Мудрый Дьем считал себя старым, даже древним жителем земли, пережившим вместе с ней неисчислимые страдания, которые на весах неба перевесят прегрешения, свершенные не по злому умыслу, а по слепому неведению. В пагоде нет ни одной священной книги, которой он не знал бы чуть ли не наизусть. Когда большой колокол пагоды, покрытый священными письменами, оглашал своим гулом окрестности, эхом отдаваясь в синеющих на горизонте горах, настоятель верил, что это молитвы возносятся к ослепительному престолу Небесного владыки, неусыпно наблюдающему за делами копошащихся на земле людей, каждый из которых только в присущем ему облике вернется на землю. В гулком звоне большого колокола он улавливал голоса Будды и его последователей, и по тому, как откликалась на них душа, наполняясь радостью и спокойствием, Дьем понимал, что его молитвы и его деяния угодны Рожденному в Лотосе.
Медленными шагами продвигался настоятель меж деревьев сада, отмечая, как пышны и плодородны они в этом году. Из всех деревьев он больше всего любил дерево мит . Ствол его был необхватен, крона - словно раскинутый шатер, плоды, покрытые шипами, были необыкновенных размеров. Жалко было рубить этого великана, но нельзя отменить и обет, данный еще его предшественником, - сделать из ствола изваяние Будды для алтаря.
Но и эта мысль скоро ушла, а на смену ей появились беспокоящие и тревожные раздумья о повседневных делах и событиях. Это смущало настоятеля. В его годы приличествует думать больше о духовном, о жизни будущей, когда дух, оставив хрупкую оболочку, устремится к той светлой и лучезарной вершине, где не будет места для суетности мирской жизни. Однако что-то непонятное происходило в этом мире, и он не мог не думать о нем. Грубый, недостойный внимания человек, одетый в военную форму, говорящий на вьетнамском языке, показал всю свою озлобленность, готов был осквернить святыню. А чужеземец, только из книжек извлекший каплю знаний, хранящихся в океане мудрости, стал на защиту святыни и приказал солдатам и самому их командиру покинуть пагоду.
Вспомнив об этом, мудрый Дьем понял, что его беспокоит, что мешает сосредоточиться на духовном созерцании, - чужеземец! Что ему надо? Почему он с такой настойчивостью пытается проникнуть в сокровенные уголки души? Понять наш народ? Понять, как он говорит, психологию людей, которые при всей своей очевидной слабости не побоялись взяться за оружие, чтобы воевать с его страной. Не напоминает ли этот чужеземец нищего, который требует клейкого риса с плодами бальзамки? А почему так странно ведет себя Куок? Так долго не виделись, а что-то ничего не рассказывает. Потом попросил представить полковнику Смиту. А когда познакомился с полковником, повел с ним странные разговоры.
На третье или четвертое посещение Нгуен Куок очень почтительно и уважительно обратился к полковнику- он всегда рос почтительным к старшим:
- Господин полковник, у меня квам большая просьба. Мы с дядей живем небогато, да и время сейчас не для богатой жизни, но хотелось бы хоть немного заработать. У вас много на базе вьетнамцев, может быть, и я пригожусь.
- Из уважения к почтенному Дьему, - ответил полковник, - постараюсь что-нибудь сделать для вас. А что вы умеете?
- Я знаю каноны буддизма, - ответил Нгуен Куок. - Но на этот товар на базе покупателей не найдется.
Полковник засмеялся:
- Ну, разве только один, - полковник показал пальцем на себя. - Хотел бы, чтобы частица ваших знаний перекочевала в мою голову.
- Боюсь, что у вас не найдется времени, чтобы часами зубрить тексты толстых книг.
- Да, вы правы. Но все-таки было бы неплохо, если бы иногда удавалось поговорить на отвлеченные темы. Однако что же вы еще умеете делать?
- Я кончил политехническую школу в Хюэ, и меня хотели послать учиться во Францию, но, честно скажу, надоело сидеть за книгами. Мне бы что-нибудь рядом с машинами, куда-нибудь в ремонтную мастерскую…
- Хорошая специальность, - сказал полковник, - попробую помочь.
И вот уже два месяца Нгуен Куок работает на базе, домой приходит редко, говорит, что очень занят. Машин на базе много, все время где-нибудь нужен слесарь. Иногда полковник Смит приглашает к себе побеседовать. Беседы, говорит, затягиваются допоздна. Полковник все пытается понять, почему вьетнамцы не принимают тех благ, которые им несет Америка. Как ни далек мудрый Дьем от политики, но и он чувствует, что до благ во Вьетнаме далеко. Каждый день американские самолеты летают бомбить Северный Вьетнам. И не скрывают, что хотят поставить Ханой на колени. А почему? Вьетнам - одна страна, один народ. Зачем надо, чтобы Юг стоял на ногах, а Север - на коленях? Разве это нужно вьетнамцам? А что делают власти в Сайгоне с теми, кто поднимает голос против несправедливости? Нет, он не одобряет Тхить Куанг Дыка, который демонстративно сжег себя на центральной сайгонской площади. Но надо как-то сделать, чтобы прекратить преследования буддистов и всех, кто хочет жить спокойно и свободно. А может, прав этот торговец рыбой - Фам Лань, которого привел к нему Нгуен Куок? И где это они успели познакомиться и подружиться? Во время долго-
го ночного разговора Фам Лань вспомнил древнего полководца Ли Тхыонг Киета. "Помните, благочестивый Дьем, какие стихи написал полководец Ли, когда шел на войну против китайской династии Сун?"- "Мне знакомо славное имя, но стихов не помню", - ответил он.
Курительная свеча, стоящая перед алтарем, внезапно вспыхнула с треском и рассыпалась на тысячу мелких искорок, будто подала таинственный знак. "Зачем же, насильники злые, вы пришли наш Юг захватить? Увидите, как вы будете с лица земли сметены", - прочитал Фам Лань. - "Этим стихам, - добавил он, - уже девять веков, а звучат так, будто напйсаны сегодня. Не находите, мудрый Дьем?" Настоятель видел это сходство, но ничего не ответил. Он привык к неторопливому размышлению и обдуманному ответу.
- Простите, благочестивый Дьем, - услышал он сзади голос и обернулся. Ах, легок на помине этот Фам Лань. Но что это с ним: бледный, на щеке вспухший красный рубец.
- Что с вами, уважаемый Фам Лань? - с трудом скрывая тревогу в голосе, спросил настоятель пагоды.
- Ничего страшного, благочестивый. В наших краях говорят: "Чтобы вырастить чашку риса, надо пролить чашку пота!" А теперь за чашку риса вьетнамец должен платить иногда и кровью.
- Пойдемте, уважаемый Фам Лань, в помещение, - заторопился Дьем. - Сейчас помогу вам, приложу к щеке целебную траву, сразу полегчает.
- Больно, благочестивый, не щеке, а сердцу, - ответил Фам Лань. - Не беспокойтесь.
- Нет, нет, так нельзя, - он взял Фам Ланя под руку и повел в жилую пристройку пагоды.
Деревянные створки двери с облупившейся и потрескавшейся краской жалобно скрипнули, и настоятель вслед за собой ввел в комнату Фам Ланя. Оставив его у порога, он прошел в дальний угол, пошуршал сухими листьями трав и вынес к свету стебелек на тонкой ножке с причудливо изрезанными листочками.
- Сейчас, сейчас будет легче, - разговаривая сам с собой, настоятель опустил стебелек в пиалу с водой и через несколько минут наложил на саднящий вспухший рубец весь стебелек, ставший таким, будто его только сорвали. Фам Лань ощутил незнакомый ароматный запах, а на щеке успокаивающую прохладу. - Придержите рукой, я найду, чем перевязать.
- Не беспокойтесь, это не так страшно, - попытался вмешаться Фам Лань, но настоятель делал свое дело.
- Никто не знает, что страшно, а что нет. Вы меня когда-то удивили стихами полководца Ли. А я вам скажу стихи еще более древние. Их написал Ван Хань. "Человеческий век как молнии блеск: вот есть, вот уже и нет". Вот пришли вы ко мне с этим рубцом. Считайте, что вы есть. А ведь могло быть и хуже, - то ли спрашивая, то ли утверждая, сказал настоятель.
- Могло быть хуже, если бы сдали у меня нервы, - сказал Фам Лань, - намного хуже.
- Да, - проговорил Дьем, - жить - все равно что по скользкому бревну переходить бурный поток. Терпенье и веру надо иметь, чтобы не сорваться вниз. Вы садитесь вот сюда, - указал настоятель на низенькую скамеечку у чайного столика. - Сейчас чай приготовлю, - он неторопливо, словно священнодействуя, отмерял бамбуковой лопаточкой заварку, - чай снимает-боль, восстанавливает Силы, вселяет надежды в душу.
Столик стоял напротив алтаря Благодетельной Куанэм . Горящий фитилек, опущенной в чашечку с маслом, отжатым из семян растения шо, одной из разновидности конопли, бросал мерцавшие блики на позолоченную фигуру божества. Перед алтарем была расстелена плетеная циновка, заметно вытертая посредине, где совершались дневные моления.