Запустение, нежить… Но когда секретарь райкома бродит иной раз по длинной улице поселка безветренными ночами, он и в этой страшной тишине запустения слышит привычным своим ухом хотя и слабое, неровное, все же не прекратившееся биение пульса района, ощущает еще не угасшую его жизнь: в полуразбитых цехах механического завода скрипит под сверлами сталь - то строят корабли; на фанерном заводе визжат пилы - там строгают и гнут армейские широкие лыжи; где-то - даже трудно угадать где - позвякивают наковальни.
Что́ там куют - знать не важно; важно, что там продолжает жизнь…
- Яков Филиппович, - сказала вошедшая вдруг Варенька, - я к танкистам сбегаю.
- А что там у них случилось?
- Ничего, Яков Филиппович, не случилось, просто - кино.
- Ах, кино! Ну конечно, конечно, идите. Передайте там, кстати, привет этому… как его… Ушаков, что ли? Лейтенант. Все вас спрашивает, - ответил Долинин, а сам подумал: "Вот тоже жизнь".
- Вовсе и не меня, Яков Филиппович. - Улыбаясь в уголок платка, Варенька потупилась. - Он за московской "Правдой" ходит.
Притворив за собою дверь, Варенька через минуту снова возвратилась:
- Если чаю, Яков Филиппович, захотите - чайник в печке.
Долинин с полчаса безмолвно шагал по кабинету. "Нажать бы да покрепче ударить, - продолжал он прерванную мысль, - немец за Вырицу уйдет. А бо́льшего району пока и не требуется".
На Неве громыхнул раскатистый взрыв, звякнули стекла, и легкое зданьице бывшей водоспасательной станции снова, как днем, осыпая меловую пыль с потолка, качнулось. Выстрела не было: должно быть, вместе со льдом с верховьев приплыла от немцев крупная мина. Осенью немецкие инженеры специально устраивали такие сюрпризы - чтобы повредить переправы. Но тогда поперек реки саперы расположили бревенчатые плоты, и мины, сплываясь, покачивались возле них, тяжелые и неуклюжие.
Вскоре за селом торопливо застучали зенитки. Долинин взглянул на часы:
- Двенадцать!
Подтянув ремень с кобурой, накинув полушубок, он вышел на единственную улицу поселка, далеко тянувшуюся над крутым невским берегом, - шел мимо израненных, расшатанных артиллерией домиков, которые стали такими хрупкими, что, того и гляди, рухнут с обрыва грудой обломков. Крыши были изодраны осколками, двери сорваны с петель, окна выбиты. Но сквозь щели в фанере, заменявшей стекло, то там, то здесь, тоже как вестники жизни, пробивались лучики света. Правда, в большинстве домов были новые хозяева. Рабочий поселок давно превратился в военный, близость передовой наложила на него свой отпечаток. Прижимаясь к строениям, затянутые маскировочными сетками, прячутся автомашины, громоздятся ящики снарядов, дымят трубы походных кухонь. На задворках, на огородах, среди черных кустов сирени врыты в землю танки и большие орудия. Часто - и днем и ночью, и в сумерках и на рассвете, - подняв к небу длинные стволы, пушки начинают артиллерийский бой; по равнине, сминая все остальные звуки, катится тогда тяжелый грохот. В ответ юга летят снаряды немцев, и война вместе с ними врывается в поселок.
Долинин жил возле пожарного депо, в подвале массивного двухэтажного дома, темный кирпич которого вот уже полстолетия полировали дожди и ветры. Спускаясь по лестнице и шаркая и ногами по истертым каменным ступеням, он неожиданно наткнулся на человека:
- Кто?
- Я.
- Пресняков?
- Да, к тебе иду. На бочку вот наскочил.
- Я сам с ней каждый день воюю.
- Убрал бы.
- Времени нет.
- Ну, тогда берись за низ! - решительно заявил Пресняков.
Вдвоем они легко вытащили бочку на двор, и она, гремя, покатилась по застывшим на морозце комьям грязи.
- Я всегда утверждал, что беспримерная решительность - твое основное качество, - пошутил Долинин, вытирая руки носовым платком.
- Высокая оценка, по незаслуженная. Сегодня мне это качество чуть не изменило.
- Что так?
- Пойдем в хату, расскажу.
И они снова спустились по лестнице.
За обитой войлоком подвальной дверью были слышны приглушенные звуки не то польки, не то фокстрота: ни Долинин, ни Пресняков в музыке для танцев не разбирались. В ярко освещенном жилье Долинина сидели Солдатов с Терентьевым и слушали радио. Ползунков хлопотал у плиты за перегородкой, устроенной из двух военных плащ-палаток. Оттуда тянуло чадом, запахом пригоревшего сала…
- Ну, что у вас в Европе? - спросил Долинин, сбрасывая полушубок.
- Музычка, - ответил Терентьев, закуривая самокрутку вершка в три длиной, и выпустил густейшее облако зловонного дыма. - Гарный тютюн!
- Нас тут голодом душат, в траншеях гнием, по немецким тылам на брюхе ползаем, а союзнички веселятся! - Солдатов зло стукнул кулаком по крышке приемника.
- Разобьешь, - сказал Долинин. - Бедный ящик ни в чем не виноват.
Солдатов махнул рукой. Мысли его были мрачны. Он только что рассказывал Терентьеву о могилах под берегом Славянки, в которых зарыты сотни жителей Славска, о виселицах перед дворцом, о застенке, устроенном гестаповцами в крепости.
Долинин не знал об этом разговоре, настроен был бодро и сильно проголодался.
- Ого! - воскликнул он радостно, увидев в руках выходившего из-за перегородки Ползункова огромное блюдо жареной картошки. - Пом-де-тер! Земляные яблоки! Ты гений, Алешка. Не на бензин ли выменял, как прошлый раз?
- Что вы, Яков Филиппович! - возмутился Ползунков, ставя блюдо на стол. - Бензин! А есть ли он у нас, спросите сначала. Добыл вполне честно. Для такого случая… Товарищ Солдатов месяца три у нас не был. Не сомневайтесь, Яков Филиппович, кушайте.
- Ну, смотри у меня. Где вилки?
- Так всухую и будем? - по-прежнему мрачно спросил Солдатов, пытаясь поймать на вилку хрусткий кружок картофелины. - Жадничаешь?
- Почему всухую? - Долинин обеспокоился. - Ползунков! У нас же еще оставался фондик?
- Оставался.
- Ну и давай его сюда. Для себя приберег, что ли?
- Нападаете вы на меня сегодня. - Шофер вздохнул и полез под кровать.
Минуты две он ворчал там, что, дескать, возись, как проклятый, с машиной, для которой бензина нормального не могут достать, - через копоть на черта стал похож, харкаешь нефтью, а благодарности никакой, одни нарекания. В конце концов из старого валенка были извлечены две бутылки и водружены на стол.
- Вот и весь фондик.
- Горилка оковита! - Терентьев встряхнул одну из бутылок, ловким шлепком ладони по донышку вышиб из нее пробку и взялся за другую. - Особенная, довоенная!
Ползунков, подчеркивая обиду демонстративным молчанием, порезал тонкими ломтиками несколько сморщенных, перекисших огурцов, и ужин начался.
- Зачем звал? - спросил Пресняков Долинина, с удовольствием пробуя картошку.
- Сначала ты расскажи, что у тебя там случилось?
- Чуть один тип не разжалобил. - Пресняков достал из планшета листки клетчатой бумаги, отобранной у оборванца, разложил их на столе. - Что это, по-вашему?
- Это? - Долинин на минуту задумался. - Это план села.
- Какого села?
- Того самого, в котором мы сейчас едим картошку, добытую вполне честно. Вот райком, отмечен крестиком. А это, наверно, твое отделение, тоже крестик. Дальше - штаб артиллерийской бригады, школа… Так?
- А утюги возле берегов, эти самые плешки, - указал Батя на овалы, канонерки.
- Примитив, - с досадой отмахнулся Солдатов. - Очередного подлеца поймал. Какой-нибудь идиот, завербованный немцами в Пушкине или в Славске. Перебросили его сюда под видом безнадежного дистрофика. В чем же тут сомневаться? Все ясно. Слоняется, чертит свои каракули. Крестов понаставил, корабли отметил. Потом по ним артиллерия ударит. Хоть бы колокольню вы взорвали: ориентира бы не было.
- Ну, знаешь, в тебе, Наум, скрыты великие таланты! - Пресняков даже руками развел. Он стал рассказывать о том, как был задержан оборванец, как обнаружили у него эти листки с чертежами.
- А что, Курочкин у меня орел! - заметил Терентьев самодовольно.
- Орел, - согласился рассеянно Пресняков. - Да Казанков еще помог со своим портсигаром. Лазутчик этот, видать, начинающий, необученный.
- Трус. Запугали его там, в Пушкине, заплечных дел мастера, - сказал Солдатов. - Трусы - самый благодатный материал для вражеской разведки.
Долинин вилкой рисовал что-то на потертой клеенке стола, покусывая губы.
- Знаешь, - заговорил он, - мой разговор с тобой, Пресняков имеет прямую связь с этим делом. Наум, видишь ли, привел одноглазого парня, который никому из наших не знаком.
- А фамилия, прошу заметить, у этого циклопа - Цымбал, - вставил Терентьев. - Виктор Цымбал. Какая-то заграничная фамилия.
- Совсем не в фамилии дело, - прервал его Долинин. - И, может быть, за парнем этим ничего предосудительного нет. Но надо проверить. Я тебя, Пресняков, о том и прошу: проверь.
- Правильно, - сказал Пресняков. - Будет сделано.
- Чепуха! - обозлился Солдатов. - Я достаточно проверял. Не треплите человеку нервы. Мало вам выбитого глаза?
- Нервы трепать нужды нет, - возразил Долинин. - Но проверить можно и нужно… А теперь, - заговорил он другим тоном, - послушайте, товарищи, я вам некий планчик разовью. Конечно, сами мы ничего не сделаем, но если этот планчик представить в штаб армии да там его одобрят, то кто знает?.. Сегодня Лукомцев, сказать по правде, не очень-то воодушевился. Да ведь я ему ни чего толком и не рассказал, самому неясно было. А посидел вот часок-другой, кое-что и наметилось. - Долинин развернул карту. - Видите: бумажная фабрика… овраги, ольшаники… Овраги идут в обход Славска. Стремительный бросок с танками…