* * *
Однажды пришло пополнение и к нам. Четырнадцать артиллеристов, уже побывавших в госпиталях.
Старшим команды пополнения был сержант Игорь К. Из памяти выветрилась его фамилия. Не то Кривцов, не то Кравцов, а может быть, Климов. Так уж случилось, что запомнилась не фамилия, а имя.
Сержант Игорь Климов выглядел слишком молодо. Нет, по документам все было в порядке. Но, вспоминая теперь его светлое лицо с огромными от худобы серыми глазами, открытый, то чуть удивленный, то задумчивый взгляд, я не могу освободиться от мысли, что мать, глядя на него, сказала бы с нежностью: "Еще мальчик!" - и тут же подумала бы с гордостью: "Нет, уже мужчина!"
Тогда я не думал об этом. Стараясь не поддаваться возникшему сразу чувству симпатии к Игорю, я беспокоился: каково-то ему будет командовать орудийным расчетом? Ведь большинство подчиненных старше его по крайней мере лет на десять. Вот белорус Иван Дзюба, могучий, медлительный человек. Как Игорь Климов научит его двигаться у орудия молниеносно? Ведь в противотанковой артиллерии как нигде нужна быстрота. Вот ленинградский слесарь Устинов. Он служил раньше в артиллерии большой мощности и сейчас не скрывает презрения к нашим сорокапяткам. Кто заставит его уважать наши орудия, если он называет их "хлопушками"? Как вдохнуть уверенность в бывшего парикмахера Трубникова, когда видно, что в мыслях он, наверное, уже не один раз похоронил сам себя?
Распределяя пополнение по расчетам, я знал, что столкнусь с просьбами не разлучать, отправить вместе. Солдатская дружба возникает зачастую случайно, но держится крепко. Соседи по госпитальным койкам - друзья; в запасном полку в ночь перед отправкой на фронт жизнь свою друг другу рассказали - товарищи. Земляки не хотят разлучаться уже потому, что только им ведомы те леса и поля, где прошло их детство.
Эта дружба еще пройдет проверку огнем, но на проверку друзья хотят идти вместе. Понятно…
К моему удивлению, большинство бойцов просилось в расчет Игоря Климова, я же мог послать к нему лишь двоих…
Оставшееся до сумерек время бойцы пополнения провели, сбившись в тесную кучку. Оттуда долетали обрывки слов прощанья, изредка негромкий смех. Видно было, что смеются лишь тогда, когда говорит Игорь.
Улыбка, что ли, уж очень шла ему, душа ли у него была очень щедрая на шутку. Даже пожилые солдаты смотрели ему в рот, ждали, что он скажет. Бывают ведь такие случаи в жизни, когда доброе слово голодному человеку нужно не меньше, чем краюха хлеба.
Игорь был назначен командиром орудия в третью батарею. Оно стояло на огневой точке напротив Старо-Панова, за "Лощиной смерти". Так называли тогда овраг, который и сейчас можно видеть, подъезжая на электричке к станции Лигово.
Те, кто попал к нему в расчет, были довольны.
* * *
Я жил в землянке вместе с арттехником дивизиона Ваней Филипповым. Время от времени Ваня по ночам обходил огневые точки, измерял количество тормозной жидкости в противооткатных устройствах орудий, осматривал личное оружие, боеприпасы. Я часто сопровождал его в этих обходах. В то время офицерам еще не полагалось ординарцев, лишних людей не было. А был приказ: в одиночку по переднему краю не ходить. Филиппов тоже ходил со мной, когда два-три раза в неделю нужно было проверять боевую готовность расчетов или когда я дежурил на передовом НП, засекая пулеметные точки противника.
Отправлялись мы вечером, дождавшись, когда придет из штаба полка письмоноша Томилин. Томилин - связист. По ночам он вместе с другими исправлял повреждения на линиях связи, а днем ходил в Автово за приказами и распоряжениями, а главное, за письмами. Воспитанник детского дома, он был одинок и сам писем не получал, но радовался, когда получали другие. Вручив треугольничек из клетчатой или полосатой ученической бумаги, он стоял рядом деликатно, никогда не пытался заглянуть в письмо. Только следил за выражением лица читающего и говорил уважительно: "Пишут… Эх, молодцы!"
Или тихонько отступал в сторону: и это значило, что в письме было для солдата что-нибудь нерадостное.
Приходил Томилин, мы брали у него письма для расчета, надевали белые маскхалаты, проверяли свои ППД: не загустела ли смазка, свободно ли ходит затвор - и вылезали на мороз.
Снег скрипел под ногами. Сзади тревожно спал город, а впереди лежал привычно освещенный передний край. Немцы всю ночь пускали ракеты. Боялись темноты.
От одного до другого орудия было метров шестьсот - восемьсот, но мы шли полчаса, час, а иногда еще дольше. Взлетает с шипеньем над головой ракета, и наши тени появляются на снегу… Немецкий снайпер заставляет нас ложиться. Пули со свистом сверлят снег именно там, где были наши тени. Ракета начинает падать и меркнуть. Мы вскакиваем и бежим вперед. Опять ракета… Ложись!..
Наконец впереди, над совсем незаметным снежным холмиком, вьется серый, видимый только вблизи дымок. Еще несколько шагов, прыжок через снежный бруствер - и мы на огневой позиции. Вот стоит выкрашенное в белую краску орудие в боевой готовности. Ствол его чуть выглядывает над бруствером. Открыты два ящика снарядов: в одном - бронебойные, в другом - осколочные с трубкой, установленной на картечь. Ровик и в снегу для боеприпасов, ровик и для укрытия людей, часовой, который давно нас видел и узнал и теперь только для порядка спрашивает условный пропуск.
Три крутые ступеньки вниз, толкаем дверь и попадаем в тепло и копоть землянки.
Все вместе это называется огневой точкой, а в землянке живет орудийный расчет. Шесть, пять, четыре или даже три человека, в зависимости от потерь и срока пополнения. Направо в самодельной пирамиде - винтовки, на полочке над ними - противотанковые гранаты. Налево - самодельная печка. Она топится - варят "супчик". При нашем появлении все встают, сгибаясь под низким потолком. Сержант докладывает.
Ну какие тут формальности! Я поскорее командую "вольно" и раздаю письма, если они есть.
И всегда мы с Ваней Филипповым чувствовали себя виноватыми перед теми солдатами, которые отходили в сторону, присаживаясь на корточки к печке. Писем им не было.
Сержант показывает с огневой позиции, какие немецкие пулеметы или минометы и откуда ведут огонь, а я наношу на свою карту примерное их положение, чтобы потом проверить с НП. Филиппов успевает за это время проверить орудие. Мы перелезаем через бруствер, и опять начинается та же игра: лечь, встать, бежать, лечь, встать, бежать…
* * *
Был приказ: не давать немцам житья. Не давать им существовать в домах - пусть лезут в блиндажи и норы в траншеях и мерзнут. Пусть чувствуют все время свист снарядов над головами. Пусть помнят - не звали их сюда на пироги.
Этот приказ выполняла артиллерия. Наши дальнобойные батареи вели огонь по перекресткам дорог, делали по ночам внезапные огневые налеты по железнодорожным станциям. Дивизионные пушки зажигательными снарядами поджигали деревянные дома в Старо-Панове, Урицке, Горелове. Командиры батарей с наблюдательных пунктов открывали огонь, если видели хотя бы двух солдат противника. Ничто не должно было оставаться безнаказанным. Показался немец - бей! Открыл огонь пулемет противника - заткни ему глотку!
А нашим точкам нельзя было обнаруживать себя. Если немцы надумают наступать, они не должны знать, где стоят противотанковые орудия.
В этих условиях родилась своеобразная тактика: с основной позиции не стрелять, бить с запасной и каждый раз с другой. С запасной… А вот что за этими словами стояло…
Подготовить позицию - это значит вырыть в стороне, хотя бы в снегу, круглую яму для орудия, укрытие для него, укрытие для расчета, ровики для боеприпасов. А когда? Днем, на виду - бессмысленно. Ночью? Но ведь ракеты…
Начали работать лежа. Работали в промежутках между ракетами, в рассветные минуты, в вечерние сумерки. Потери? Были потери. Чаще всего от обидного, неприцельного огня дежурных пулеметов немцев. Патронов они не жалели. Всю ночь над передним краем летали, перекрещиваясь в воздухе, видимые, трассирующие, и невидимые, простые, пули.
Огневая точка Игоря Климова - такой же снежный холмик, такая же снежная яма со снежным бруствером, а землянка иная. Она осенью сорок первого года была отбита у немцев, и поэтому ее входная дверь обращена к Старо-Панову. Шальные пули часто дырявили ее. В землянке между нарами было простреливаемое пространство. Вот почему перед дверью не садились, с одной половины в другую переходили побыстрее, а к дыркам относились со злой иронией: "Вентилируют, зараза!"
Теперь перед дверью со стороны противника - широкий вал из плотного снега, политого водой. Пули в нем вязнут. Филиппов поворачивается ко мне и говорит одно слово:
- Климов…
Я киваю. Мы понимаем друг друга: освоился новый командир орудия.
Светает. Времени терять нельзя. Быстро пустеет пирамида. Винтовки надеваются по-кавалерийски, через голову, чтобы они висели за спиной, не мешали. В густом морозном полусумраке лица у всех бледные, даже зеленые. От бессонной ночи? От недоедания? Может быть, боятся?
Нет, только у одного бойца Трубникова излишне суетливые движения, и это его выдает. Ничего. Просто он в первый раз выходит стрелять прямой наводкой.
Орудие надо тащить метров двести к западной позиции.
- На колеса! - негромко командует Игорь.