8
Граф угощал мистера Бойта обедом, и тем временем, как четверо слуг удовлетворяли все их запросы, а когда было нечего делать, стояли истуканами, объяснял гостю, что из-за причиненных войной бедствий у него не хватает челяди. Дворец, находящийся в отдалении от деревни, враги не разорили, так как нашли его подходящим для постоя грубой солдатни. Теперь бедный граф, избавленный от захватчиков, вынужден был бороться с вторжением бездомных деревенских жителей, расположившихся во всех частях дворца, кроме его личных покоев в правом крыле.
- Мы все понесли большие жертвы, - сказал граф, закуривая американскую сигару, которой его щедро угостил мистер Бойт. - Только представьте себе - восемьдесят рабочих волов, тридцать шесть лошадей, погреб несравненного вина, потрава добрых сорока процентов моего урожая, гибель преданного слуги - всего лишь часть моих сокрушительных бедствий. - И, надменно глянув на бледный пепел сигары, добавил: - Не говоря уж о ящике гаванских сигар.
Торопливо писавший мистер Бойт поднял взгляд и сказал:
- Говорите, говорите, граф, мне так удобней всего. Побуждать к этому графа было опрометчиво.
- Понять сущность Сан-Рокко невозможно, - заговорил он, - без понимания истории моего семейства, потому что без нас деревни бы физически не существовало, а если б и существовала каким-то чудом физически, то не существовала бы морально или духовно.
Граф поднялся и подошел к нарисованному на стене фамильному древу, на каждом из множества его листьев было начертано чье-нибудь гордое имя. Вынув из красного бархатного чехла стеклянную указку, он изящным движением фехтовальщика вскинул ее, коснулся одного из верхних листьев и небрежным тоном продолжал:
- В нашей церкви были фрески Боттичелли, теперь, к несчастью, испорченные или уничтоженные. Они бы не были там нарисованы, если б не инициатива моего родственника Альчиде, маркиза де Ромонтано, чье имя написано на этом листе. А вот на этом стоит имя Эрменеджильо дельи Окки Бруни, о котором вы как писатель, несомненно, слышали.
- Боюсь, что нет, - сказал Бойт. - Когда он жил, в восемнадцатом веке?
Граф ответил с мучительной гримасой:
- Он был другом и врагом Чезаре Борджа.
- Давно, - с глубокомысленным видом изрек Бойт и добавил более настоятельным тоном, - но мне хотелось бы услышать побольше о недавно происходившей у вас битве. Вы принимали в ней участие, сэр?
"Сэр? - подумал граф. - Наконец-то этот варвар осознал мою знатность". И с глубоким недовольством заговорил:
- Принимал ли участие? Мой дорогой гость, где традиционное место аристократа? Во главе своих людей, разумеется. Под моим командованием они дали бой подобно стародавним bravo и gonfalonieri, их копья блистали, щиты были украшены гордыми фиолетовым, желтым и красным цветами графов Сан-Рокко, на шлемах плясали двуглавые дельфины.
- Стало быть, сэр, ваши люди оделись по такому случаю в средневековые костюмы?
- Нет-нет, что вы. Я говорю об истории, единственной интересной для дворян теме в наши скучные дни. Вы оскорбили меня предположением, что я стал бы подвергать своих солдат излишним опасностям, применяя свои droits de signeur в современной битве. Одеты они были пристойно, но отнюдь не роскошно.
- У меня в мыслях не было оскорбить вас, сэр, - с улыбкой сказал Бойт. Этот чудак представлял собой сущую находку.
- Но оскорбили, - ответил граф. - Однако не придам значения содержавшемуся в вашей реплике намеку на дон-кихотовское безумие и объясню вам, что эта схватка повторяла в общих чертах злосчастную битву при Монтаперти, о которой вы наверняка слышали.
- Нет, сэр. Не слышал. Она происходила на фронте Пятой армии?
Спрятав раздражение в морщинах лица, граф ответил:
- Она происходила четвертого сентября тысяча двести шестидесятого года и знаменита тем, как Манфред Сицилийский изобретательно использовал кавалерию.
- Боюсь, это совсем не в моей компетенции, - рассмеялся Бойт.
- Не вижу в этом ничего смешного, - ответил граф, - и ничего особенно забавного в мастерском кавалерийском обстреле продольным огнем, который в ту минуту открыла маневренная пехота под руководством пьемонтского дворянина капитана Валь ди Сарата, мать которого, кстати, происходила из капуанских Убальдини. Противника заманили в западню и с необычайной яростью атаковали с открытого фланга. Это был превосходный план, прекрасно выполненный солдатами с верой в своего господина.
Повествование Старого Плюмажа оказалось несколько иным. Во время прогулки с Бойтом по своим пострадавшим виноградникам он рассказал о своей решимости дождаться, когда пробьет час, а потом атаковать со всем тем пылом, на какой способны только итальянские войска.
- Когда я стоял со своим малочисленным отрядом на невыгодных позициях, - объяснил он, - передо мной открывались три пути: путь бесчестия, путь осторожности и путь славы!
Он позволил себе сделать паузу, чтобы эти впечатляющие слова дошли до сознания американца, и заговорил как можно медленнее, чтобы весь смысл неведомого языка чести оказал воздействие на этого представителя слишком юной нации, еще не способной знать кодекс утонченного, обходительного уничтожения людей.
- Путь бесчестия, под которым я подразумеваю трусливую сдачу в плен, мне неведом. Путь осторожности - другими словами, безудержного бегства - чужд моей натуре и натуре моих солдат. Арифметика показывает, что, когда из трех путей два отвергнуты, остается только один - путь славы!
И тут Старый Плюмаж с ужасом заметил, что Бойт не делает никаких записей.
- Вы храните все в памяти? - спросил он.
- Мне нужны факты, сэр, - ответил с улыбкой Бойт.
- Я сообщаю вам факты, - ядовито заявил Старый Плюмаж.
- Вы меня не поняли, сэр. Я писатель и сам расцвечиваю повествование. Может, вы читали "Столь гневная заря"? Нет? Так вот, эта книга пользовалась большим спросом. Я просто поговорил со многими ребятами в Испании и обобщил их разрозненные впечатления в своем стиле, так, как это присуще мне. Теперь эта книга переведена на шестнадцать языков, по ней снят великолепный фильм с Чесни Бартремом в роли Дона Бальтасара и Сигрид Толлефсен в роли Айши, мавританской девушки. Поверьте, сэр, я воздам вам должное.
- Я думаю не о себе, - солгал Старый Плюмаж, - а о своей стране и о наших доблестных павших.
- Свой долг перед ними, сэр, я сознаю, - серьезным тоном сказал Бойт. Бесчисленные брошюры предупреждали войска Соединенных Штатов о чрезмерной обидчивости всех иностранцев, об их нетерпимости к критике и советам. Бойт не только воспринимал эти брошюры всерьез, но и, говоря по правде, большую их часть написал сам.
- Отлично, - произнес недоверчиво Старый Плюмаж, - продолжу. Занимал я, как уже было сказано, невыгодную позицию в той лощине. Немцы наступали с северо-востока, маскируя свои намерения шедшими веером разведчиками. Намерения их, вынужден добавить, были неясны даже им самим, поскольку они не представляли, где мы находимся. Силы я распределил вот как. Центр залег в оливковой роще Тодескини. Правый фланг был вытянут в направлении фермы Саброне; он представлял собой часть знаменитой итальянской дивизии "Гран Сассо", командовал им мой заместитель Валь ди Сарат. Левый фланг под недостаточно опытным руководством Филиграни, коммуниста, был развернут в районе старого монастыря францисканцев.
Сражение началось на моем левом фланге, где Филиграни вопреки моим приказам опрометчиво вступил в огневой контакт с противником. Немецкий правый фланг шел в наступление с автоматическим оружием. Поверхностного знания баллистики достаточно, дабы понять, какое они имели преимущество перед нами, поскольку наше оружие позволяло вести только одиночную стрельбу. Немцы контратаковали с беспримерной яростью, они объединились в этом натиске со своим левым флангом, чтобы сокрушить наш центр, то есть наши основные силы. Я воспользовался возможностью и отправил правое крыло в широкий обход для окружения открытого фланга немцев. Центр, проявляя непревзойденный героизм, удерживал свои позиции, его вдохновлял пример офицеров, вернее, офицера, поскольку военным опытом обладал только я один. В нужную минуту я подал сигнал, и мой правый фланг атаковал немцев с характерной для итальянцев яростью. Контратака центра решила судьбу противника, который в жутком смятении отступил к своим опорным пунктам, а оттуда, давая выход бессильной мстительности, обрушился на беззащитную деревню, которая вечно будет стоять красноречивым памятником бессмертному величию наших павших.
- Вы не собираетесь восстанавливать ее? - спросил Бойт.
- Я, разумеется, - с нешуточным раздражением ответил Старый Плюмаж, - говорю иносказательно.
Перед уходом Бойт спросил Старого Плюмажа, сколько человек с каждой стороны принимало участие в бою.
- Немцев больше пятисот. Итальянцев тридцать пять.
- Но граф сказал, что там было около сотни немцев и около пятидесяти итальянцев, - возразил Бойт.
- Граф, - ответил Старый Плюмаж, - близорук и физически, и умственно.
Филиграни, которого Бойт расспрашивал на развалинах его лавки, без товаров, но уже увенчанных обвислым красным флагом, поведал несколько иную историю.