"Ополченцы! - мысленно повторил Лукомцев ранее сказанные слова. Горжусь, что и я в ваших рядах".
Ленинград - фронт
1942-1943 гг.
ПРЕДМЕСТЬЕ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Окно распахнулось так, будто в него ударили ногой. На пол звонкой пригоршней брызнуло мелкое стеклянное крошево. Старое бревенчатое здание скрипнуло, шевельнулось в балках; стало пыльно в комнате: падало белое с потолка.
Долинин вышел из-за стола к разбитому окошку. На Неве, в буром редеющем дыму, стеной стояла грязно-синяя льдина с примерзшим трупом в темной шинели; кто это там - свой или немец, - было не рассмотреть на таком расстоянии; схватил бинокль со стены, но опоздал: льдина грузно перекинулась и, навсегда скрыв свою ношу, ушла под воду.
Холодный ветер сметал на сапоги Долинину порыжевшую за зиму вату с подоконника, вскидывал бумаги на столе, шелестел листками настенного календаря, тоже запыленными и рыжими, подобно этой вате, посыпанной цветными бумажками. Стоял апрель, а календарь в кабинете секретаря райкома хранил прошлогоднюю, декабрьскую, дату: казалось, никого здесь, в скрипучем домишке над речным обрывом, не интересовал больше ход времени.
За окном шумел ледоход. Сталкивались и дробились ледяные поля, несли на себе к Ленинграду обломки бревен, ржавые каски - то с алыми звездами, то с черными крестами, - смятые коробки пулеметных лент, обрывки шинелей, а порой, как минуту назад, и тех, кто когда-то ходил в этих шинелях. Плывший сейчас, закопченный минными разрывами, истоптанный сапогами и валенками лед всю зиму лежал нейтральной полосой в верховьях Невы - между ее левым, занятым немцами, берегом и правым, где держали оборону части Ленинградского фронта.
Долинин прикрыл створки окна - бесполезно: двух стекол недоставало, ветер все так же свободно врывался сквозь них с реки.
Поежился, засунул руки в рукава полушубка и начал быстро шагать по комнате. Но застывшие, негибкие ноги плохо слушались - присел на холодный клеенчатый диван возле большой гофрированной печки.
Перед печью грудой лежали сырые дрова, наколотые шофером Ползунковым; из раскрытой дверцы торчали наружу комли закопченных поленьев. Долинин пытался заставить их гореть еще утром, но помешал этот, как всегда неожиданно начавшийся, артиллерийский налет немцев.
Долинин подсел к печи и стал дуть в ее холодное устье. Взметнулась клубами пыльная зола. Закашлялся. И тотчас отворилась дверь. Закутанная в серый пуховый платок Варя Зайцева спросила:
- Вы меня, Яков Филиппович?
- Отнюдь, Варенька, отнюдь.
Девушка снова прикрыла дверь. Долинин переложил в печке обугленные дрова и в груде стянутых шпагатом папок с бумагами, которые с осени были сложены в углу за шкафом, принялся оттаскивать что-нибудь уже ненужное для дел райкома, но вполне пригодное на растопку.
Он взял одну папку, перелистал несколько страниц и, совсем позабыв о цели своих изысканий, с интересом вглядывался в колонки цифр, в аккуратно подклеенные фотографии. Перед глазами его возникали молодые фруктовые сады, шли через ржаные поля комбайны, вихрилась солома над молотилками, на водопой гнала стада пестрых, холмогорских, и бурых, швицких, коров, мчались по дорогам молочные цистерны, густая ботва покрывала борозды картофеля и овощей, среди высоких клеверов торчали крыши пчелиных домиков, и даже казахстанский каучуконос увидел Долинин на снимках - кок-сагыз, не без труда прижившийся на ленинградской земле.
Вспоминались люди… Может быть, многих уже нет и в живых, только остался вот этот рассказ об их делах, отпечатанный на глянцевой плотной бумаге: копия отчета, посланного весной тысяча девятьсот сорок первого года в Москву на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку.
Взял из груды вторую папку, прочел на ней: "Выписки из протоколов конфликтных дел". Снова знакомые имена, снова воспоминания. Время сделало свое дело: решенные однажды вопросы не казались сегодня такими ясными и бесспорными, как было прежде… Кто не знал в районе директора совхоза Семена Антропова? Хотя и любил человек покричать, пошуметь, посвоевольничать, но дело свое знал и хорошо его делал. А вот уперся, не захотел репчатый лук сажать. "Разорю совхоз вашим луком, - доказывал он на бюро райкома. - Денег на семена надо много, труда уйдет уйма, а результат? Неизвестен. Отказываюсь!"
Странно выглядела эта луковая баталия теперь, когда Семен стал боевым командиром. Долинин читал недавно в газете о том, с батальон Антропова отбил "психическую" атаку немцев где-то в районе Киришей. "Кто его знает, думал он, перелистывая пыльные странички, - может быть, и в самом деле не надо было настаивать на этом луке? Может быть, не райком, а Антропов был прав? Может быть, поспешили тогда с выговором?"
Принялся было за третью папку, но в дверях возник измазанный маслом и бензином Ползунков и, указывая гаечным ключом через плечо, сказал полушепотом:
- Яков Филиппович, какой-то генерал к вам просится!
Не успел ответить уже исчезнувшему Ползункову - в кабинет, как всегда сутулясь, в серой барашковой папахе и неизменном, зимой и летом, черном кожаном пальто, вошел, сомнения не было, Лукомцев.
- Федор Тимофеевич! - Долинин радостно шагнул к нему.
Они обнялись, как старые, хорошие друзья. Да они и были старыми, хорошими друзьями. Сколько лет подряд, когда училище, где начальствовал Лукомцев, выезжало лагерем в окрестности Славска, забрасывали они вместе по воскресеньям спиннинги в быструю Ижору. А та сентябрьская ночь под лохматыми, навалившимися на землю тучами, во мраке которой через Славск проходили последние батальоны Лукомцева, ночь, когда при свете нескольких пестрых елочных свечек сидели они вдвоем в пустом кабинете Долинина, разве одна она не сдружит на всю жизнь?
У Долинина уже было письменное предписание областного комитета партии оставить в подполье для партизанской борьбы второго секретаря - Наума Солдатова, а самому выезжать в Ленинград. Но он все никак не мог решиться покинуть район, он даже и Ползункова отправил с машиной в самый ближайший к Ленинграду совхоз - якобы затем, чтобы проверить, как идет эвакуация рабочих; он сделал все для того, чтобы остаться вместе с Солдатовым, с партизанами, и, если подумать теперь, Лукомцев увез его тогда почти силой… На южных окраинах Славска уже были слышны удары немецких танковых пушек, в темноте за Ижорой рычали их дизеля, гул вражеского наступления нарастал на Вырицкой дороге, занимались пламенем от термитных снарядов деревянные домики в яблоневых садах… Лукомцев крепко сжал его чуть повыше локтя и повел. Большие английские, часы с железным циферблатом, которые так и остались стоять в углу кабинета, Долинин, как сейчас, слышит их безрадостный, прощальный звон - пробили вслед четыре раза.
На половине пути к Ленинграду длинный щегольской лимузин Лукомцева едва избежал столкновения с взбесившейся "эмкой", которая мчалась навстречу без огней. Ее вел Ползунков. Позже шофер рассказывал, что в ту минуту был готов на все, вплоть до "ручной расправы", но произнес только с укоризной: "Яков Филиппович, Яков Филиппович!" - и стал разворачивать "эмку". Долинин сделал вид, что ничего не случилось, попрощался с Лукомцевым и пересел к Ползункову. Некоторое время машины шли одна за другой, близко, почти впритык. Затем их разъединили военные грузовики, и Долинин с Лукомцевым больше уже не встречались.
- Ну, вот и снова мы вместе, - сказал Лукомцев, расстегивая кожанку. - Года, как говорится, не прошло. Может быть, думаешь, я привидение с того света? Как-то странно смотришь на меня. Удивляешься тому, что жив, что ли?
- Рад просто, Федор Тимофеевич. Рад.
- А было дело, и правда, - продолжал Лукомцев, - чуть в привидение не превратился, и правда, чуть не сложил свои старые кости под Веймарном. Скажи пожалуйста! - воскликнул он удивленно. - Встретились! Но, между прочим, я о тебе давно слыхал - что здесь хозяйствуешь.
- Какое хозяйствую!..
- В штабе армии рассказывали. Винюсь, что раньше не заехал. Уж прости, дела-то ведь какие!.. А вспоминал, часто вспоминал. И кабинет твой в Славске помню, и петрушку твою знаменитую на окне.
- Кок-сагыз, - поправил Долинки.
- Вот-вот, и плющик тот, что до окна на второй этаж добирался. Цел ли, кстати, домик ваш? Славный был домик.
- Говорят, цел пока. А вот казармы ваши сгорели, Федор Тимофеевич, сам видел. Я же нет-нет да и сбегаю посмотреть в трубу, здесь, на колокольне. Казармы-то как раз на окраине, видны словно на ладошке.
- И я их вижу. Но лучше бы не видеть! Досада берет, злость. Дивизия прямо против Славска стоит. Думается, двинуть разок - и там. А попробовали наступать, за полтора часа триста человек потеряли.
Оба задумались, приумолкли, вспоминая трудные осенние и зимние бои, после которых возле всех дорог района повырастали бесчисленные холмики свежих солдатских могил.
- Спасибо все-таки, что навестил, Федор Тимофеевич, - сказал наконец Долинин.
- Да разве я навестил, Яков Филиппович! Возвращался сейчас из штаба армии и вот застрял возле моста: камеры сдали. Шофер на дороге мучается, а я к тебе зашел. Срамить ты меня должен за такой визит, а не "спасибо".
- Ползунков! - крикнул Долинин, открывая дверь. - Варенька, скажите Ползункову, пусть пойдет поможет шоферу генерала. Какой номер, Федор Тимофеевич?
- Узнает и так. Машина все та же, "студебеккер". Вид, правда у нее не тот но узнает. Только что́ это ты меня в генералы произвел? Если по солидности, то нету этого. Если сообразуясь с папахой, тоже промашка: верх не того колера. Полковник я, Яков Филиппович, полковник. Как был.