- Майк, скажи ему, будь добр, что я сейчас сниму с него брюки, но белье оставлю, - сказал однажды военный другому переводчику батальона 2-16 перед медицинской проверкой очередного задержанного. Несколько часов назад пятерых иракцев, подозреваемых в причастности к атакам с помощью СФЗ, схватили после преследования по канализационным траншеям Федалии, и теперь они стояли с повязками на глазах в наручниках из пластиковой ленты, и их по одному обследовал военный в защитных перчатках. Этот был вторым из пяти. Он был грязен, на его спортивной рубашке - подделке под фирму - красовалась надпись "Abibas". Пока военный расстегивал ему брюки, он стоял совершенно неподвижно, и, когда брюки упали к его лодыжкам, он продолжал неподвижно стоять в трусах, на которых спереди виднелось большое мокрое пятно.
- Спроси его: это он описался? - сказал военный, уже зная, что невиновные часто теряют контроль над мочевым пузырем или кишечником, что порой их бьет неудержимая дрожь, тогда как у виновных нередко на лице видна усмешка.
- Описался? - переспросил Майк, которого этот глагол смутил.
- Обмочился, - сказал солдат. - Сделал в штаны.
Когда Майк переводил, видно было, что ему неловко.
- Нет, - передал он ответ задержанного. - Так получилось, когда он мыл лицо.
- Он пьет алкогольные напитки? - спросил военный, идя по опроснику.
- Нет, не пьет.
- Курит?
- Нет.
- Употребляет наркотики?
- Нет.
- Спроси его, холодно ли ему, - сказал военный. - Спроси, почему он дрожит.
И теперь он напрямую обратился к задержанному, хотя тот не мог его видеть и не понимал по-английски:
- Мы ничего плохого тебе не сделаем.
После этого подождал, пока Майк переведет.
Майк, конечно, на самом деле был не Майк, Иззи - не Иззи, Рейчел - не Рейчел. Каждый из этих людей получил американское имя, военную форму, спальное место и возможность бесплатно питаться в армейской столовой, хотя, в отличие от солдат, при входе на базу их обыскивали и проверяли металлодетектором.
Рейчел, которая пыталась спасти Ривза, давя ему на грудь и чувствуя, как в ботинки течет его кровь, была одной из немногих женщин, исполнявших эту работу. Двадцатипятилетняя, она работала переводчицей с 2003 года, когда казалось, что война будет недолгой.
- Когда я начинала, это было неопасно. Все любили американцев. Все хотели иметь с ними дело, - сказала она однажды, объясняя, как стала тем, чем стала: одной из тех жителей Ирака, мужчин и женщин, что лили слезы и скрывали это от американцев. Она старалась прятать лицо. Не хотела, чтобы солдаты видели. - Я знаю английский. Я люблю Америку. Я была так рада, что они сюда пришли. Я хотела с ними работать - просто чтобы приобщиться к победе.
С тех пор, по ее собственным подсчетам, она сорок раз оказывалась рядом с местами взрывов - от бомб в автомобилях до СФЗ, - включая взрыв, убивший Ривза. Она получала ожоги, теряла сознание, неважно слышала теперь правым ухом и неважно видела левым глазом.
- Сначала жуткий стресс, потом приходишь в себя, - сказала она о том, как на нее действовал каждый взрыв. - Находишь способ с этим справиться. В моем случае это слезы, слезы и мысли о том, что должно же когда-нибудь стать лучше. Пока лучше не стало. Но я все равно настроена позитивно.
Сохранять такое настроение было, однако, нелегко. Ее семья была сейчас в Сирии, разделяя судьбу миллиона иракских беженцев в этой стране и существуя на те деньги, что она им посылала. Они были там, а она здесь - живя жизнью, которая давала ей 1200 долларов в месяц и мало что сверх этого. "Никого, - ответила она на вопрос, есть ли у нее близкие люди в Ираке, - только подразделение, с которым я работаю", поэтому ее жизнь была теперь по большей части воображаемой. "Я из Сирии", - говорила она иракцам, когда выезжала на задание с американскими военными. Или: "Я из Ливана". Обычно она была замужем, "с детьми", но иногда - только помолвлена. "Эти выдумки нужны для моей безопасности: если они узнают, что я из Ирака, они будут плохо ко мне относиться", - объяснила она. Но она не только среди иракцев не могла быть собой, но и среди американских солдат: этот урок она усвоила, когда работала в другом батальоне и после взрыва СВУ солдаты, которые раньше относились к ней по-дружески, перестали называть ее Рейчел и начали обращаться к ней: "Эй, ты, сука". За все время, призналась она, это ранило ее больнее всего, и вот почему после гибели Ривза она, стоя перед взводом в его крови, сказала: "Простите меня", а потом сказала: "Я не такая плохая, как мои соотечественники", а потом одна ушла к себе, в украшенную иракским и американским флагами комнату, где висели двенадцать фотографий ее уехавших родных и где имелась мягкая игрушка - зверек, который, если нажать на лапу, что она делала в тот день вновь и вновь, говорил: "Ты маленькое дикое существо, не так ли?"
Такова была ее иракская жизнь, которую солдаты не понимали, как и жизнь Иззи. Он, однако, имел представление об их жизни. Он провел в Соединенных Штатах три года - с 1989-го по 1992-й. Он знал Америку и, хотя не был там пятнадцать лет, знал, что нравится солдатам этой страны. "Секс, картофельный суп и Джонни Кэш", - гласила надпись, которую один из них сделал черным маркером на двери металлического шкафчика в комнате, где жил Иззи. А чуть пониже более мелкими буквами кто-то написал: "Никто из иракских мужчин, женщин и детей не стоит даже капли крови американского солдата".
Иззи помнил день, когда ему дали эту комнату. К нему мало кто заходил вообще, но в тот день к нему заглянул один солдат батальона 2-16 - заглянул и увидел шкафчик. "Нет, это неправильно", - извиняющимся тоном сказал солдат, взял мокрую тряпку и попытался стереть нижнюю фразу - по крайней мере размазал ее так, что она по большей части стала нечитаемой.
Так что знал Иззи, помимо прочего, и то, что американский солдат может проявить доброту.
Впрочем, когда как.
- Старик, - сказал один из них как-то раз утром, когда Иззи с заспанными глазами, с зубной щеткой в руке вышел из комнаты и двинулся к уборной.
- Пидор, - сказал другой, поднял камень и швырнул его в Иззи.
- Пошел в жопу, - сказал третий и тоже швырнул камень.
Иззи засмеялся, хотя один из камней, отскочив от земли, попал ему в ногу.
- Мудаки, - отозвался он с такой же долей шутки, с какой обращались к нему они.
Это было в пятницу в конце октября. В этот день, за двое суток до своего дня рождения, Козларич оставался на базе, и Иззи мог делать что ему вздумается. Выбор, однако, был невелик. Навестить семью он мог только через неделю, и ему нельзя было даже поговорить с женой и детьми, потому что на все время пребывания на ПОБ сотовый телефон у него отбирали. Ему запрещены были телефоны, фотоаппараты, компьютеры, MP3-плееры и вообще любая электроника, кроме китайского телевизора, который он купил на ПОБ за 30 долларов. Ему повезло - повезло на иракский манер, - что в день террористического акта, когда его дочь была ранена, а квартира выгорела, он находился дома, иначе он и знать бы ничего не знал. Когда он был на ПОБ, связаться с ним извне не было возможности. Никто, кроме жены, двоих братьев и нескольких друзей, не знал, где он работает, чем вообще зарабатывает на жизнь, да и они знали далеко не все. Жене, к примеру, не было известно про полдюжины атак на его колонны с применением СФЗ, про постоянные ракетные обстрелы ПОБ. Она знала только, что он работает переводчиком, что ради их безопасности об этом никому нельзя говорить и что домой он является раз в несколько недель, без предупреждения.
- Пожалуйста, давай уедем в Иорданию! - просила она Иззи во время его последних приездов с базы, обычно в ночь перед расставанием, когда дочка, которую ранило при взрыве осколком стекла, спала между ними, как она всегда теперь спала. - Давай уедем в Сирию! Надо спасаться. Надо бежать отсюда.
- У нас мало денег, - отвечал он ей.
- Я не вынесу такой жизни, - говорила она. - Разве это жизнь?
- Потерпи, - говорил он. - Ты видишь, я работаю изо всех сил.
Потом он исчезал до следующего раза, когда его отпускали домой и он приходил с месячным заработком минус потраченное на подарки. Ему нравилось покупать жене и дочкам вещицы и гостинцы - всегда, впрочем, скромные. То, что он им нес, должно было умещаться в рюкзаке, чтобы не возбуждать подозрений у иракцев, которые видели, как он идет по маршруту "Плутон", или как он примерно в миле от ПОБ садится в такси, или как он выходит из такси и завязывает шнурки ботинок, пока машина не исчезает из виду, или как он затем садится во второе такси, а затем, бывает, и в третье, или как он стоит на улице около своего дома и курит сигареты, соображая, была за ним слежка или нет.
- Честно вам говорю: дома я ночи напролет не сплю, жду стука в дверь. "На выход!" Но такова наша жизнь, и надо с ней как-то справляться, нравится она или нет, - сказал он. Он шел сейчас в армейский магазин купить кое-что для очередной поездки домой. У входа задержался, дал себя обыскать и затем на 25 долларов 11 центов купил три флакона шампуня, тюбик жидкого крема с маслом какао, два пакетика кукурузных палочек "читос", пакетик жевательных конфет "лайфсейверс гаммис", два пакетика жевательных конфет "старберст", два пакетика шоколадных конфет "хершиз киссез", пакетик драже "скиттлс", один шоколадный батончик "твикс" и один пакетик драже "М&М".