Тайны бывают не только у людей, но и у вещей. Индивидуальные платяные шкапчики курсантов тоже имеют свои тайны. В одном хранится запретная в стенах академии бутылка коньяку, в другом - сшитые у вольного портного недозволенной ширины галифе. Колин шкапчик не имел своей тайны и поэтому никогда не запирался. Его ключ невылазно торчал в своем гнезде. Теперь, после получения письма и интимной беседы с маршалом, этот ключ переселился в карман Коли и утратил свою свободу, став прикованным цепочкой к пуговице брюк. Вероятно, он очень скучал там, так как кроме сурового казенного носового платка, поговорить было не с кем. Даже пачки "Дюбек-Марсалы" туда не забегали - Коля не курил. Зато висевшим в шкапу гимнастеркам стало много веселее. Прежде они могли любоваться только некрашеной фанерой стенок и днища шкапчика, а теперь каждый день новости: сначала под ними зарозовела стопка перевязанных ленточкой пеленок, потом на их радостном, весеннем лужке зацвели васильками бантики чепчиков, лиловыми колокольчиками крохотные чулочки, а рядом с ними пестрой Иван-да-Марьей вспыхнула из настоящей(!!) шерсти кофточка и от всего этого многоцветия до привыкших лишь к казарменным запахам форменных брюк (спускавшихся ниже) донеслось какое-то непонятное, чуть заметное сладостное дыхание… А в самом углу стал маленький, завернутый в полосатую бумажку таинственный пакетик. Что он таил в себе, знали только Коля и маршал. Дверь шкапа была заперта, когда Коля, придя из распределителя, замкнул и входную, вынул этот пакетик из кармана, развернул его, снял с коробки крышку с картинкой, изображавшей до невероятия краснощекого младенца, и начал вынимать из ватки вещь за вещью.
- С колечком! Во! Красота! - показал он маршалу какой-то необычайный и для академии и для предшествовавшего ей в этих стенах девичьего института предмет. - Первый сорт! Экстра!
Маршал как-будто удивился.
- А это что? Уточка. Как живая! Не целлулоза, а настоящий каучук. Там разве такие есть? Их и в Москве-то не найдешь!
Со столь явной очевидностью маршал согласился без спора.
- И погремок! Слыхал такой? - помахал Коля не имеющимся в оркестре академии инструментом. - Весь прибор купил.
Раскатившийся мелким горошком звук явно понравился и курсанту и маршалу.
Но ключ ничего этого не видал. Он томился в кармане и, вероятно, от скуки в тот же вечер сбежал оттуда. Как это случилось, Коля потом и сам понять не мог. Всегда аккуратный и точный, уходя в тот день в отпуск и переодеваясь, он отстегнул ключ от строевых брюк, положил его на столик… и не пристегнул к выходным.
- Промашка!
Но сначала казалось, что она прошла благополучно. Вернувшись из отпуска, Коля увидел ключ лежащим попрежнему на столе, а своего сожителя Матюшова лежащим уже в постели.
"- Значит, не полюбопытствовал, - решил про себя Коля, - я зря на него подумал. Хотя характер его всем известен. Ведьмина он продал, когда тот анекдот про Сталина рассказал. Ну, ладно, сошло!" - окончательно решил Коля, стягивая второй сапог.
- Сынок или дочка? - прозвучал вдруг непонятный для него вопрос, пропетый утрированно-сладким голоском. - С чем прикажете поздравить?
- Ты про что?
- Да про то… Сам знаешь, тихоня.
- Что?
- То… про что в родилке сообщают. Хорош друг - ни словечка!
- Ты, что, обалдел?
- Прежде балдел, а теперь поумнел. Ты, браток, жук хороший. Этакую невинность на себя напускал… Ну, так как же, с сынком или с дочкой?
- Ничего не понимаю.
- Брось петрушку строить. Иди лучше в сознание. С сынком, значит? - залился тонким смехом Матюшов. - А мировой из тебя папаша получится! Заботливый!
В мозгу Коли закрутился какой-то сумбурный фильм. Ключик… портретик… продавец в распределителе, завертывавший ему коробку…
- С бантиком! - заливался смехом Матюшов. - Розовенький?
- Гад! Сексот! По чужим шкапам шаришь!
- И сосочка!
Коля, как был без сапог, подбежал к кровати Матюшова, схватил его за ворот, поднял, поставил на ноги..
До бледневших в мареве майской ночи сиреневых кустов донесся звух двух глухих ударов.
На другой день Колю вызвали с занятий и дежурный провел его к всегда закрытой двери рядом с кабинетом начальника академии. Дверь вглотнула курсанта и через полчаса выплюнула его вновь, несущим подмышкой узел, завернутый в розовую бумазею. Коля как-то странно, не по-военному, волочил ноги и недопустимо для курсанта сутулился. Он шел, ничего не видя, и не заметил даже, как из узла что-то выпало и, погромыхивая мелким горошком, покатилось по полу.
А к концу занятий на висящей у той же двери большой черной доске был приколот листок и на нем стояло отстуканное бездушной, сухо трещавшей машинкой: "Курсанту Куркину Николаю за вещественно-доказанное проявление бытового разложения строгий выговор с предупреждением."
Коля читал это вечером, когда корридор был пуст. Наступил на что-то ногой. Хрустнуло. Коля нагнулся, поднял маленький, погромыхивающий мелким горошком шарик, быстро спрятал его в карман и вдруг, выпрямившись, как на параде, бросил в упор доске:
- Сволочь!
Сусальный ангел
- Знаешь, Бобби, что скоро Рождество!..
Когда жена называет меня этим, давно канувшим в Лету, полузабытым мною самим именем, я уже догадываюсь, что готовится какая-то диверсия. Нужно быть настороже и поэтому отвечаю в дружесконей-тральном тоне.
- Что ж, Рождество. Верно. Оно каждый год в это время случается.
- На Рождество устраивают елки, - развиваются дальше действия противника, - теперь они разрешены… Ты читал в газетах?
Цель атаки теперь ясна, и я стягиваю свои силы к угрожающему пункту:
- Устраивают те, у кого дети есть. Понятно! Но причем тут мы с тобой? Детей нет, зачем же елка?
- Не для детей, а для нас самих, для больших… соберемся - вспомним…
- Ну, это совсем лишнее, - строго отвечаю я, - какие там воспоминания? К чему? Кроме того, - расходы!
- Об этом не беспокойся. Это все- мое дело! От тебя - только согласие!
Если противник реализует свои строго секретные, неизвестные мне фонды, значит дело серьезное. Чувствую, что мне придется сдаться, но все же еще протестую, расчитывая хоть на почетную капитуляцию:
- Хлопот-то сколько! Где, кроме того? В одной комнате? И поставить-то ее негде!
- Тоже не твое дело! Тебе - никаких хлопот! Зато представь: соберутся свои, только свои, самые близкие… Загорятся свечечки, заблестит снежок на зеленых ветках… Хлопушки, золотые орешки, и в каждом из них - заманчивая, чудесная тайна… и ты снова станешь маленьким Бобби, а я - застенчивой девочкой с голубым бантом на золотистых кудряшках… Хоть на час, на один только час, но вырвемся из этой мышиной суетни, чада примусов, ругани в очередях, грошевых расчетов и беспрерывного, нудного страха! Хоть на час! На полчаса! Ну, Бобби?…
Удар был направлен верно. В полусвете моей памяти, заваленной нагромажденными друг на друга "планами", "показателями", "конъюнктурами", промелькнул смутный облик какого-то мальчика в белой матроске с синим откидным воротником, подкравшегося на цыпочках к замочной скважине запертой двери… Конечно, это был не я, замызганный, истертый, трижды перелицованный советский "спец", а кто-то другой… Прозвучал мотив давно позабытой песенки:
"В лесу родилась елочка…"
Кто это играет, кто поет ее? Мама? Сестра? Да, кажется, они… Ведь были же они тогда? Были… были… были…
- Ну, согласен. На вашу ответственность, как говорится. Но ставлю и свои твердые условия выполнения плана: во-первых, только свои, никого из сомнительных.
- Конечно! Как же иначе!
- Во-вторых, водка не менее, как в полном ассортименте - чистейшая, лимонная и перцовка, и, в третьих, самое главное… и я сделал паузу…
- Ну!..
- Настоящие малороссийские колбасы! Какое же без них Рождество? И Гоголь такого не признавал! - поставил я трудные, почти невыполнимые условия, не надеясь и сам на их успех.
- Достанем! Сделаем! - с подлинным пафосом строительства воскликнула охваченная самоотверженным энтузиазмом жена, - я тетю Клодю настрою, а она, ты знаешь, все может, коли возьмется.
Это звучало убедительно. Тетя Клодя действительно обладала необыкновенной способностью творить чудеса в области доставаний, добываний, отыскиваний всего скрытого от взоров обычных граждан страны социалистического изобилия. Могуществу ее старушечьего кленового посошка, открывающего самые недоступные двери, позавидовала бы и сама упраздненная ныне фея из сказок. Но о тете потом, а пока мы с женой углубляемся в сложную работу по составлению списка возможных кандидатов.
- Конечно, обоих Морозовых и их чадушку, - выставляю я своего кандидата. Профессор Морозов руководит здесь научно-исследовательским институтом, ведет сложные опыты по аклиматизации каучуковых растений и считается светилом первой величины, а для меня он просто - Васька, с которым мы вместе от Шаляпина в "Дон Кихоте" с ума сходили и "Татьяну" справляли в годы оны. Рад он будет старое вспомнить. Сын его, правда, комсомолец, но, конечно, это только "защитный цвет"… Коммунизмом в такой семье заболеть нельзя. И с женой его я еще на гимназических балах танцевал. Потом растолкнула нас жизнь и снова свела в этом тихом южном городке.
- Нюрочка с мужем и с дочкой, - вставляет жена, - записывай! - Жена местная уроженка, здесь и училась. Подруг и родни, хоть отбавляй. Поэтому и я торопился продвинуть свогго ставленника - Семищева, теперь бухгалтера, а прежде тонягу-гусара. Вот с ним-то уже выпьем с толком и пониманием дела и "Журавля" споем… с многоточием…