Военным, которого он уважал, наверное, больше всех, был, признался он, Филип Канту, который завербовал его в армию. Марчу тогда было девятнадцать, позади у него было жуткое детство в неблагополучной семье. В батальоне это была не такая уж редкость: один солдат, у которого вся семья сидела в тюрьме, говорил, что брат совершенно серьезно сказал ему перед отправкой в Ирак: "Хорошо бы тебя там убили". Марч, не видя для себя после школы никаких перспектив, забрел как-то раз в вербовочный центр в Сандаски, штат Огайо, но вербовщик там был такой пожилой и мрачный, что Марч встал и ушел. Через несколько месяцев, по-прежнему не видя перспектив, он пришел опять, и вместо мрачного вербовщика там теперь сидел Канту, двадцатитрехлетний и недавно из Ирака. Они в тот день поговорили обо всех перспективах, какие предоставляет армия, и, впервые почувствовав, что у него есть кое-какие возможности в жизни, Марч начал заглядывать туда несколько раз в неделю. С каждым посещением он все сильнее воодушевлялся, и со временем они с Канту сблизились. "Ты совершенно не обязан дружить со своим вербовщиком, - сказал он, - но мы дружили". Они начали ходить вдвоем перекусывать, немножко вместе тусовались, и однажды, когда Марч зашел к Канту домой, тот показал ему фотографии, сделанные в день, когда спецназ вытащил из укрытия Саддама Хусейна. Оказалось, что Канту тогда был там, не в самой этой яме, но около ее края, и про это написали в их городской газете. Статья называлась "ЖИТЕЛЬ САНДАСКИ УЧАСТВОВАЛ В ПОИМКЕ САДДАМА", и в ней были приведены слова жены Канту: "Наши правнуки будут слушать рассказы о том, как он взял в плен Саддама", слова его матери, что она стольким людям звонила по телефону, что у нее заболело ухо, и слова его сестры: "Я очень-очень горжусь; я сестра, по-настоящему гордая своим братом". "Он говорил мне, что такого братства, как на войне, больше нигде нет", - сказал Марч, и решение было принято. Девятнадцатилетний юноша из неблагополучной семьи сделал свой выбор. Он вступил в армейское братство, прошел начальную подготовку, был отправлен в Форт-Райли в батальон 2-16 и только прибыл на место, как, вся в слезах, позвонила его мать с известием, что Филип Канту погиб. И это была правда. Погиб. Та сторона войны, о которой он не рассказал Марчу, взяла над ним верх, и в городской газете появилась новая заметка, которая начиналась так: "Утром в субботу умер житель нашего города, военный, чье подразделение в декабре 2003 года участвовало в захвате Саддама Хусейна в Ираке. Двадцатичетырехлетний сержант Филип Канту покончил с собой". И вот теперь, тринадцать месяцев спустя, Марч был в Ираке, сидел с красными глазами и розовым пузом, неспособный уснуть из-за того, что видел днями и ночами, видел открытыми и закрытыми глазами. Что же он видел?
- Фотографии, - сказал он.
Как будто фотку мне там показывают: Харрелсон в огне. Вижу прямо сейчас и не могу выкинуть из головы.
Вижу, как стреляю в этого типа. И стоп-кадр такой: он с дыркой в голове, но еще не упал, на полпути к полу.
Вижу девочку, лицо этой девочки. Я знаю, многие говорят, мол, плевать нам на этих людей, и все такое, да и мне на них плевать - и все-таки не плевать, и то и то, не знаю, как это понимать. Да, они не хотят сами себе помочь, они нас взрывают, да, это плохо, но и другое плохо: девочка, ей столько же лет, сколько моему младшему братишке, видела, как я прострелил человеку башку. И какая разница, откуда она - из Ирака, Кореи, черная, белая, - по-любому маленькая девочка. И она видела, как я его застрелил.
Вижу, как я иду к машине, голову опустил, автомат в одной руке, вокруг не смотрю, про безопасность не думаю, ни про что не думаю. Просто иду к машине.
- Слайд-шоу какое-то в голове, - сказал он. - Как это понимать?
За несколько дней до всего этого, примерно тогда же, когда президент Буш, выступая в Нэшвилле в отеле Gaylord Opryland Resort, говорил, что оптимистически смотрит на ход войны, Козларич в своем кабинете давал интервью армейскому историку, который ездил по Ираку и спрашивал командиров о "большой волне".
- В чем, по вашему мнению, мы не преуспели? - прозвучал один из вопросов историка.
- Задача, которая перед нами поставлена, она, вы знаете, не из каких-то там неразрешимых, - сказал ему Козларич, а затем попытался отшутиться: - В данный момент могу пожаловаться только на то, что порой случаются перебои с некоторыми сортами мороженого.
Теперь, несколько дней спустя, он был в доме молитвы, куда плотно набились его солдаты, придя на поминальную службу, которая окончилась так называемой последней перекличкой.
- Сержант Джабинвилл! - выкликнул сержант.
- Здесь, первый сержант, - отозвался Джабинвилл.
- Рядовой первого класса Девайн! - выкликнул сержант.
- Здесь, первый сержант, - отозвался Девайн.
- Рядовой первого класса Харрелсон! - выкликнул сержант.
Молчание.
- Рядовой первого класса Джеймс Харрелсон! - выкликнул он.
Молчание.
- Рядовой первого класса Джеймс Джейкоб Харрелсон! - выкликнул он.
Невыносимое молчание длилось и длилось, пока его не расколол резкий звук салюта.
Треск, тишина, треск, тишина, треск.
В Нэшвилле президент Буш сказал: "Я настроен оптимистически. Мы добьемся успеха, если нам не изменит выдержка".
Здесь, выходя цепочкой из дома молитвы, солдаты возвращались к своим особым вариантам выдержки:
Мейз - к своему амбиену;
Хамел - к своим перестановкам койки и шкафа;
Бейли - к своим хождениям по территории;
Уилер - к своим "ну почему";
Марч - к своему слайд-шоу.
А Козларич, тоже красноглазый сейчас, вернулся в свой кабинет.
7
22 СЕНТЯБРЯ 2007 ГОДА
Мы даем жару.
Джордж У. Буш, 4 сентября 2007 года
22 сентября батальон 2-16, расквартированный в Рустамии, посетил четырехзвездочный генерал Дэвид Петреус, командующий всеми американскими силами в Ираке и архитектор "большой волны".
- Недурненько! - сказал Козларич, осматривая перед самым приездом Петреуса второй этаж своего командного пункта, где солдаты все утро наводили лоск. Здесь Козларичу предстояло отчитаться перед Петреусом о том, чего батальону удалось достичь. Он никогда раньше не отчитывался перед четырехзвездочными генералами и поэтому немножко нервничал.
На столе, покрытом вместо скатерти зеленой госпитальной простыней, были булочки, печенье и свежие фрукты.
- Простынка новенькая, - заверил Козларича один из солдат. - Утром только получили от снабженцев.
В кофейнике был приготовлен свежий кофе, в миске со льдом лежали банки с прохладительными напитками, среди которых, заметил Козларич, не было диетической колы.
- Он только ее и пьет, - сказал он, внимательный, как всегда, к деталям, и солдат бросился искать диетическую колу.
Длинный трехсекционный стол для совещаний, за которым Козларич проводил заседания командного состава, разделили и поставили в форме П. Петреусу предстояло сидеть во главе стола, и там поместили табличку с фамилией, положили новую авторучку и новый блокнот, поставили бутылку с водой, бутылку с соком и кофейную кружку, из которой торчали церемониальные американские флажки.
Все было готово.
- Не так уж много способов сделать из дерьма конфетку, - заметил Каммингз, и с этим напутствием Козларич отправился встречать Петреуса, чтобы привезти его в свой командный пункт.
Порой даже в Ираке случались хорошие дни. Когда Козларич подъехал к базе с Петреусом, день выглядел одним из таких. Температура - ниже тридцати пяти по Цельсию. Небо чудесное, голубое, без пыли. В воздухе не пахло ни дерьмом, ни горящим мусором. Чувствовался лишь сравнительно приятный химический аромат - он шел от переносных туалетных кабинок недалеко от места, где Петреус остановился пожать руки нескольким солдатам, отобранным, чтобы его встречать, и стоявшим в шеренгу по стойке "смирно".
Петреус и Козларич вошли в командный пункт, где до этого побывала ищейка и не нашла бомб-ловушек.
Они поднялись по лестнице, где была выметена пыль, влетавшая сквозь щели в стенах при каждом близком взрыве.
Они вошли в комнату совещаний, и Петреус сел на вычищенный до блеска стул с высокой спинкой. Козларич занял соседнее место, поблизости расположился Каммингз. Дальше расселись младшие офицеры. Все смотрели на Петреуса, который, не обращая внимания на булочки, печенье, кофе, диетическую колу, ручку, блокнот и флаги, потянулся за виноградиной.
Кинул ее в рот.
- Ну хорошо, - сказал он, жуя. - Валяйте, Ральф.
Дэвид Петреус был на тот момент одним из самых знаменитых людей на свете. Он только что вернулся в Багдад из поездки в Соединенные Штаты, где отчитывался перед конгрессом по поводу "большой волны". Этого события ждали все лето, ждали исступленно, и к тому времени, как он вышел на трибуну на Капитолийском холме, о нем столько всего написали, его так часто подвергали анализу, изображали в том или ином ракурсе, превращали в политическую фигуру, что он уже не был просто генералом. Он поистине сделался лицом иракской войны, ее знаменитостью, ее звездой.