дому. Ничего плохого в этом нет. Не скучал только Сашка. Тоже понятно. А Эрих?
- Мы люди, - сказал он.
- Об этом я и раньше как-то догадывался, - сказал я. - Ну и что из того, что мы люди?
- Человек над собой хозяин.
- Ты прямо скажи.
- Можно очень скучать. Можно не очень. Как скажешь себе.
- Гигант! - восхитился я. - Стальной человек!
Эрих промолчал. Конечно, это он здорово изрек. Значит, он собрался, как пружина, на два года, приказал сам себе - не скучать, и никаких проблем. Я даже любовался им.
- Ты нарочно закалял волю или так - само собой?
- Само собой. Без воли нельзя.
- А я закалял, - вздохнул я. - Однажды на крышу полез, на девятый этаж, и прошел по самому краю.
- Глупо, - сказал Эрих.
- Конечно, глупо. Сверзился бы - и в лепешку.
- Я тонул, - сказал Эрих, и мне показалось, что он оказался где-то далеко-далеко в своих воспоминаниях. - Мальчишка, лодку угнал… Пограничники спасли. Когда призвали на службу - попросился в пограничники.
Это было совсем другое дело! Значит, у него все в полном порядке.
А под утро случилась беда: сгорел держатель третьего электрода. Я побежал за Сырцовым. В кладовке мы перерыли все запасные части - держателя не было. Теперь придется зажигать дугу вручную. Хорошо, если держатели есть на заставе, - а если нет? Придется ждать, когда пришлют.
- Может, отлить заготовку? - неуверенно сказал я.
- А в чем расплавишь металл? В печке?
"Конечно, дохлое дело, - подумал я. - Конструкция держателя несложная, но для отливки нужна форма…" Сырцов угрюмо копался в ящике со всяким металлическим барахлом. Чего-чего там только не было - начиная от ржавых гвоздей и кончая старыми позеленевшими блеснами. Даже елочный "дождь". (Я на всякий случай вытащил его. Мама чистит таким "дождем" посуду. Очень удобно.)
- Погоди, - сказал я. - Где у нас напильники?
- Здесь. А что?
- Может, найдем какую-нибудь бронзовую болванку?
Сырцов понял. Он опрокинул весь ящик, и мы начали рыться вдвоем.
- А ты сможешь?
- Попробую, - сказал я. - Отец когда-то учил.
Колянич действительно учил меня работать с напильником. На нашем садовом участке был сарай-мастерская. Колянич все делал сам. А я вертелся возле него и просил "попробовать". Почему бы не попробовать сейчас?
- Вот, - сказал Сырцов. - Вроде бронза. Ты постарайся, Володька. Сам понимаешь.
Я провел напильником по темной поверхности металла, и вдруг из-под нее вырвалась яркая, совсем золотая полоска. Бронза! Верстак можно сделать запросто. Я соображал, чем просверлить отверстия для электрода и зажимного винта. Дрели у нас, конечно, нет. Попробую пробивать и растягивать круглым напильником.
Работать я ушел в "машинное" - там было и свободнее, и ребятам не мешал спать. Время снова как бы остановилось. Иногда открывалась дверь и входил то Сырцов, то Ленька, то Сашка Головня, то Эрих.
- Может, помочь?
- Сам.
- Вроде получается.
- Вроде.
Я работал со страхом. Вторую такую болванку не найти. Какое там "семь раз отмерь". Я отмерял по двадцать раз и только тогда трогал напильником мягкий, податливый металл.
…Металлическая пыль росла горкой. Вот так, по пылинке, я снял с бронзовой болванки все лишнее - и получился держатель. Теперь-то я видел, что он получился. Он был теплый, блестящий; я подбрасывал его на ладони и сам удивлялся тому, как, в общем-то, все это очень просто.
Устанавливал держатель сам Сырцов.
- Ничего, - сказал он.
- Все-таки рабочий класс, - согласился я.
- Ленька предложил: если получится - еще одну благодарность тебе объявить.
- Валяй, - кивнул я. - Или нет, лучше не надо. Лучше в следующий раз ты мне наряд вне очереди не сунешь.
- Ну, давай так.
- Спасибо, отец.
- Что?
- Спасибо, говорю.
- Считай, что труд оплачен, - улыбнулся Сырцов, - и я отменяю один наряд вне очереди.
Он протянул мне руку и больно пожал мою - пальцы-то все-таки были в ссадинах.
Я снова ходил праздничный. К поездке в город, и телефонному разговору, и заметке в газете прибавилось что-то еще очень приятное.
Письма