- Проше пана, слышите, как она волнуется? - пытаясь улыбнуться, проговорила Гролинская.
- Что там случилось? - спросил я.
- Ничего... Они же не бандиты, а радецкие официэры! Подумайте, наступили на огород... Ночью темно!
- Повредили грядки... - подсказал капитан.
- Они что, ушли через ее участок?
- Так!.. Там ближе к центру. Почему я виновата?.. Мусить, так надо... Они же военные!..
* * *
В голове у меня вертелось немало вопросов. Мне бы очень хотелось знать, и что собой представляют в действительности те, кто значились в комендатуре как Николаев и Сенцов, и, разумеется, где они сейчас, и все подробности их поведения и разговоров в этом доме, и почему они ушли ночью через соседний участок, и кто был тот железнодорожник в плаще, зачем он приходил и где теперь, и что за отношения между ним и этими двумя офицерами.
И еще очень многое мне бы хотелось узнать, и о многом я бы желал поговорить с пани Гролинской, но сейчас я мог интересоваться лишь определенным кругом вопросов, только тем, что положено знать офицеру комендатуры, проверяющему порядок размещения военнослужащих на частных квартирах.
Мы уже выходили - вслед за капитаном я переступил порог комнаты, размышляя над тем, что услышал и увидел в этом доме, - и тут на кухне у меня от волнения буквально заняло дух: возле кафельной печки, в углу, в плоском ящичке для мусора рядом с совком я увидел смятый листок целлофана, хорошо мне знакомую целлофановую обертку...
37. Таманцев
Первая ночь в засаде была не из приятных и тянулась чертовски медленно.
Мы вымокли до нитки еще вечером, обсушиться было негде, согреться нечем, и до утра мы дрожали в кустах как цуцики.
Когда начало светать, мы перебрались потихоньку в дом Павловских. Добротный, с большой мансардой, он стоял заколоченный в сотне метров от хатки Юлии Антонюк, и с чердака отлично просматривались все подступы к ней - наверняка никто бы не смог подойти незамеченным.
Мы развесили обмундирование сушиться под крышей, Фомченко и Лужнов завернулись в старое тряпье и уснули, я же расположился с биноклем у чердачного окна, также забитого досками.
Хатенка Юлии Антонюк смотрелась отсюда как на ладошке. Лучшее место для наблюдения трудно было придумать. Я решил так: светлую часть суток будем находиться здесь, а с наступлением сумерек перебираться ближе к хатке, располагаясь в кустарнике с двух сторон от нее.
До полудня наблюдал я. Юлия Антонюк возилась около хаты по хозяйству, прибиралась, вытряхивала какие-то облезлые овчины, тяжелым, не по ее силенкам, ржавым колуном рубила дрова. Потом прошла с корзиной на огород Павловских и нарыла картошки. Там уже немало повыкапывали то ли Свириды, то ли Зофия Басияда, то ли еще кто. И я подумал, что и нам не мешает в сумерках набрать там с ведерко - вопрос только, как ее сварить?
Я отметил, что одета Юлия бедно и лицо у нее нерадостное, но даже издалека можно было без труда разглядеть, что она красивая, складненькая и богата женственностью или еще чем-то, как это там называется, из-за чего женщины нравятся мужчинам.
Ее дочка - занятная пацаночка, веселая и очень подвижная - играла возле дверей хатенки, что-то распевала и ежеминутно почесывалась, что, впрочем, ничуть не портило ей настроения. Уж если блохи жрали нас здесь, на чердаке, представляю, как они свирепствовали там: в хатах с земляными полами их обычно полным-полно.
Хозяйство Антонюк из-за отсутствия какой-либо живности, хотя бы кошки или курицы, выглядело не просто бедным, но и запустелым. Я даже поймал себя на чувстве жалости к этой девахе, по дурости прижившей от кого-то ребенка, - житуха у нее получилась несладкая. Рассмотрев в бинокль лицо девочки, я вполне допускал, что она от немца, а вот с Павловским, как я его представлял по словесному портрету и фотографиям, у нее не было, по-моему, и малейшего сходства.
Метрах в трехстах дальше и немного правее я видел хату Свирида, наблюдал в бинокль и самого горбуна, его мать и жену.
Лицо у него было злое, неприятное, и домашние, как мне показалось, его побаивались. Поутру он что-то мастерил, приколачивал в стодоле - оттуда доносился стук по дереву и по металлу, - потом запряг лошадь, взвалил на телегу плуг и кудато уехал.
Вскоре после этого его жена с крынкой и каким-то свертком в белой тряпке прошла в хату к Юлии и, пробыв там совсем мало, тут же вернулась к себе. Я заметил, что по дороге к сестре она дважды как-то воровато оглядывалась и что вышла потом от нее, вытирая слезы.
В полдень я растолкал Фомченко и, приказав ему разбудить меня в шестнадцать ноль-ноль, передал наблюдение и улегся на его место.
Нам предстояло сутками, а может, неделями ждать у моря погоды и не зевать. Это как на рыбной ловле: никогда не знаешь, в какой именно миг клюнет. А в данном случае я сомневался: клюнет ли вообще?
И еще меня заботило одно существенное обстоятельство.
Никаких доказательств принадлежности Павловского к разыскиваемой нами группе не имелось. Подвернулся он случайно, разумеется, взять его - тоже наш долг, но при этом мы наверняка отвлекаемся от основной цели. А спрашивать за передатчик с позывными КАО, за "Кравцова" и "нотариуса" будут с нас, да еще как - три шкуры спустят!
Я заставлял себя быть объективным, однако...
Почему он должен здесь появиться? Предположений капитана я во многом не разделял. Как и всегда, он преувеличивал фактор человечности. С агентами-парашютистами я имею дело четвертый год, сопротивляются они отчаянно, но всяких там чувств я у них что-то не замечал. Да они из родной матери колбасы наварят, а тут, видите ли, судьба отца, ребенок (еще неизвестно чей?!) и - эка невидаль! - женщина. Чихал он на всю эту лирику! Промежду прочим, бабу можно найти и не только на этом хуторе, запросто - это не проблема.
Впрочем, наше дело маленькое. Наше дело прокукарекать, а там хоть и не рассветай...
38. Подполковник Поляков
В Гродно у него было несколько дел, и главным среди них - вовсе не случай с угоном "доджа" и убийством водителя, однако начал Поляков именно с него. Отчасти потому, что автобат размещался на окраине, при въезде в город.
О том, что машина найдена, он узнал рано утром перед выездом из Лиды, когда по "ВЧ" позвонил в Управление и ему перечислили все основные происшествия минувших суток в районе передовой и в тылах фронта.
Конечно, можно было все это поручить кому-либо из подчиненных, но уже шестые сутки, с того момента, как в лесу под Столбцами группа Алехина обнаружила отпечатки протектора "доджа", все, что касалось автомобилей этого типа, особенно интересовало Полякова.
Рыжий полноватый майор, чем-то похожий на Бонапарта, - командир батальона и бравый, подтянутый капитан в кавалерийской кубанке - командир автороты, несколько удивленные неожиданным визитом подполковника из Управления контрразведки фронта, провели его к стоящей отдельно, как бы в ожидании проверки, автомашине. Сюда же тотчас подоспели уже вызванные старшина-механик с изуродованным шрамами лицом и старший лейтенант, уполномоченный контрразведки, выбритый, аккуратный, пахнувший одеколоном или духами.
- ...Машина оказалась на ходу, в баках было около тридцати литров бензина, - рассказывал командир роты Полякову.
- Кто и когда ее обнаружил?
- Местные жители... Очевидно, они и сообщили в Лиду... А нам вчера позвонили из комендатуры.
- Кто за ней ездил? - заглядывая под скамейки, прикрепленные к бортам, справился Поляков; разговаривая, он последовательно осматривал машину.
- Вот... старшина.
Поляков повернулся к старшине - тот вытянулся перед ним.
- Вольно... Расскажите, пожалуйста, как и что.
- Это отсюда километров сорок... - напрягаясь, произнес старшина; у него не хватало передних зубов и, очевидно, был поврежден язык, он говорил шепеляво, с трудом, весь побагровев от волнения. - Там, значит, за деревней... рощица... Ну, нашли ее, - старшина указал на машину, - мальчишки... Я сел - она в исправности. Так и пригнал...
- А шофер убит? - Чтобы старшине было легче, Поляков перевел взгляд на капитана.
- Да, - сказал тот. - Его подобрали на обочине шоссе - машина из другой части. Нам сообщили уже из госпиталя. Я поехал туда, но меня к нему не пустили. Врач сказала, что он без сознания, надежды никакой, а справку они вышлют.
- Какую справку?
- О смерти.
- Справка справкой, а кто же его хоронил? - Поляков поднял в кузове промасленные тряпки и рассматривал их.
- Они сами хоронят.
- И никто из батальона больше туда не ездил? - обводя глазами офицеров, удивился Поляков.
- Нет, - виновато сказал капитан.
- Да-а, помер Максим - и хрен с ним...
- У нас запарка была дикая... - нерешительно вступился майор. - Выполняли срочный приказ командующего.
- Приказы, конечно, надо выполнять... - еще раз оглядывая сиденье машины, раздумчиво сказал Поляков.
Он знал, что со своей невзрачной нестроевой внешностью, мягким картавым голосом и злополучным, непреодолимым пошмыгиванием выглядит весьма непредставительно, не имеет ни выправки, ни должного воинского вида. Это его не огорчало, даже наоборот. Не только с младшими офицерами, но и с бойцами, сержантами он держался без панибратства, но как бы на равных, словно они были не в армии, а где-нибудь на гражданке, и люди в разговорах с ним вели себя обычно непринужденно, доверительно.
Однако эти майор и бравый капитан явно его боялись, ожидая, видимо, неприятностей. Заслуживал же в этой истории неприятных слов и, более того, взыскания только уполномоченный контрразведки, но он-то как раз был совершенно невозмутим.