У Сани заколотилось сердце: автобусы были такие же, как и те, в которых "переселяли" его односельчан. Он их запомнил на всю жизнь. Увидел он и немцев: все они были в черных шинелях.
Старик напялил поглубже ушанку и, схватив метлу и лопатку, вышел из будки. Вернулся он нескоро, сообщил, что состав подали под разгрузку, и с досадой добавил:
- Горланят себе, мерзавцы, в вагонах, пьянствуют, наверное…
Снова зазвонил телефон. Старик сиял трубку.
- Стрелочник будки номер два слушает… Понятно, господин дежурный начальник: паровоз к колонке, потом на заправку и обратно к составу. Стало быть, скоро отбывает?.. Нет? Понятно, господин дежурный начальник.
Железнодорожник повесил трубку.
- Выгрузки нынче не будет. Состав остается у нас, - сказал он. - Придется тебе еще малость задержаться. Может, и разузнаю, куда они дальше подадутся. Посиди, милый, посиди еще маленько…
- А наши-то как там? Ждут меня, а я тут сижу. Еще подумают, случилось с нами что-нибудь…
- Ладно, - решительно ответил старик, - иди, Александр Степанович! Скажешь хлопцам: состав прибыл, подали его в тупик под разгрузку, но разгрузки нынче не будет. Может, завтра начнут, кто их знает… А вечером будто в санпропускник пойдут.
- Куда? - не понял Саня.
- В санпропускник, в баню, что на краю станции. Вот и все. Скажи - не разузнал старик, куда они направятся после разгрузки. Скоро я сменяюсь, так что пусть там наши поступают, как надумают. Пенял?
Саня быстро оделся, старик повязал ему голову платком, и они вышли из будки. У семафора расстались, и вскоре Саня скрылся из виду…
Юный разведчик точно передал все, что наказал ему старик. Этих сведений командиру отряда оказалось вполне достаточно, чтобы принять решение. Два батальона партизан получили приказ блокировать и полностью уничтожить немецкую особую команду в санпропускнике.
Уже совсем стемнело, когда батальоны подтянулись к станции и затаились в ожидании. Тем временем Саню вновь послали к стрелочнику. Но в будку он пришел не один. Его привел полицейский. С испугу старик поперхнулся печеной картошкой. "Попался, не дошел до своих", - подумал он, натужно откашливаясь.
- Не вовремя закашлялся, старый хрыч. Твой хлопец? - недружелюбным тоном спросил полицейский, растирая побелевшее от мороза ухо.
"Ну, крышка!" - решил про себя стрелочник и твердо ответил:
- Мой. А что?
- Вот тебе и "а что?", - передразнил полицейский. - Привел внука до дохтура, а пустил одного шляться по путям. Знаешь, где его сцапали? У того состава, что утром прибыл! Ходит и ревет, что есть силы: "Деда потерял! Заблудился!"
У старика отлегло от сердца. Он и впрямь подумал, что Саня заблудился.
- У-у, баловень, - напустился старик на мальчика, - вот огрею кочергой, будешь знать, как самовольничать! Я стрелки чистил, - продолжал он, обращаясь к полицейскому, - ему наказал дожидаться, а вернулся в будку - его и след простыл…
Для пущей убедительности старик замахнулся на "внука" кочергой. Саня смекнул, как вести себя, и будто от страха уткнулся лицом в угол.
Полицейский ухмыльнулся, прихватил дедову печеную картошку и ушел.
Старик хмуро уставился на Саню, ожидая, что он скажет в свое оправдание. Саня все рассказал, но умолчал о том, что не случайно зашел в тупик. А заглянул он туда в надежде увидеть того высокого голубоглазого немца, который спас его от смерти. Сказать об этом стрелочнику Саня не решился и поскорее перевел разговор на главное, ради чего пришел вторично.
- Надо, дедушка, узнать время, когда команда пойдет мыться.
Старик развел руками.
- Да нешто немцы мне об этом докладывают? - заворчал он. - Как это я могу узнать? Соображают там, что приказывают? Разве только дождаться того часа, посматривать? А иначе и не знаю, как поступить…
Решили посматривать. Старик часто выходил из будки то чистить стрелки, то заливать керосин в лампы, то еще за чем-нибудь, но немцы по-прежнему сидели в вагонах. Наконец стрелочник вернулся с сообщением, что немцы выходят из вагонов и строятся в шеренги.
- Давай, Саня, мотай быстрей! Скажи хлопцам, бандюги отправляются в баню. Запомни время: сейчас без десяти десять. Понял? Беги…
Саня мгновенно оделся и скрылся в темноте. Старик долго стоял у будки, прислушиваясь, не раздастся ли окрик полицейских, не прогремит ли выстрел? Но кругом было тихо. "Должно быть, благополучно ушел малец", - с облегчением подумал он и, хотя давно уже продрог, в будку не заходил, все прислушивался.
Прошло около часа, как ушел Саня, а тишину по-прежнему ничто не нарушало. Старик начал волноваться. "Могут не успеть! Помоются бандюги, тогда труднее будет с ними совладать", - размышлял он и так и не услышал, как к санпропускнику подкатили на санях партизанские роты.
Часовые-эсэсовцы не сразу сообразили, что за войско в столь поздний час появилось у бани. Лишь один часовой успел что-то крикнуть, но было уже поздно. К санпропускнику устремилась лавина вооруженных людей. В окна полетели гранаты.
Выскакивавших в одном белье эсэсовцев встречали очередями из пулеметов и автоматов.
Операция длилась не более четверти часа. "Зондеркоманда СС-267" была уничтожена полностью. Батальоны уже возвращались с задания, когда другие партизанские подразделения подорвали и зажгли особый состав, стоявший в тупике.
Вскоре после этой операции партизанская часть предприняла рейд по глубоким тылам оккупантов. Далеко позади остались места, с которыми у Сани было связано так много тяжелых воспоминаний. "Того немца здесь не может быть", - с облегчением подумал мальчик. И хотя он понимал, что, возможно, и среди других немцев есть такие же хорошие люди, все же теперь он не чувствовал себя скованным. Он вспомнил, как, лежа в овраге, рыдал, кусая до крови губы и руки, как душило его сознание бессилия, невозможности защитить мать, сестренок, братишку. Теперь он возмужал, был не одинок и чувствовал себя сильным, призванным спасать ни в чем не повинных детей, женщин, стариков от жестокой участи, постигшей самых дорогих ему людей.
Во многих смелых операциях участвовал Саня Ячменев. Он был в числе лучших партизан-комсомольцев, которых командование представило к высоким правительственным наградам и направило на Большую землю с почетной миссией - принять от имени партизанского соединения Боевое Красное знамя.
…Из Кремля вся группа партизан направилась к Мавзолею В.И.Ленина. Медленно прошли они вдоль Кремлевской стены, подолгу всматриваясь в таблички с именами выдающихся деятелей революции. Обойдя вокруг Мавзолея, Саня вновь вышел на площадь и увидел группу людей, подходивших со стороны Спасской башни. Он не сразу понял, почему один из этой группы привлек его внимание, почему вдруг так защемило и тревожно забилось сердце. Когда же наконец понял причину этого непонятного волнения, он бросился к человеку, который выделялся изо всей группы своей прихрамывающей походкой. Радостный возглас раздался на площади:
- Папа-а!
…В эту первую минуту такой желанной и неожиданной встречи они не произнесли ни слова, но слезы горя и радости смягчили им боль разлуки.
Признание
Сквозь неплотно закрытые шторы в небольшой, скромно обставленный кабинет пробивалась струя солнечного света. К игравшим в ней пылинкам присоединялась голубоватая полоска дыма, лениво тянувшаяся из доверху наполненной окурками пластмассовой пепельницы.
Следователь, молодой шатен с аккуратным пробором, поднял брови и, поправив очки с толстыми стеклами в массивной оправе, потянулся к пачке папирос. Сидевший напротив него широкоплечий с посеребренными висками мужчина лет сорока пяти вдруг замолчал. Следователь отложил в сторону папиросу.
- Значит, вы хорошо помните этот случай? - спросил он с ноткой удовлетворения в голосе.
Собеседник ответил не сразу и без особого желания:
- Да, конечно.
- Прекрасно, - сухо проговорил следователь, снял очки, неторопливо протер стекла носовым платком и, водрузив их обратно на суховатый нос, добавил:
- Так вот, значит, дело какое. Обвиняетесь в убийстве человека.
Слова эти были произнесены нарочито спокойным тоном, словно речь шла о пустяках, хотя пристальный взгляд следователя говорил об обратном. У него был свой метод допроса, выработался и определенный подход к каждой категории людей. Разговаривал он, как правило, тихо, сдержанно, порою выражал сочувствие, и неискушенному человеку могло даже показаться, что этот молодой человек чрезмерно мягок и доверчив. Но так бывало преимущественно в начале допроса, а позднее, если не все шло гладко, он срывался. Уже не раз ему указывали на этот изъян, но часто он не мог до конца выдержать роль. Да и "пациенты" бывали разные: иные средь белого дня до одурения утверждали, что стоит глубокая ночь. А этот странно, очень странно реагировал: едва заметно дернул левым плечом, на секунду опустил глаза. Следователь заметил это.
- Виновным себя признаете? - после короткой, но для обоих многозначительной паузы так же спокойно спросил следователь.
- В чем? - в свою очередь спросил обвиняемый, будто весь предшествовавший разговор его не касался.
- В убийстве.
Обвиняемый задумчиво посмотрел на следователя, вздохнул и ничего не ответил.
Воцарилась гнетущая тишина. Прокуренный воздух закупоренного кабинета, запах мастики от натертого до блеска паркета затрудняли дыхание. Обвиняемый был грузным человеком и при малейшем волнении страдал одышкой.
Как бы желая дать понять своему "пациенту" бесполезность запирательства, следователь взял отложенную в сторону папиросу, закурил и сочувственно промолвил: