Первой военной осенью, попав в армию, он ни от кого ничего не скрывал и, когда просили, охотно пел и под гитару, и под баян, и просто так - в роте любили его слушать. Однажды среди слушателей оказался незнакомый батальонный комиссар, задавший ему потом несколько обычных вопросов: кто он, откуда и почему так удивительно хорошо поет. Он рассказал все как есть, сдержанно, но откровенно. А спустя трое суток в дивизию пришел приказ откомандировать его, красноармейца Аникушина, для дальнейшего прохождения службы во фронтовой ансамбль песни и пляски.
Большей для себя неприятности, большего крушения надежд и стремлений он не мог и представить.
Немцы рвались тогда к Москве, от отца, попавшего под Прилуками в окружение, уже два месяца ничего не было, предполагали, что он погиб, и старший сын становился, таким образом, главой семьи, единственным совершеннолетним мужчиной и защитником. Решалась судьба его народа, его государства, он жаждал с оружием в руках защищать Отечество, жаждал убить хоть нескольких врагов-убийц и для этого с подъема и до отбоя по шестнадцать часов в сутки учился воевать, а его решили запереть в артисты. У него были свои убеждения, твердые, созревшие под влиянием отца понятия о мужском достоинстве и чести. Возможно, участники фронтового ансамбля своими выступлениями и делали полезное, нужное дело, но с этого момента он думал о них с презрением, как о сборище трусливых, уклоняющихся от боев придурков.
Он отказался наотрез и, поскольку с его возражениями не собирались считаться, обратился с письмом к Наркому Обороны. А сверху настаивали на немедленном откомандировании, он упорствовал, и тогда его посадили да гауптвахту, причем в одну камеру с какими-то дезертирами, чем он был смертельно оскорблен.
Трудно сказать, как сложилась бы дальше его судьба, но в это время немецкие танки прорвались на ближние подступы к столице, дивизию поспешно бросили в бой, кто-то вспомнил в этой сумятице и о нем - к вечеру того же дня на ледяном ветру под артиллерийским и минометным обстрелом он долбил саперной лопатой землю, отрывая себе стрелковую ячейку - свою крохотную крепость в системе полковой обороны.
Эта история послужила ему хорошим уроком. За годы войны он дважды лежал в госпиталях, воевал в трех разных соединениях, но с той поры если когда и пел, то лишь вполголоса и только наедине. Он не скрывал - в том числе и от Леночки, - что учился в консерватории, однако представлялся, да и указывал себя в документах, не иначе как студентом теоретико-композиторского факультета, будущим музыковедом.
Сегодняшний вечер имел, точнее - мог иметь в его жизни особое значение, и, шагая теперь в глубь леса с двумя особистами, он проигрывал мысленно предстоящее объяснение с Леночкой: с чего и в какой момент начнет, что скажет и как будет продолжать в зависимости от ее реакции и ответов. Не без волнения он думал и о своей встрече с этим грузиномхирургом, который, видимо, не преминет потренькать на гитаре и попеть, наверняка так же фальшиво и безголосо, как и подавляющее большинство любителей.
Размышляя о своем, о том, что его волновало, он, однако, не забывал пригибаться под толстыми мокрыми ветвями, а тонкие отводил рукою, чтобы не намочить росой костюм. Не мог он совершенно не видеть и шагавшего с ним рядом Алехина и со временем подметил, что тот не переставая шарит взглядом по дороге метрах в трех перед собой, словно чего-то ищет. Что он там выискивает, помощник коменданта и не пытался себе представить - даже думать не хотел, - но было в этом вынюхивании что-то неприятное.
Особист, при всей его обходительности, был ему несимпатичен, и капитан заставлял себя не смотреть в его сторону и по возможности не обращать внимания на его действия, что не без усилия удавалось. Он в который уж раз проигрывал в уме предстоящий вечер и объяснялся с Леночкой, когда Алехин неожиданно нарушил молчание.
- Раненько! - вдруг полушепотом не без удивления протянул он. - Неужто улетают?.. Зима, видать, ранняя будет.
- Что? - вмиг возвращаясь к действительности, хмуро спросил капитан.
- Журавли. - Задрав голову, Алехин оглядывал небо. - Вроде улетать собираются. Слышите, прощаются...
Капитан прислушался; в ясном светло-голубом небе где-то тоскливо и надрывно курлыкали невидимые журавли.
Это печальное курлыканье вдруг пронзительно напомнило о бренности всего земного, о неотвратимом: о скором увядании, о смерти всех этих сейчас таких свежих и жизнерадостных листиков и травинок, о том, что все пройдет...
Да... "Все пройдет, и мы пройдем!.. - с грустью процитировал мысленно помощник коменданта и, подумав, от себя добавил: - Но след оставим..."
- Товарищ капитан... - Алехин меж тем достал из кармана две красные засаленные нарукавные повязки с надписями "Комендантский патруль", встряхнул их, расправил и протянул одну капитану. - Прошу вас - наденьте.
- Зачем?.. - взглянув мельком, осведомился капитан. - Это для патрулей, для дежурных офицеров. А я - помощник коменданта! - заметил он с достоинством. - И сколько на этой должности, ни разу не надевал!
- А сегодня нужно! Прошу вас, - настойчиво повторил Алехин.
- А грязнее у вас не нашлось? - с откровенным недовольством беря повязку и брезгливо осматривая ее, осведомился капитан. - Из нее же суп варить можно!
- Это не у нас, а у вас! - весело сообщил Алехин. - Мне их дали в комендатуре. А постирать не было времени. Давайте я вам помогу.
Помощник коменданта остановился и, поджав губы, покорно стоял с минуту, пока Алехин не закрепил повязку на рукаве его кителя повыше локтя. Тем временем Блинов по своей инициативе проделал то же самое на рукаве гимнастерки Алехина.
В молчании они пошли дальше, и капитан снова охотно погрузился в свои мысли, однако немного погодя Алехин опять заговорил.
- Как у нас с оружием? - будто самого себя спросил он и, вытащив из кобуры пистолет, взвел курок и оттянул затвор, проверяя, есть ли патрон в патроннике; Блинов тотчас же проверил свой "ТТ". Но помощник коменданта, к кому, собственно, был обращен этот вопрос, шагал молча, будто не слыша.
- А у вас? - осведомился у него Алехин.
- За меня можете не беспокоиться.
- А эта штука вам знакома? - продолжал Алехин, достав небольшой вороненый "вальтер".
Получив утвердительный ответ, он загнал патрон в патронник и, поставив пистолет на предохранитель, протянул его капитану:
- Прошу... возьмите в карман.
- Зачем?
- На всякий случай... Берите, берите! - настаивал Алехин и, так как помощник коменданта лишь усмехнулся, сунул ему "вальтер" в правый карман брюк. - Осторожность всегда оправданна... Знаете, разное бывает...
- Знаю! - недовольно поморщился капитан и пригнулся, чтобы не задеть мокрую ветвь. - Слышал все это десятки раз! В том числе и сегодня!..
- Говорите тише, - попросил Алехин. - Что слышали?
- И про бдительность, и про осторожность, и что всякое бывает, и смотреть надо в оба!.. От всех этих поучений у меня уже мозоли в ушах! За кого вы меня принимаете?!
- Прошу вас - потише.
Помощник коменданта вытащил из кобуры свой "ТТ", взвел курок и оттянул затвор - Алехин увидел патрон в патроннике.
- Бдительность, осторожность, осмотрительность!.. Мне твердят об этом как мальчишке! - засовывая пистолет в кобуру, возмущенным полушепотом продолжал капитан. - За кого вы меня принимаете?.. Я на фронте с сорок первого года!.. Поверьте, бывал в таких переделках, по сравнению с которыми ваша "операция" - просто загородная прогулка.
- Что ж, возможно...
- Не возможно, а точно!
- Да я верю, верю, - улыбнулся Алехин.
- Верить мало! Чтобы понимать, надо самому пережить!.. Вы на передовой-то когда-нибудь были?
- Приходилось...
- При штабе дивизии или полка?.. Знаю, как вам "приходилось"!.. Во втором эшелоне! А я три года на передке! И если бы не ранение... Поймите, я боевой офицер! - взволнованно произнес капитан. - В комендатуре я случайно и не задержусь!..
- Говорите тише, - снова попросил Алехин.
- Да вы что, психа из меня сделать хотите?! - возмутился капитан. - Здесь же нет ни живой души! И шум ветра все покрывает. И куда же тише - я и так шепчу!
- Это вам кажется, - улыбаясь, возразил Алехин. - И насчет душ вы ошибаетесь. Мы только что прошли засаду, они предупреждены по радио и знают меня в лицо, иначе бы нас уже проверяли. Вы только не обижайтесь - понимаете, это специфика... И вообще лес шума не любит...
- "Специфика"!.. Эх, людишки! - со вздохом и презрительным сожалением вдруг вырвалось у капитана. - Дурацкая-то ведь специфика! Ну посудите сами... Вы кого-то там разыскиваете. Как я понял, двух или трех, ну, допустим, четырех человек. И вот вы устраиваете засады... более того, собираетесь оцеплять весь лес, привлекаете к этому даже не сотни, а тысячи офицеров и бойцов. И это при острой нехватке людей в частях на передовой. И делается все это из-за двух, максимум четырех человек! Причем, как я понял, вы даже точно не знаете, появятся ли они здесь!
- Должны. Конечно, не факт, что они выйдут именно на нас. На путях их вероятного движения устроено несколько засад.
- Да, но к чему оцеплять весь огромный лес? Зачем столько людей?.. Почему такая чрезвычайность?
- Видите ли, это долго объяснять... - чуть помедля, уклончиво заметил Алехин; он не мог, не имел права говорить кому бы то ни было, кроме офицеров контрразведки, что речь идет об агентах, действия которых представляют угрозу для предстоящей стратегической операции, и что дело взято на контроль Ставкой Верховного Главнокомандования.
- Ясно, от меня вы тоже секретите! - с очевидной обидой быстро сказал капитан, и лицо его дрогнуло в презрительной усмешке.
- Нет, почему же...