Слева от комендатуры протянулся колючий забор с широкий зевом ворот. Будка, шлагбаум, часовой - все как положено. За проволокой большой прямоугольный плац, замкнутый с боков тяжелыми кронами многолетних лип, укрывших собой кирпичные старые здания казарм Войска польского. За плацем белел новый дом. Это клуб. С боков к нему примазались приземистые постройки кухни и бани.
Прибывших из Проскурова - человек около двухсот - загнали в вонючую моечную с единственным краном горячей воды. Около него сразу образовалась давка. Вместо тазиков на обросших зеленой слизью топчанах валялись красноармейские каски, покрытые слоем грязи. Воздух затхлый, кислый, воняющий плесенью.
- Ну и банька! - возмутился Олег. - Поросячья лужа!
- А тебе номерок бы с мойщицей, с веничком да еще кваску бы холодненького? А, Олег? - добродушно подтрунивал Адамов. - Не плохо бы! - протянул он мечтательно.
- Иди ты к черту со своей мойщицей вместе! - вскипел Олег. - Козел вонючий! Подойти к тебе тошно, а ты гогочешь, радешенек. Если ума нет - считай себя калекой.
- Ну, ну, осторожней на поворотах, умница.
Закипала ссора.
Причин для хорошего настроения и впрямь не было. Двое суток нас везли в скотском вагоне. Ноги по щиколотку увязали в коровьем навозе. Поначалу все стояли, потом, кляня все на свете, стали садиться на пол, прямо в полужидкую вонючую дрянь.
В пути погиб Гуров.
Неизвестно, как ему удалось пронести через обыски косой сапожный нож. Как только поезд тронулся, Гуров начал резать пол.
О побегах через дыры в полу ходило много толков. В таких случаях дыра вырезалась в рост человека, беглеца на ремнях опускали почти до шпал и разом бросали. Если в момент падения на шпалы все обходилось благополучно, можно было считать побег успешным.
Перед отправкой у нас отобрали все, даже нательное белье. В таком положении возможность побега исключалась: не на чем опустить.
Но как мы ни убеждали Гурова в бесполезности его затеи, отговорить нам его не удалось. Он только обозлился, обозвал всех трусами и продолжал свою работу, пренебрегая осторожностью даже на стоянках. На одной из них дверь с грохотом откатилась, в вагон ворвались солдаты, вытолкали пленных.
На полу остались свежие стружки и брошенный Василием Васильевичем нож.
Была ли проверка случайной, или, услышав у нашего вагона подозрительные звуки, часовой поднял тревогу - не известно. Проверили и остальные вагоны. Всех построили вдоль эшелона, и начальник конвоя спрашивал уже в третий раз:
- Чей это нож?
Искоса я наблюдал за Гуровым. Он был очень бледен. Под глазом непроизвольно дергался кусок щеки.
- В последний раз предлагаю владельцу ножа выйти из строя. Иначе расстреляю каждого пятого.
- Не надо! Нож мой. - Гуров шагнул вперед и очень тихо, но твердо сказал - Я резал пол.
- Покажи руки!.. Мерзавец!
От удара Василий Васильевич упал, но сразу же поднялся. Из рассеченной скулы на рыжую бородку потекла темная кровь.
В следующий момент хлопнул выстрел. Гуров схватился за грудь, чуть постоял, словно примериваясь, куда упасть, и, не сгибаясь, рухнул плашмя вперед. Фельдфебель едва успел отскочить.
- По вагонам! Быстро!
Колеса выстукивали бесконечную дробь. Дорога наша тянулась дальше, на запад. На неизвестном полустанке остался наш друг, припавший щекой к промасленному щебню.
- Могло быть хуже для нас… - подытожил происшедшее Адамов.
По его мнению, эта смерть была совершенно напрасной. Мы соглашались с ним, но грусть по погибшем товарище еще долго щемила сердце.
Как обычно, Олег был взволнован больше других и все еще не мог успокоиться. Обругав Адамова, он усиленно заработал в толпе локтями, пробиваясь к водоразборному крану.
Прожарка наших вещей тянулась долго - несколько часов. В ожидании мы сидели нагишом в узком дворе бани. Голый до пояса дезинфектор - пожилой человек - жадно выспрашивал новости.
- Значит, говорите, бьют нас? Да-а-а… Тяжело. Вот еще одна новость. - Он выдернул из-под фартука газету. Бросился в глаза жирный заголовок "Клич". - Пал Севастополь. Удар, что и говорить, тяжелый. Ну, а если почитать вот эту паскуду, - он ткнул в газетный листок, - становится совсем тошно, хоть вешайся. А умирать нам рановато! - Человек бодро посмотрел вокруг. - Будет еще и в нашем краю праздник. Обязательно будет. Нужно держаться и, главное, поменьше прислушиваться к разным бредням вроде этих. - Он махнул перед собой газеткой.
- Аркадий Николаевич, готово, выдавай! - крикнул голос из бани.
- Сейчас, - отозвался наш собеседник. - Основное, ребята, держите хвост морковкой. - Он подмигнул и, чуть пригнувшись, шагнул через высокий порог.
Спустя несколько минут открылось в стене окошко, и тот же человек бодрым, сочным голосом крикнул:
- Эй, навались, у кого деньги завелись!
Вещички наши были горячие, мокрые, пуще прежнего воняли распаренным навозом.
Пошли чередом лагерные будни. Все было то же, что и в других лагерях, только более продуманно, тоньше, но итог одинаков: за прошедшую зиму погибло семь тысяч офицеров из десяти. И сейчас еще взгляд то и дело натыкался на отечные лица цинготников.
Мордобоя не было. Дубина была не в ходу. Зато очень легко было попасть на "кобылу" и получить двадцать пять палок на места пониже спины. Издевательства направлялись на унижение человеческого достоинства, надругание над честью советского офицера.
Вскоре после нашего приезда старшим офицерам выдали лоскуты красной материи и приказали срочно нашить на воротники знаки различия.
После этого их построили на плацу. Затянутый в мундир, словно в лайковую перчатку, комендант обратился к ним с речью:
- Я понимаю, что питание в лагере далеко не достаточное. Но что поделать? - капитан развел руками. - Такова норма. Я решил вам помочь.
По рядам пошло чуть заметное оживление.
- Окрестное население обратилось ко мне с просьбой, - повысил голос комендант, - вывозить на их поля удобрение из лагерных уборных. С этой целью я организую из вас несколько ассенизационных команд. В качестве вознаграждения за работу они получат по сто граммов хлеба на человека. Это дополнительно к пайку. Желающих прошу выйти из строя.
Ошеломленный неожиданным поворотом, строй старших командиров настороженно притих. Недавнее оживление сменилось подавленным молчанием.
- Мне нужно пятьдесят человек, - продолжал комендант. - Пятьдесят добровольцев прошу выйти вперед. Ясно? Нет желающих? Или, может быть, это саботаж? Хорошо. Я буду отбирать сам. Тогда выходи вот ты и ты… - Капитан пошел вдоль строя, выбирая людей. Но и после этого никто не тронулся с места.
Холеное лицо коменданта налилось кровью. В холодном бешенстве он щелкал стеком по жесткому голенищу сапога.
- Очень хорошо! Вы не хотите работать? Это значит, что вы не повинуетесь моим приказам. По законам военного времени вы должны быть расстреляны. Фельдфебель!
- Слушаюсь, мой капитан!
- Взять вот этого! - капитан указал на истощенного седого полковника. - Ты тоже не будешь работать?
- Потрудитесь обращаться на "вы", господин капитан. Кроме того, вы не вправе заставить меня работать на подобной работать хотя бы из уважения к моему возрасту и званию.
- Вот как?! - удивился комендант. - Не впра-а-аве? Двадцать пять! - коротко бросил он стоящим поодаль полицаям.
Молодые здоровые хлопцы замешкались. Даже этим типам, презревшим всякую человеческую мораль, было неудобно бить палками старого полковника.
- Комендант, я недоволен вашими людьми. Они плохо повинуются, - с нажимом процедил капитан.
Старшина лагеря - черномазый подполковник в хорошо отутюженной коверкотовой гимнастерке и начищенных до зеркального блеска сапогах - подскочил к старику, грубо рванул за рукав, потащил к "кобыле". На помощь пришли ожившие полицаи.
- Подлец! - громко крикнул полковник.
Экзекуцию он перенес молча. Но с "кобылы" подняться уже не смог. Его сняли, положили в стороне.
- Вы довольны? - продолжал издеваться капитан. - Теперь вы охотнее пойдете работать. Что?
После такой меры пятьдесят человек были отобраны.
- Разойдись! - Старшина зло ворочал белками. - Сволочи!..
На "кобыле" полицаи пороли отказавшихся - таких набралось человек двадцать. В воздухе мелькали палки.
На следующий день в веревочную упряжь ассенизационных бочек впряглись отобранные накануне. От стыда они опустили головы, тупо переставляли ноги.
Бочки катились по двору, гулко встряхиваясь на ухабах. Уныло покачивались привязанные к длинным шестам испачканные нечистотами каски.
2
После утренней поверки народ разбредался по двору. Кто играл в замызганные самодельные карты, кто из обломка каски мастерил нож, целыми днями точил его на булыжнике, кто просто валялся на чахлой коричневой траве. Большинство собиралось группами, спорило до хрипоты по поводу и без всякого повода. Авторитеты не признавались, лучшие аргументы - несгибаемое упрямство и луженая глотка.
Олегу на одном месте не сиделось. Он бродил по лагерю, прислушивался к разговорам, ввязывался в споры и, столкнув спорщиков, оставался сам в стороне, сияя от удовольствия.
В углу между проволокой и бетонной коробкой мусорника чаще всего собирались любители "вкусных" разговоров. Вспоминали яства, деликатесы, способы их приготовления, сервировку. Не забывалась ни одна деталь, не опускалась ни одна мелочь.
Над сидящими приподнялся высокий и очень худой человек. Голова его напоминала корабельную швабру с длинными пеньковыми косичками.