- Прекрати, сержант! - впервые по званию назвал Дмитрия Владимир Иванович, выкладывая на край стола перетянутую бумажкой пачку красных купюр с профилем вождя рабочего класса, и, не поворачиваясь, скомандовал официанту: - Округли по памяти в свою пользу, червонец сверху. Считай!
Официант, шевеля губами, вытянул бумажку за бумажкой нужную сумму из лежавшей на столе банковской пачки, разогнулся и, профессионально теряя интерес к уже расплатившемуся клиенту, все же заставил себя улыбнуться и вежливо произнести дежурную фразу:
- Заходите, будем рады!
Доели мороженое. Официант со скучающим видом перетирал посуду у сервировочного стола, косясь время от времени на початую, но не выпитую и на треть бутылку водки - свой законный приварок к чаевым. Под кофе закурили.
- Не дадут тебе спокойно доучиться! - размышлял вслух Владимир Иванович. - Кандагарский мятеж, судя по всему, - это только начало. Как, спрашивается, наши отреагируют? Будут помогать "братскому народу" укреплять силовые структуры, армию в первую очередь. А это новые поставки оружия, техники. За ними потянутся советники, специалисты. Набрать советников - не проблема, офицеров много, а переводчиков дипломированных с дари и пушту, по-моему, уже всех собрали, и не только в центре. Сейчас призвали и оформляют выпускников из университетов Баку, Душанбе, Ташкента. А до следующего выпуска почти год…
- Да я с радостью поеду, - вставил Дмитрий, - Афганистан мне на роду написан. Но в Кандагар, если не пошлют, сам проситься не буду.
- Почему же? Климат не подходит? - улыбнулся Владимир Иванович.
- Климат ни при чем. Боюсь глупостей наделать.
- Это ты про девчонку из госпиталя? - догадался Владимир Иванович, качнул головой в сторону столика, за которым сидел спутник его недавней партнерши по танцу. - Ты прав, пожалуй, шалости у нас только номенклатуре дозволены. Остальным положено быть высокоморальными строителями коммунизма.
- Как думаете, жива она? - спросил Дмитрий.
- Кто знает? Но если тогда не убили, то сейчас в Кандагаре ей ходу из дома нет: муж небось запер от греха подальше. А тебе совет - не мучай себя. Извини, ты пока чином не вышел, чтоб тебе аморалку, да еще из-за иностранки, простили.
- Да понимаю я, но совесть все равно не на месте. Как будто заврался сам перед собой.
- Перемелется! - уверенно произнес Владимир Иванович, поднимаясь из-за стола. - А вляпался бы - прощай институт, дослуживал бы сейчас где-нибудь в глубинке.
Спустились в фойе. Пока Владимир Иванович получал свой плащ, Дмитрий лениво скользил взглядом по сторонам. Пожилая пара - седой мужчина в костюме из английской шерсти и женщина, пополнявшая свой гардероб явно не в рублевых магазинах, поднимались по лестнице. Судя по тому, что швейцар бдительно стоял на страже запертого входа в ресторан, за которым сгрудились жаждущие отужинать, пара представляла собой важных завсегдатаев, пропущенных им явно без очереди. В фойе с рассеянным видом топтались двое чем-то похожих друг на друга молодых людей лет двадцати семи с аккуратными стрижками и в одинаково безликих костюмах. Когда заходили в ресторан, они были здесь же. Дмитрий тогда еще подумал: "Фарцовщики, что ли? Нет, не похоже, прикид не тот".
Владимир Иванович, затягивая на ходу пояс плаща, двинулся к выходу. Швейцар одной рукой придержал отпертую дверь, другой вежливо, опустив бороду чуть ли не ниже пояса, принял поданный ему полтинник.
- Что, рваного не нашлось? Расценки запамятовали? - не громко, но отчетливо произнес один из молодых людей, неожиданно оказавшийся рядом.
- Выйдем! - обернувшись, кивнул ему Дмитрий, протискиваясь сквозь подавшихся к двери людей.
- Как же, непременно, - почти с радостью отозвался парень.
Отошли метров на десять. Дмитрий остановился, с некоторым удивлением обнаружив, что и второй парень тоже стоит рядом, спросил у первого:
- Тебе что, больше делать нечего, как чужие копейки считать?
- На твои копейки мне наплевать, - ухмыльнулся тот фальшиво, - но старик рублями, а не полтинниками кормится.
- Тебе-то какое дело? Ты что - у него на иждивении?
- Я сам кого хочешь на содержание возьму, в отличие от тебя, лишенца, полтинника пожалевшего.
- Пойдем, договорим где-нибудь, - сказал Дмитрий и двинулся было к Арбату для продолжения содержательного разговора в одном из переулков. Но парень потащил его за рукав к освещенной площадке перед рестораном, где стояло несколько машин. К одной из них привалился еще один стриженый в сером костюме.
- Стоять! - скомандовал Владимир Иванович, выпустив дым от затяжки только что прикуренной сигареты. - Нам сюда, ребята, а вам дальше делом заниматься, там, в ресторане.
Владимир Иванович взял Дмитрия за локоть и, не обращая внимания на реплики парней, решительно потянул его в сторону Калининского проспекта.
- Медленно соображаешь. Им же скандал как раз и нужен.
- Зачем? - удивился Дмитрий.
- Работа у них такая. Гэбэшники. В ресторане иностранцев пасут. Ну и мы тоже хороши - лишнее болтали. Ты бы сам не заметил, как в машине оказался и угодил на разбор полетов в заинтересованной инстанции.
- Официант настучал?
- И без него возможностей хватает узнать, о чем говорят за столиками, - сказал Владимир Иванович, потом добавил категорично: - Всё, проехали, тему закрыли. Давай-ка выбираться отсюда. Ловим такси. Мне на Университетский, в гостиницу. Тебе куда?
- В Текстильщики, я на метро доберусь.
Такси, на удивление, удалось поймать быстро.
- Увидимся, - уверенно бросил Владимир Иванович, садясь в машину…
Дмитрий больше никогда не встречался с Владимиром Ивановичем, хотя, как тот и предсказывал, всего через полгода, уже в марте 1979-го, снова был в Афганистане. После Гератского мятежа, при подавлении которого почти полностью погиб афганский батальон командос, удивительно быстро, в несколько дней, оформили документы, не дав закончить семестр, и спецрейсом Аэрофлота с сотней новых советников отправили на очередную "стажировку".
XIV
Конечная. Дмитрий Алексеевич выбрался из троллейбуса. Руку оттягивал тяжелый портфель с бумагами. Вечером решил поработать дома, на кухне, где всегда хорошо писалось напротив окошка. За стеклом топтались избалованные женой голуби, негромко воркуя в ожидании очередной порции крупы или хлебных крошек. Чайник всегда был под рукой. Не нужно отвлекаться, то и дело бегать кипятить воду, чтобы хлебнуть крепкого чаю. Существенно дополняла кухонный комфорт и пепельница: курить дома было принято только на кухне. Идеальные условия.
Протискиваясь сквозь толпу к метро, Дмитрий Алексеевич в очередной раз отметил, что площадь Европы, работы по реконструкции которой все еще не были закончены, гораздо лучше смотрелась из троллейбуса, чем с мостовой, из толпы спешащих по своим делам людей, молча огибавших назойливых цыганок, просивших для завязки разговора сигаретку и предлагавших подешевле купить что-то смуглых парней без национальности, относимых молвой к, кавказцам. Грязь, мусор, пустые бутылки и алюминиевые банки из-под пива. Незатейливая уличная торговля всякой всячиной: от горячих пирожков с картошкой и свежих газет до странно смотревшихся на уличных лотках предметов интимного дамского туалета.
От входа в подземный переход, куда стекала толпа, доносились призывные крики торговок, расположившихся прямо на ступеньках:
- Дешевые ананасы, дешевые ананасы! Киви! Лимоны три на десять рублей! Три на десять!
"Да, лимоны, - вспомнил Дмитрий Алексеевич, - жена звонила, просила купить по дороге".
Дмитрий Алексеевич перекинул тяжелый портфель в левую руку и полез в карман за десяткой. Вот и торговка - смуглая, усталая женщина лет сорока пяти, а может, и меньше: восточные женщины стареют уж очень быстро, теряя привлекательность. Дмитрий Алексеевич протянул десять рублей, женщина на секунду подняла глаза, взяла десятку и нагнулась к сумке-тележке за лимонами. Подавая лимоны, еще раз взглянула на Дмитрия Алексеевича знакомыми глазами с выражением глубокой грусти. Потом повернулась к соседке, сразу же забыв об очередном покупателе, и сказала на дари:
- Раньше сегодня нужно сворачивать торговлю. Холодно. Замерзнем.
С трудом запихнув лимоны в набитый бумагами и книгами портфель, Дмитрий Алексеевич не пошел вниз, в метро, а поднялся по ступеням наверх и остановился у парапета. Вытряхнул из пачки сигарету и закурил. Потом обернулся: "Да, сомнений нет - это Наргис. Черные волосы, чуть тронутые сединой, все еще пушистые ресницы и голос… голос, который и правда с годами не меняется. Все-таки ее мечта осуществилась. Осуществилась ли? Подойти, не подойти?"
Дмитрий Алексеевич давно уже избегал случайного общения с афганцами, которых безошибочно узнавал в вечно спешащей московской толпе и, гораздо чаще, среди торговцев на рынках и дворников городских окраин. Почти всегда было ясно, что прежде, до того как скатиться в самый низ социальной лестницы, эти люди носили либо мундир военного, либо белый халат врача, либо строгий костюм чиновника или партийного функционера. Все они представляли собой третью волну афганской эмиграции, хлынувшую за пределы страны после падения последнего левого главы государства Наджибуллы. Дмитрию Алексеевичу было стыдно перед ними: и за то, что долгие годы поддерживали в них веру в идеалы, в которых уже и сами сомневались; и за то, что бросили в 89-м, а потом отвернулись в 91-м; и за то, что подло предали в 92-м в угоду нарождавшемуся партнерству с бывшими заокеанскими противниками; и даже за то, что в середине 90-х, почуяв исходящую с юга угрозу, стали вновь помогать, но уже не прежним друзьям, а тем, кого раньше считали лютыми врагами. С годами это чувство стыда не уходило, а, наоборот, обострялось.