В тот же день диковинная история, приключившаяся с духовником староверов, стала достоянием всей деревни. И так как кержаки - люди трезвые, этакая небылица не могла пригрезиться Куприянову спьяну, многие поверили, что Марька знается с нечистой силой.
2
После родов цыганка долго не могла окрепнуть. Да и окрепнув, не спешила уходить.
- С малым-то дитем куда податься! - сказала она. Потом объяснила, что табор на лето разбился, семьи кочуют, где хотят, не скоро своих найдешь. Но был уговор осенью собраться всем на озере Уткуль, есть такое возле Бийска. К зиме цыгане намеревались по железной дороге перебраться куда-нибудь на юг, а куда - это уж таборный сбор решит.
- Тогда оставайся здесь, Руфа! - обрадовалась Марька.
Как всякий наскучавший в одиночестве человек, она быстро привязалась к Руфе. Даже убогая землянуха с появлением цыганки и ребенка, казалось, обрела по-настоящему жилой дух, стала будто и светлее и уютнее.
Матвей Борщов не раз наведывался, чтоб проверить, все ли в порядке в свином стаде. Но в землянуху не заглядывал. А дед Петрован, явившись после нездоровья на ночное дежурство, вроде ничуть не удивился. Только и сказал:
- А, тут приблудная овечка с ягненочком.
Когда же выслушал торопливый рассказ Марьки и просьбу не гнать цыганку, которой некуда деться, добавил:
- А чего мне гнать? Хоть судьба у цыган, погляжу, собачья, да душа, поди, человечья. - И хитро подмигнул девчонке: - В тебе, слыхал я, тоже ведьму признали. Так неужто и от тебя открещиваться?
- Спасибо, дедуня, хоть ты не чураешься. А то тяжко жить.
- Глупая! Приглядись-ка, многие только силу признают. Добрая сила, знамо, хороша. Но коль в тебе узрили хоть злую - все едино будет лучше: не всяк решится обидеть.
Верно сказал Петрован. Марьку многие стали обходить стороной. Через ворота поскотины проезжали побыстрее, медяки за услугу бросали щедрее. И то, что у Марьки поселилась цыганка, - это лишь добавляло таинственности.
Хотя на первых порах Руфа не показывалась на глаза людям, все равно вскоре вся Сарбинка знала, кто обитает у ворот поскотины. И цыганка перестала таиться, иногда ходила по окрестным деревням, гадала, "зарабатывала" пропитание. Изредка случалось даже, что баба или девка по срочной надобности "приворожить" муженька или парня сама прокрадывалась в землянуху. Но настороженность по отношению к Марьке ничуть от этого не уменьшалась. Наоборот, кто-то углядел, что будто Марька варит цыганке приворотное зелье, кто-то разнес слух, что якобы прилетела к ней вещая птица, которая говорит человечьим голосом.
А птица эта была обыкновенным вороненком, с подбитым крылом, которого нашла Марька в березнике. Руфа же забавы ради научила его хрипло выкрикивать два слова: "Мар-ка, вед-ма!" И "зелье" Марькино было самым простым настоем подорожника, употреблявшимся дедом Петрованом "от бурчания в животе". Да только уж если прилипнет к человеку напраслина, так потом легко приклеивается и другая, и третья.
Осенью Руфа уехала в табор с какой-то цыганской семьей, державшей путь мимо землянухи. Осталась Марька одна со своей славой колдуньи. И жить от этого, как предсказывал дед Петрован, стало и легче и труднее. Легче потому, что даже мальчишки не смели теперь дразнить Марьку: боялись, как бы она не посадила им типун на язык, килу, "редьку" или какую-нибудь иную ведьмину штучку. А труднее оттого, что сама Марька очутилась словно в заколдованном кругу, через который не в силах была выйти к людям.
Даже зимой, когда Борщов отправлял свиней под закол и Марька возвращалась в деревню, в ее жизни мало что менялось. Собираясь на посиделки, молодежь не приглашала ее к себе. Многие парни и девчата, наслушавшись суеверных рассказов, в самом деле опасались колдовства, порчи. Другие не хотели знаться с гольтепой. А третьих отпугивала замкнутость Марьки, ее диковатый настороженный взгляд.
Самой Марьке, хотя и желала она сблизиться с девками, войти в их беззаботную компанию, гордость не позволяла доказывать, что на нее возвели напраслину. Она предпочитала сидеть дома за прялкой или уходила с дедом Петрованом на охоту. Петрован купил себе берданку, а ей отдал шомполку. Старая шомполка, в которую заряд пороха и дроби насыпался через дуло, а пыж вгонялся тонким черемуховым прутом, заставляла старательнее целиться. Промахнулся - второй раз скоро не выстрелишь. Но рука у Марьки оказалась твердая, глаз верный. Ни лиса, ни куница, ни глухарь, ни косач не уходили от нее. А когда Марька однажды первым выстрелом сразила вымахнувшую из подлеска рысь, Петрован отдал ей свою берданку, а себе взял шомполку.
- Ты подобычливее, половчее меня стрелок - тебе и берданку носить. А мне уж, видно, на печь пора.
На печь Петрован, правда, не забрался, по-прежнему ходил с Марькой на охоту. "За кумпанию", как он говорил. Только не стрелял теперь, а ставил капканы, плашки, силки.
Зато Марька стреляла за двоих, по-прежнему не зная промахов. Берданка - это не шомполка: выстрелил, щелкнул затвором, выбросил пустую гильзу, вогнал новый патрон - и стреляй опять. И все мигом. Раз, два, три - пли!.
Так жила Марька до семнадцати лет.
3
В ту зиму в Сарбинке словно помешались все на одном увлечении - катании с гор на лотках.
Лоток - сооружение нехитрое. Берется толстая доска, одна сторона обмазывается коровяком, затем обливается на морозе водой - и катись с любой горки. Обычно лоток делается коротким, на одного - двоих. Но, бывает, делают его из целой плахи, человек на восемь-десять. Если на таком лотке мчаться с большой горы, тут рулевому нужно и хладнокровие и умение. Скорость бешено нарастает, ветер свистит в ушах. Не зевай!
Рулевых - двое. Один сидит впереди с толстой и упругой палкой в руках, обычно черемуховой или березовой, и то одним, то другим концом, как веслом, направляет движение или тормозит. Ошибись немножко, прижми палку посильнее или воткни ненароком в снег - лоток на страшной скорости развернется, люди разлетятся, как горох. Могут переломать руки и ноги, ободрать свои носы. Для помощи первому рулевому позади всех сидит с такой же палкой второй. Задача его - выручать товарища в трудные моменты. Без сноровки и выдержки ему тоже не обойтись. Поэтому рулевыми были всегда самые сильные, ловкие, бесстрашные парни в деревне. А самым лихим, удачливым считался Иван Федотов, рослый, обладавший недюжинной силой, быстрый в движениях.
Жили Федотовы небогато. Хозяин вернулся с турецкой без ноги. Ходил на деревяшке, летом клал печи, зимой сапожничал, шорничал. Но пахать, сеять, скотину держать, корм для нее заготовлять мужику было трудно. А много ли могли сделать в поле баба с парнишкой? Поэтому и числились Федотовы среди тех, у кого во дворе коровенка да лошаденка, а хлеба в амбаре лишь до нови.
Однако мальчишка подрастал, становился видным парнем. И девки стали заглядываться на него. И собой хорош и вообще жених выгодный: один сын у родителей, хозяйство делить не надо, а старики - не обуза. Солдат сам себя и старуху своим ремеслом до смерти прокормит.
С Иваном Федотовым и столкнула судьба Марьку. Именно столкнула.
Иван мчался на лотке с компанией парней и девчат по склону Длинного клина - так назывался высокий холм, на котором лепились бедняцкие окраинные избы. Самый крутой уклон был в переулке возле подворья Безгубиных. Лотки здесь брали стремительный разгон, мчались до реки, затем по льду почти до другого конца Сарбинки. Там стоило лишь подняться на косогор напротив деревни, и можно было лететь обратно до самого Длинного клина.
По переулку люди ходили с опаской, чтоб ненароком не сбили лотком. Марька тоже знала, что надо тут смотреть в оба. Но как-то забылась, задумалась - не успела отскочить. Лоток ударил ее под ноги, она упала на колени Ивану, сидевшему, как обычно, на месте первого рулевого, с перепугу обхватила рукой шею парня.
Лоток, заторможенный вторым рулевым, уже останавливался, а Марька все никак не могла прийти в себя, все сидела на коленях у Ивана, обнимая его. Опомнилась лишь тогда, когда парни и девки принялись смеяться, донимать ее шутками.
- Гляди-кось, как она к Ванюхе прицепилась!
- Покрепче репья.
- А чего - шепнет слово приворожное на ухо, и конец парню.
Это был уже прямой намек на Марькино колдовство. Побелевшая от испугу, она, услыхав эти слова, разом вспыхнула ягодой-малиной. Рванулась, хотела вскочить на ноги.
Теперь удержал ее за плечи Иван.
К шуткам парней и девок он не прислушивался, намекам не придал никакого значения. В семье солдата не больно верили во всякую чертовщину. Просто он никогда раньше не замечал Марьки, а тут вдруг, вплотную увидев ее широко распахнутые глаза, поразился их густой синеве. А когда Марька вспыхнула жарким румянцем - он удивленно вскинул брови.
Марька не могла похвастаться ни особо правильными чертами лица, ни перламутровыми зубами. Была она скуластенькой, со вздернутым чуточку носом, на щеках уже с февраля высыпали мелкие крапинки веснушек. И губы, пожалуй, толстоваты. Но раскрасневшаяся девушка показалась парню необыкновенно привлекательной. На душе сделалось сразу тепло-тепло.
- Шептать ничего не надо. Я и так чую - сама долюшка на колени ко мне примостилась! - сказал Иван, прижимая Марьку к себе.
Все громко засмеялись, восприняв слова парня как шутку. Марька запунцовела еще больше, вырвалась из рук Ивана, побежала. В растерянности она сбилась с тропки и бежала напрямик по снежной целине. Иван, глядя ей вслед, тоже весело рассмеялся. А ребята и девки опять стали сыпать шуточками.
- Не к Ивановым ли воротам тропочку топчет?
- А может, наоборот? Вдруг Ванюха почнет торить стежку до Марькиных ворот?
Шутки - шутками, только и на самом деле почти так получилось.