Люди, задержанные ночью, принадлежали к самым разным слоям кандагарского общества. Вот состоятельный врач или инженер: бритое лицо, очки в золотой оправе, кроме пирохан-о-патлун, на нем пиджак из дорогой английской шерсти с торчащей из нагрудного кармана китайской ручкой. Вот мулла в белоснежной чалме, сидя на корточках, шевелит губами и теребит четки, отсчитывая молитвы. Вот кандагарские гуляки и уличные хулиганы, которых называют "какб" - дядя: бесшабашные лица, шали из дорогой материи, только за поясами пусто - непременные кинжалы у них, очевидно, отобрали при задержании. Вот землевладелец-феодал с жестким, властным выражением лица в накинутом на плечи туркменском халате с длинными, до колен, рукавами; он даже в таком положении не может позволить себе опустить взгляд, стоит со сложенными на груди руками и гордо смотрит поверх голов. Вот торговцы с желтыми, одутловатыми лицами, явно указывающими на их род занятий, связанный с долгим, по двенадцать-четырнадцать часов в день, сидением в лавках. Та группа, сбившаяся в кучу в конце коридора - крестьяне, судя по натруженным рукам и лицам, прикопченным солнцем во время ежедневных, с утра до ночи, работ на дающих несколько урожаев в год пригородных огородах. А эти трое, оборванные и грязные, с пожелтевшими белками глаз и редкими черными зубами, - опустившиеся курильщики терьяка, не способные думать уже ни о чем, кроме очередной порции наркотика.
Дмитрий добрался наконец до уборной в конце коридора. Умылся и вышел на веранду с противоположной комнате стороны. Вновь пробираться через толпу задержанных не хотелось. На веранде скучал молодой комбат с пистолетом за поясом, видно, из тех быстро пошедших в гору партийцев с небольшим дореволюционным стажем, которых, несмотря на отсутствие какого-либо командного опыта, энергично двигали по служебной лестнице, заменяя старых "неблагонадежных" командиров на "преданных борцов". Пистолет за поясом, а не в кобуре - тоже примета времени. Оружие, дающее власть, должно быть на виду. Дмитрий достал сигареты и протянул открытую пачку лейтенанту. Тот поблагодарил, но полез в карман за своими, как оказалось, американскими "L&M".
- Нравятся? - спросил Дмитрий, кивая на бело-красную пачку.
- Почему нет? - улыбнулся лейтенант. - Табак хороший, и название наше - "Ленинизм-марксизм". Партийные сигареты.
"Шутит или в самом деле считает эти сигареты "партийными"?" - засомневался Дмитрий, но уточнять не стал. Хотя он и раньше с недоумением замечал, что многие офицеры сразу после апрельского переворота неожиданно сменили пристрастия и перешли с "Винстона" и "Кэмела" на "L&M".
- Задержанных сегодня много, - закурив, сказал Дмитрий, чтобы поддержать разговор.
- Нет, как обычно, - ответил лейтенант, затягиваясь "партийной" сигаретой. - Хотя бывает и больше, так, что места в коридоре не хватает.
- Куда их потом? Отпускаете?
- Всяко бывает. Отпускаем некоторых, тех, кто случайно попались, скажем, нарушили комендантский час, как те трудяги, которые сегодня поперлись на поля затемно. - Лейтенант говорил, указывая на сгрудившихся в коридоре у выхода на веранду крестьян. - Но таких мало. Остальные - враги нашей власти, "братья шайтана", бандиты и просто уголовники.
"Братьями шайтана" огульно называли всех сторонников оппозиции, выступившей против кабульских властей под исламскими лозунгами, а не только последователей Ассоциации "Братьев-мусульман".
- Так куда же их? - повторил вопрос Дмитрий.
- Что с ними возиться? - как на собрании, подогревая сам себя революционной риторикой, зачастил лейтенант. - Борьба у нас классовая, эксплуататорам и идеологическим противникам не должно быть пощады. Вы ведь у себя тоже не особо церемонились: чуть что - в Сибирь. А у нас страна маленькая, Сибири нет, поэтому всех в зиндан или сразу в Пакистан, - и улыбнулся еще детской улыбкой непроизвольно сложившемуся двустишию на рифму "ан".
Дмитрий хотел было напомнить лейтенанту наверняка ему известное по школьной программе стихотворение на другую рифму: "Тебе, не сострадающий другим, мы человека имя не дадим", - но вовремя остановился. Подумалось, что у опьяненной революцией афганской молодежи нынче в кумирах другие классики с европейскими фамилиями, полностью вытеснившие из их сознания гуманиста Саади, да и начисто выбившие из памяти собственную народную мудрость, которая гласит: "Сто друзей - мало, один враг - много".
Продолжать начатый лейтенантом разговор Дмитрий не стал. Но, если в начале его он думал вернуться в комнату, обойдя здание резиденции по веранде, то, поговорив с лейтенантом, он все же решил вновь войти в коридор. Задержанные афганцы не могли не понимать, какая участь им уготована, и Дмитрий хотел еще раз убедиться, что, зная безысходность своего положения, они все же держатся спокойно, с достоинством и ничуть не выказывают страха перед заключением или, более того, смертью. Да, пуштуны горды и бесстрашны, как все мусульмане они фаталисты и верят в загробную жизнь, для многих из них жалкое существование здесь оправдывается только надеждой на предстоящее обретение райских кущ и общества небесных гурий. Но неужели это дает им такую силу, чтобы совершенно не страшиться ни близких мучений, ни даже смерти?
Дмитрий бросил сигарету и шагнул в немного посветлевший коридор. Солдат-часовой, стоя рядом с землевладельцем, шарил глазами, выбирая, кого еще отправить пинком на допрос. Феодал повернул голову в сторону часового, их взгляды встретились. Солдат с бронзовым от солнца крестьянским лицом, еще недавно молившийся на "своего" феодала, спасавшего его от голодной смерти в неурожайные годы, подбрасывая муки и риса семье соплеменника, явно был в замешательстве, не зная, как ему поступить. Постояв немного, раздумывая, он наконец пробормотал: "Пожалуйста", - и кивнул на дверь, так и не решившись использовать по назначению высокий армейский ботинок на толстой подошве. Феодал приподнял ладонь руки и слегка махнул ею вроде бы в знак согласия, но скорее в качестве поощрения бывшему землепашцу, поступившему правильно в затруднительной ситуации.
Стараясь, по возможности, не очень назойливо рассматривать привезенных сюда в столь ранний час афганцев, Дмитрий прошел в комнату. Нет, не было ни дрожащих рук, ни бегающих взглядов, ни тем более истерик, хотя многие задержанные были еще в юношеском возрасте. Но смерть все же незримо присутствовала, отражаясь в глазах, в которых, однако, ожидаемого страха перед ней Дмитрий так и не сумел обнаружить.
Воспоминания отвлекли Дмитрия, а между тем время перевалило за полночь и часовые у дверей палаты, наверное, уже сменились. Дмитрий вышел в коридор. Он не ошибся, с нулей была смена таджика. Часовые, пользуясь тем, что вестовой ушел, поделили по-братски его табурет и сидели спина к спине, опираясь руками на винтовки. При виде Дмитрия оба вскочили, вытянулись, как перед начальником, вскинув подбородки, и даже попытались щелкнуть каблуками - весьма популярный среди афганских нижних чинов "строевой" прием, для исполнения которого со звонким щелчком они набивают на внутренние обрезы каблуков стальные пластины.
Дмитрий, обращаясь к таджику, спросил про контин.
- Контина нет, - ответил солдат. - Но утром, прямо за воротами госпиталя, в дукане, можно купить все, что пожелаете.
- Что ж, с этим подождем до утра, - согласился Дмитрий. - А сейчас пошли во двор умываться.
Солдаты не стали, как прежде, брать винтовки наперевес, а закинули их за плечи - вольность, которую они вряд ли позволили бы себе днем на виду у начальников и больных. Дмитрий сразу отметил это и предложил таджику:
- Скажи напарнику, пусть отдохнет. Хватит и одного конвоира.
Таджик перевел. Второй часовой снял с плеча винтовку и присел на табурет. Дмитрий двинулся к лестнице, таджик догнал его и пошел рядом, а не сзади.
"Вот и хорошо, - подумал Дмитрий. - Вроде как уже не конвой, а охрана".
В госпитале было тихо, лампочки потушены, только на первом этаже пробивалась полоска света из-под двери приемного покоя: он одновременно использовался и как комната дежурного медперсонала. Похоже, спали все, кроме главврача. Вышли во двор. Освещенный только полной луной, он был безлюден, а расплывчатые, серые, с легкой синевой тени придавали ему сумрачный, даже немного пугающий вид декорации к фильму, явно не комедийного содержания. Где-то невдалеке выли шакалы, дополняя подходящим звуковым оформлением мрачную картину захолустного дворика городского предместья. Дмитрий поежился. Захотелось обратно в палату. Но он все же добрел до бассейна, уселся на парапет и закурил. Таджик отказался от предложенной сигареты и полез в карман за насваром. Вытащил плоскую жестяную коробочку, открыл ее, взял двумя пальцами щепоть жгучего зеленого порошка и заложил его за губу. Помолчали.
- Ты откуда сам? - прервал молчание Дмитрий.
- Из Кабула, - ответил таджик, предварительно сплюнув на землю насвар.
- А пушту где выучил, в школе?
- Нет, я из торговых: у отца ювелирная лавка. Как подрос, ему помогал. На людях и выучил.