Всем своим видом - любезным тоном, мягкими жестами образованного человека, легкой улыбкой, даже брошенной на ближний к пленному стул пустой кобурой (пистолет был в кармане) - немец показывал, что беседа обещает быть по-домашнему задушевной, и только манера в выборе позиции выдавала в нем опытного волка: он посадил русского лицом к свету.
- Курите, не стесняйтесь! - дружески предложил капитан.
- Я не курю, - ответил пленный, помедлив, и прямо посмотрел капитану в глаза.
Офицер был подтянут, строен. Он дважды провел узкой ладонью по высокому блестящему лбу и каштановым волосам, затем расстегнул еще одну пуговицу кителя и хотел было что-то сказать, но в дверях, сунув в кабинет свою красную бычью шею, показался комендант. Капитан поморщился и нетерпеливым жестом руки попросил его удалиться.
- Расскажите что-нибудь о себе, - приятно улыбнувшись, попросил капитан и удобно закинул ногу на ногу. Он говорил почти без акцента.
Пленный молчал.
- Ну, хорошо. Вам трудно сосредоточиться. Я понимаю… Скажите, вы имели большой успех у публики?
- Мне трудно судить о себе.
- Да, да! Понимаю и ценю вашу скромность. Скажите… вы хотели бы петь сейчас? - И капитан склонил голову набок, словно прицеливаясь.
- Да, конечно.
- Только для более широкой аудитории! - быстро спохватился капитан. - Не в бараке, а по радио, скажем. Для записей на пластинках?
- Да, конечно. Только…
- Но репертуар будете выбирать не вы, - заметил капитан, как бы немного стесняясь.
- Я спою что угодно, господин капитан, но только по московскому радио!
- Ну, что же… - фашист приподнял брови, непринужденно затянулся папиросой. - Скоро, может быть, немецкая армия предоставит вам и такую возможность. А почему вы улыбаетесь?
- Где вы были, господин капитан, когда Германия носила траур по Сталинграду?
Нижняя челюсть офицера резко выдвинулась, но он, пожевав губами, скрыл невольную гримасу и все так же мирно ответил:
- Временная неудача великой Германии по вине старого недоноска Паулюса. Что делать? На войне, как на войне! Но московское радио я вам обещаю!
- Благодарю, господин капитан! Тогда я подожду.
Капитан покусал губу. Застегнул одну пуговицу.
- Я вижу, вы не хотите меня понять, а напрасно: более делового и менее рискованного предложения вам никто больше по эту сторону жизни не сделает, уверяю вас. Я считаю, что двое образованных людей должны понять друг друга. Надеюсь, вам понятно, что речь идет о вашей жизни в искусстве или… о вашем небытии? Простите, что я так резок, я не должен был этого говорить… Так вы подумайте над весьма уместной латинской поговоркой: путь к искусству долог, жизнь коротка.
- Я могу понять эту мудрость, но более просто, современно, что ли… Мне всегда казалось, что человек искусства живет для народа, и если он изменит народу, его искусство умирает раньше, чем он сам.
Капитан отрицательно покачал головой, застегнул вторую пуговицу, но по-прежнему мягко продолжал:
- Вы будете петь русские народные песни. Что вам еще? Я, смею вас уверить, немало прожил в России и знаю, как прелестна русская народная песня! Так неужели откажетесь?
- А что, кроме песен, господин капитан?
- Ну… может быть, два-три слова по радио перед своим выступлением о том, что вы неплохо живете и поете в Германии…
- Нет!
Капитан застегнул последнюю пуговицу, плотно сел на стуле и решительно положил обе руки на стол.
- Скажите, вы верите в загробную жизнь?
- Да, если дело касается того, что не должно существовать на земле.
- То есть?
- Фашизма!
Гитлеровец встал и решительно подошел к пленному.
"Будет бить, сволочь!" - мелькнуло в голове, и он весь напрягся, ожидая удара.
Однако офицер не потерял выдержки и на этот раз, он одернул китель, как бы стряхивая желание бить, и негромко, но внятно и медленно заговорил:
- Не будьте фанатиком! Их достаточно по обе стороны нынешней баррикады. Фанатизм - черта, присущая лишь черни. Так будьте же выше и действуйте сообразно обстоятельствам. Поймите, все мы будем лежать в одном пласте земли, только одни уйдут туда раньше, вот в таком молодом возрасте, как вы, а другие еще долго будут жить и наслаждаться солнцем, как это сказано в одной немецкой поговорке: жить, ни в чем себе не отказывая. Так ради чего вы будете терять свою жизнь - то, что единожды и так ненадолго дается человеку…
- Господин капитан…
- И дослушайте меня… На земле было много войн, революций, но ни одна из них не изменила естественной расстановки личностей в обществе! Все рано или поздно возвращалось к старому: снова одни работали, другие руководили. Одни командовали, другие умирали.
- Тут все дело в том, кто на кого работает и кто за кого умирает, господин капитан…
- Оставьте, пожалуйста! Все равно в этих жерновах испокон веку перемалывалась серая людская масса - и только, но ничего в мире не менялось, хотя гибли миллионы. Так что может изменить ваше упрямство, ваш - не могу не повторить этого слова - ваш фанатизм? У прогрессивного американского писателя Джека Лондона есть великолепная мысль…
В этот момент робко приотворилась дверь и в кабинет заглянул его хозяин - комендант, но капитан-гестаповец так глянул на него, что дверь тотчас захлопнулась и майорские погоны больше не появлялись в притворе.
- …есть великолепная мысль, - продолжал капитан. - Преодоление большой трудности - это всегда приспособление к среде. Так приспосабливайтесь! У вас имеется редчайшая возможность. Я бы ее не упустил, помня мысль толкового американца.
- Господин капитан, я и эту мысль понимаю по-иному… Вы состоите в нацистской партии?
- Конечно! Но разве это о чем-нибудь говорит?
- Да! Вы принадлежите к партии, которая совершает преступление против человечества, и каждый, кто сочувствует ей или даже закрывает на ее действия глаза, не только соучастник тяжкого преступления, но и прямой преступник!
- Вот как?
- Да, так! Я не принимаю ни вашей философии приспособленчества, ни вашего оскорбительного предложения!
- Фанатик!
Капитан помимо воли вынул из кармана пистолет.
- Стреляй!
- Не намереваюсь! Это сделают другие, если вы не станете благоразумнее.
Фашист взял со стула кобуру и вложил в нее пистолет.
- Однако я думаю, что ваш фанатизм скоро пройдет и завтра я получу ваше согласие.
- Нет!
- А мы расстреляем всех ваших товарищей! Всех! Вы этого хотите? Нет? Я так и думал: вы коллективист по воспитанию и не можете позволить, чтобы из-за вашего упрямства сотня людей завтра утром легла в противотанковый ров.
- Но это же… - Певец вскочил со стула, но страшная боль в спине остановила его, словно в позвоночник воткнули штык.
- О, прекрасно! - воскликнул офицер, заметив, что пленный побледнел. - В вашем лице я вижу ту самую борьбу чувств, которой вам недоставало в течение нашей беседы. Это хорошо. До свидания, и помните: завтра - или… - Он позвонил, и часовой увел пленного в подвал.
Опять мрак, сырость, боль в спине. Тускло серел полукруг окна. "А мы расстреляем всех… Всех!.. В противотанковом рве…"
Сутулый немец принес ему еду. Много еды. Сразу в трех котелках. В ноздри пахнуло тушеным мясом, луком. На подоконник немец поставил еще флягу с чаем, фонарь и ушел.
"Умасливают…"
Старый немец пришел минут через двадцать. Он принес зеленый матрац и хотел забрать котелок, но еда была не тронута. Сутулый растерялся, опустив до колен свои длинные, как у гориллы руки, и вышел. За дверью часовой повысил голос, после чего немец опять влез в подвал, забрал фонарь и ушел сутулясь.
"Всех товарищей… Сотню людей в противотанковый ров…" Голос капитана издевательски гремел в ушах, а по всему подвалу разливался нестерпимо вкусный запах и разжигал аппетит.
Он сдавил котелок ладонями, смял его и швырнул на пол. За ним сбросил и остальное.
- Умереть, умереть!.. - простонал он и стал колотить в дверь кулаками, чтобы, когда она откроется, броситься на часового.