Гейден уже жалел, что рассказал все генералу, - теперь беды не оберешься. Но по своей натуре Гейден был честным сапером и не мог не сообщить о том, что произошло у него на квартире, самому начальнику гарнизона.
Фон Браун был крайне напуган звонком сапера. Он и так не спал, думая, как и Гейден, что бессонница эта из-за кофе и кюммеля. В действительности же ему всюду чудились мины - даже за столом, когда обедал. Ему слышалось тиканье "адской машины", когда он еще только шел в свой кабинет. Генералу казалось, что во всех стенах замурованы мины с часовыми механизмами, что они лежат под половицами и кислота капля за каплей разъедает предохранитель в химических взрывателях…
"Майн гот! - шептал генерал, машинально надевая китель и в суете забыв натянуть брюки с широкими генеральскими лампасами. - Майн гот! Я так радовался, когда получил высокое назначение от самого фельдмаршала Рунштедта, а оказалось, попал в ад! За что такие наказания? За что?.."
Лицо его перекосилось, он заметался по кабинету, словно загнанный зверь, искал и никак не находил свою генеральскую фуражку.
Именно в эту секунду за триста километров от Харькова, на Воронежской радиостанции, инженер-полковник Илья Веденский подал команду: "Подорвать мину номер два!"
Огромной силы взрыв поднял в воздух особняк на улице Дзержинского. Его руины погребли генерала фон Брауна и около десятка офицеров штаба.
"Подорвать мину номер три… Четыре… Пять… Шесть!" - перенес Веденский смертоносный огонь на аэродром.
Ангар развалился на части, а несколько "юнкерсов", прошитых горячими осколками, факелами вспыхнули среди темной осенней ночи.
В конце той ночи, длинной, как жизнь, за гауптманом Гейденом приехал штурмбаннфюрер Вассерман. Сперва повезли на место, где еще вчера стоял чудесный дом, в котором размещался штаб генерала фон Брауна. Теперь там над глубокой ямой высились, будто скифские бабы в украинских степях, каменные столбы, остатки стен и трубы от печей, облицованных кафелем.
Перед руинами стояла шеренга саперов, напротив них - эсэсовцы. Саперы, как и несколько дней назад, когда к ним обращался гауптман Гейден, стояли неподвижно. В строю не было только ефрейтора Броера, которого два эсэсовца подвели к Гейдену.
Какой-то незнакомый генерал подошел к гауптману и сорвал с его шинели погоны.
- На фронт. Рядовым! - коротко бросил генерал и повернулся к команде эсэсовцев: - Можете начинать!
Восемь автоматчиков приготовили оружие. По команде нажали на спусковые крючки, и "шмайссеры" задергались, выплевывая горячие пули.
Гейден поднял взгляд на эсэсовцев, на стволы их автоматов, из которых только что были расстреляны солдаты его взвода, и что-то прошептал бескровными губами.
От руин одна за другой отъезжали машины с трупами. Двинулся фургон и с Гейденом и Броером, взятыми под стражу. Последними вместе с штурмбаннфюрером уехали эсэсовцы, расстрелявшие солдат.
И тут же с улицы во двор, опираясь на палку, вошел человек с торбой, перекинутой через плечо. Был он невысок, коренаст. Это был Устим Гутыря, прибывший ночью в Харьков, чтобы посмотреть, как сработали мины.
Он нагнулся и поднял плитку, на которой был изображен первобытный человек. Плитка была знакома Устиму - он подолгу рассматривал ее, когда у камина играл в шахматы с Опенкиным, Рубеном и Веденским. Он вытер плитку рукавом и спрятал ее в мешок. Он не спешил покидать двор, заваленный битым кирпичом, балками. "А все-таки здорово! Мина откликнулась на радиосигнал! Это же то, чем жил, о чем мечтал полковник Веденский…" Прихрамывая, Гутыря вышел на Сумскую и остановился возле памятника Шевченко.
Кобзарь словно сделал шаг ему навстречу, и казалось, вот-вот сойдет с пьедестала, а за ним - весь этот строй людей, воплощающих поколения разных эпох. Сойдут те, которые срывают со своих рук цепи, сойдут и те, которые с винтовкой и красным знаменем поднимаются на борьбу.
5
Словно льдину в океане, носило отряд "ЗСТ-5" по Харьковщине и Сумщине, где базировался тыл немецкой армии, ее второй эшелон. Маршруты партизан пересекали шоссе, грейдеры и железные дороги, веером расходившиеся от Харькова. Вблизи дорог минеры Устима Гутыри задерживались, чтобы нанести удар по автоколоннам. Случалось, подрывники нападали на штабы военных частей, взрывали фургоны с радиостанциями, легковые машины штабистов. Не раз группа Максима Колотухи и Шмеля Мукагова приводила "языка", и тогда Рубен и Стоколос передавали радиограммы с важными сведениями.
В погоню за партизанами немецкое командование снарядило карателей - солдат полевых частей и полицейские команды нескольких районов. Иван Опенкин не стал углубляться в лес, чтобы оторваться от преследования. Командир задумал так: каратели должны посчитать, что партизаны исчезли где-то в лесу, туда и направят все силы. И на марше можно встретить карателей.
Враги, и вправду совсем не остерегаясь, выступили к лесу на автомашинах, чтобы уже потом развернуться в цепь. Но партизаны ожидали их не в лесу, а на бывшей совхозной усадьбе… "Охотники за партизанами", которым посчастливилось унести ноги, не забрали даже своих раненых.
За несколько долгих ночей отряд прошел возле сел, названия которых Андрей узнал еще в школе: Диканька, Мануйловка, Хомутец, Яреськи, Шишаки… С этими местами тесно связаны имена декабристов и крестьян-турбаивцев, имена Григория Сковороды, Гоголя, Панаса Мирного, Леси Украинки, Тесленко, Короленко, Куинджи, Васильковского, Пимоненко, Ярошенко…
В походе Андрей простудился, попав в прорубь на Ворскле, и теперь боялся, что командир оставит его где-нибудь на хуторе. Но Опенкин, казалось, пока ничего не замечал.
- Пойдем в село, Андрей! - обратился вдруг командир, когда они присели отдохнуть на поваленное дерево.
- Что мы в селе не видели? - насторожился Андрей. - Хочешь меня там оставить?
- Заболел, что ли? Чего ерунду городишь? - удивился Опенкин. - Село-то Лютенки. Это в него выезжала Маргарита Григорьевна с детьми лейтенанта Рябчикова. Может, найдем ее.
- Идем, командир! - вскочил Андрей, услышав имя матери Леси.
- Тебе, Андрей, нужно сменить обстановку хотя бы на несколько дней, пока не выздоровеешь… - совсем уменьшил голос Опенкин. - Я ведь вижу - хвораешь.
- Да здоров я! - запротестовал парень.
- Я сказал так, на всякий случай! - усмехнулся командир.
Смеркалось, когда Опенкин и Стоколос подошли к крайней хате села. Им повезло: они тут же увидели женщину, которая несла в хлев ведро с пойлом.
- Добрый день! Может, вам помочь, хозяюшка? - первым заговорил Опенкин.
Женщина равнодушно оглядела их и ответила:
- Обойдусь.
- Мы партизаны. Я командир Опенкин. Может, слышали? - Иван решил сразу же сказать правду.
- Слыхала.
- Хлопец занемог, три дня в рот горячего не брал. За нами гнались немцы, мы не могли даже костер разжечь, - ничего не утаивал Опенкин. - Не дадите ли ему чего-нибудь?
Хозяйка взглянула, прищурив глаза, на Андрея и сказала сочувственно:
- Вижу, что вы свои.
- По каким же приметам? - поинтересовался Опенкин.
- Вы попросили есть по-человечески, а не "давай, ставь на стол!". Ну заходите.
Все трое вошли в хату. Женщина приложила руку ко лбу Андрея.
- У тебя жар, сынок. А ты ходишь на таком лютом морозе. - Она зажгла керосиновую лампу и объяснила: - Керосину всего, что в лампе. Только для гостей. - И, присматриваясь к Андрею, которому свет от лампы бил в лицо, заметила: - Глаза у тебя душевные. Таких глаз не бывает ни у немцев, ни у холуев ихних. Вот и еще примета. Ну а вы Опенкин? Или Копенкин?.. Слыхала в селе о вас. А я Арина Кирилловна Заруба, девичья фамилия Засядько.
Андрей и Иван переглянулись, удивившись, что Арина Кирилловна называла еще и свою девичью фамилию.
- Два сына у меня. Старший, Петр, три года как пошел в Киевское артиллерийское училище. А младшего, Коленьку, в прошлом году провожала на Балтийский флот. Много их в ту осень из Харькова и Полтавы ехало. Три эшелона. Вон скольких морячков дали наши края Балтике.
Она открыла сундук, вынула тетрадку, какую-то газету и репродукцию картины.
- Собиралась поехать в Ленинград, к Коле. После жнив, думала, поеду. А тут война. Посмотрите: это его контрольная о родном селе. Писал тут и о пращуре своем по матери, первом генерале артиллерии русской армии Александре Дмитриевиче Засядько, писал, как тот с Суворовым в Италию ходил, как воевал наш прадед в тысяча восемьсот двенадцатом году. В Эрмитаже среди портретов героев той войны и его портрет есть. А это…
Андрей взял из рук Арины Кирилловны репродукцию, под которой была надпись:
"Генерал-лейтенант, начальник штаба артиллерии русской армии А. Д. Засядько демонстрирует фельдмаршалу Барклаю де Толли ракету собственной конструкции".
- Это оружие действовало против турок в тысяча восемьсот двадцать восьмом году, - сказала Арина Кирилловна.
- Здорово! - вырвалось у Стоколоса. - Недаром все эти дни я словно загипнотизированный. Все думаю о тех талантливых людях, которые родились на берегах Псела и Ворсклы. И вот еще: изобретатель артиллерийских ракет, первый генерал артиллерии русской армии! Да еще его праправнучка! Верно я вычислил?
- Верно. Да вы, хлопцы, ешьте! - сказала хозяйка. - Тебе бы, Андрей, еще и выпить да красным перцем закусить, чтобы побороть хворь. Положи перцу в борщ… Старший мой был под Киевом, а сейчас и не знаю где. Тут наших тысячи проходили, пробивались на Харьков. Высматривала и его. Не было моего Петруся.
Андрей закашлялся, и Арина Кирилловна постучала по его спине.
- Не поперхнулся ли, хлопче?